Таня Гроттер и Исчезающий Этаж - Емец Дмитрий Александрович. Страница 6
Зато когда к ним приходили журналисты, дядя Герман неузнаваемо преображался. Он заставлял Таню сесть рядом с собой, обнимал ее за плечи и говорил:
– Я ужасно рад, что она нашлась! Она мне как родная! Хотя, знаете, с этой девчонкой столько проблем. Мы с женой взяли ее из трудной семьи…
– Почти что с помойки! – немедленно влезала Пипа.
– Дочка! Это невежливо! – фальшиво ужасалась тетя Нинель, но тотчас начинала громко шептать: – Хотя, говоря по секрету, так оно и было… Каких трудов нам стоило ее отмыть и элементарно научить пользоваться ножом и вилкой!
Таня терпеливо сносила все это, хотя в сто раз была чистоплотнее Пипы, а уж вилкой пользовалась явно лучше самой тети Нинели, которая чистила ею ногти. Просто Дурневы обожали говорить гадости про Леопольда Гроттера и его жену Софью.
До десяти лет Таня не знала, что ее родители погибли. Она думала, что ее папа сидит в тюрьме, а мама попрошайничает на вокзале. Так ей, во всяком случае, врали Дурневы. Лишь в Тибидохсе она узнала правду: Леопольд и Софья Гроттеры были величайшими магами и погибли, защищая ее, когда Тане не исполнилось еще и года.
В школе же – в ее старой лопухоидной школе – все было вообще кошмарно. Таня и не предполагала, что успела так от нее отвыкнуть. Все предметы казались ей ужасно бестолковыми. Не было ни летающих журналов, ни закопченных котлов, ни преподавателей, спускавшихся с потолка на гамаке, как профессор Клопп. Никто не лечил на уроках грифонов, как Тарарах, и не накладывал сглаз, как Зубодериха, чтобы веселее было учить заклинания. Все было скучно и обычно. А самое скверное – что не было магического пилотажа, любимого предмета Тани.
Одноклассники, науськанные Пипой, смотрели на Таню подозрительно и все допытывались, куда подевалась ее родинка с кончика носа. Она что, пластическую операцию сделала? Откуда им было знать, что то, что они принимали за некрасивую родинку, на самом деле было талисманом Четырех Стихий, исчезнувшим во время схватки Тани с Чумой-дель-Торт?
Зато Генка Бульонов – бестолковый увалень, когда-то случайно подглядевший, как Таня летает на контрабасе, – ходил за ней по пятам и приставал с дурацкими расспросами. Вскоре Тане это надоело, и она всерьез стала подумывать, не наложить ли на него какую-нибудь небольшую порчу, чтобы он отстал.
Вернувшись в пятницу из школы, Таня обнаружила, что тетя Нинель стоит у кресла и держит в руках сверток с Черными Шторами.
«Вот дырявая голова! И почему я их не спрятала?» – спохватилась девочка.
С криком «Не открывайте! Не надо!» Таня бросилась к свертку, но тетя Нинель уже щелкнула ножницами. Перерезанный магический шнурок скользнул на пол и, превратившись в юркую змейку, быстро уполз за батарею.
– Какие тяжелые кисти! А знаешь, ничего! Старомодные, но стиль есть!.. Где ты их взяла? – подозрительно спросила Дурнева, разглядывая шторы на свет.
– Мне их дали…
– Ах да, знаю… тот самый чокнутый старичок! – презрительно воскликнула тетя Нинель.
Зная, что Дурневы все равно ей не поверят, Таня ничего не рассказала им про Тибидохс. Они же отчего-то решили, что девочка прожила целый месяц у какого-то старичка и его жены, адрес которых отказывается говорить. И этот задвинутый старичок якобы и подарил Тане шторы и чемодан.
– Знаешь, что я решила? Я повешу их у себя в спальне! Это будет стильно! – заявила тетя Нинель. – Только вначале их нужно сдать в химчистку! На них грязи три килограмма!
– Их нельзя в химчистку! Ни в коем случае! – испугалась Таня, заметив, что края штор гневно затрепетали.
Как всякий уважающий себя волшебный предмет, шторы ужасно гордились, что их не стирали со времен Древнира.
– Можно, нельзя… У тебя забыла спросить! Марш делать уроки! – фыркнула тетя Нинель и ушла, перекинув Черные Шторы через плечо.
Разумеется, она не могла заметить того, что отлично было видно стоявшей позади Тане. А именно, что Черные Шторы мстительно изобразили скрещенные кости и череп. Причем череп почему-то неуловимо смахивал на лицо тети Нинели.
