Человек для особых поручений (Серый экспресс) - Демченко Антон. Страница 6

— Значит, говоришь, вместе покупали? — Я демонстративно раскрыл бумажник, демонстрируя бляху Особой канцелярии. — И в какой же лавке такие занятные украшения продают?

— Ё-ео. — Шпана замерла. Зеваки загомонили, а воришка и вовсе обмяк, потеряв сознание. Хорошо еще не обмочился со страху. Все, с этих можно писать картину: «Трое в шоке».

Уйти придуркам не удалось. Только придя в себя, субчики было рыпнулись бежать, но почти тут же уткнулись в белоснежный китель здорового как медведь, мордоворота, с шикарными вислыми усами и неожиданно веселым блеском в глазах.

— Таак. Оппять Сиивый барогоозишь! Я тебяя предупреждаал, что бы ты на вокзаале не появляялся? Воот. — Полицмейстер, говоривший с ярко выраженным прибалтийским акцентом, что меня несказанно насмешило, правой рукой перенял ухваченного мною воришку, одновременно, левой, сгребая троицу в охапку, благо длинны грабок хватало. После чего коротко кивнул нам с профессором, — Прошу простиить, господаа, за этто происшеествие.

И величаво удалился, взрезая толпу, словно ледокол, тонкий лед. Столица, блин.

Глава 3

Заполним метрики и все…

Вот знал же, что так и будет. Но нет, поверил спецпрофессору на слово… Все-таки «особые канцелярии», наверное, одинаковы во всех мирах. Меня заперли. Нет, сначала все было так, как и говорил Грац: формальный допрос, анкеты…

После происшествия на вокзале, Меклен Францевич, явно о чем-то задумавшись, увлек меня к выходу, причем с такой скоростью, что носильщик со своей громыхающей тележкой, за нами еле поспевал. Выйдя из здания вокзала, мы оказались на небольшой площади, окруженной, украшенными какими-то завитушками, чугунными фонарными столбами. А за ними высились многочисленные каменные здания… от силы пяти этажей. Кстати, дома показались мне несколько необычными, может потому, что среди них не было ни одного здания в классическом стиле, с фронтонами и массивными колоннами, чего я подспудно ожидал? От разглядывания архитектуры Хольмграда меня отвлек раздавшийся над ухом свист. Вздрогнув, я взглянул на невозмутимого профессора, только что издавшего этот оглушительный звук. А тот, не обратив на мой ошалелый вид, ровным счетом, никакого внимания, снова по-разбойничьи свистнул. Почти тут же, рядом с нами остановилась запряженная норовистой лошадью, лакированная, открытая коляска, под управлением молодого парня