Таня вздохнула, поняв, что тетю Нинель ей не переубедить. Она толстокожая, как бегемот, и упрямая, как целое стадо ослов.
– Ну и ладно! Я предупреждала. Зато теперь она не будет жаловаться на бессонницу! – пробурчала Таня и заглянула под диван, проверяя, цел ли чемодан с привидениями.
Чемодан был на месте, и Таня успокоилась. Значит, Пипа сюда еще не добралась, хотя и шастала все время где-то поблизости.
Той ночью Таня долго не могла заснуть. Она лежала на диване, смотрела в белеющий над головой потолок со здоровенной хрустальной люстрой, похожей на осиное гнездо, и думала о Тибидохсе.
За окном выла вьюга. Она подхватывала сухой колючий снег и, покрутив его, бросала в окно. Тане постоянно казалось, что кто-то барабанит в стекло, поэтому, когда в форточку на самом деле постучали, она не сразу обратила на это внимание.
Только когда стук стал совсем уж громким, Таня повернулась и… едва не закричала от восторга! Невероятно! Снаружи висел купидончик в красных подтяжках, продрогший до невозможности.
Купидоны, или амуры, были почтальонами волшебного мира. Целыми днями с сумками через плечо они носились от одного мага к другому, раздавая им письма, посылки и телеграммы.
Таня распахнула форточку. Купидончик влетел в комнату и, сердито попискивая, принялся вытряхивать снег из колчана со стрелами. Потом он точно так же стал трясти свою почтальонскую сумку, и из нее выпало два конверта, слегка размокших от снега. Одно письмо было от Баб-Ягуна, другое от Ваньки Валялкина.
– Ура! Почта! – обрадовалась Таня, прижимая письма к груди.
Так и не решив, какое из двух читать первым, она с закрытыми глазами перетасовала конверты и открыла тот, что оказался сверху. В нем было послание от Ваньки Валялкина.
Привет! У меня вроде все нормально. К родителям я не пошел, ты же знаешь, какие они у меня. Пьют просто жутко. Но если бы я к ним заявился, стали бы за ремень хвататься – это ясное дело.
Живу я теперь у бабушки, скучаю по Тибидохсу… Помнишь, как здорово было лечить жар-птиц и единорогов? А вот с гарпиями лучше не связываться: они кошмарно пахнут и когти у них острые.
Тут недавно в школе один парень, старше меня, ему уже тринадцать, стал задираться, влез в мой рюкзак и выпил настойку для русалок. Рыбья чешуя ему страшно не идет, ведь она у него и на ладонях, и на щеках, и на шее, а я не знаю, как сделать, чтобы она пропала. Написал Тарараху, но он пока не ответил. И неизвестно, ответит ли, потому что с грамотой у питекантропов не ахти. Но ведь Тарарах и попросить кого-нибудь может, если захочет… Того же Клоппа, или Ягге, или Зубодериху. С другой стороны, этому парню так и надо, потому что он мне просто житья не давал. Вот такие вот дела! И ты мне тоже пиши, не пропадай.
Я часто о тебе вспоминаю. Ведь ты же знаешь, что я… (дальше несколько слов было много-много раз зачеркнуто). Короче, пока! Пиши!
Кстати, совсем забыл тебе сказать. Недавно я видел огромную птицу. Ну ужасно похожа на Мертвого Грифа! Правда, я так и не понял, он это или не он. Если он, непонятно, что он делает в мире у лопухоидов. Ну все, еще раз пока, на всякий случай будь поосторожнее.
Внимательно рассмотрев на свет зачеркнутые слова, Таня засмеялась и вскрыла конверт от Баб-Ягуна. Если Ванька написал свое письмо на обычном листе, криво вырванном из школьной тетради, то Баб-Ягун использовал большой кусок бересты. На обратной стороне бересты был рецепт его бабки Ягге, в котором она прописывала кому-то крокодильи слезы и молодильные яблоки.
Письмо Баб-Ягуна было совершенно в его духе, то есть без «здрасьте», без «до свидания», даже без знаков препинания. Сплошной поток сознания: что вижу, то и пишу.
Зато пришло оно не откуда-нибудь, а из самого Тибидохса. Баб-Ягун был единственным учеником, которому позволили остаться в школе на время ремонта. Сарданапал просто не мог никуда его отдать, потому что в мире лопухоидов у Баб-Ягуна не было родственников. У него вообще никого не было, кроме Ягге.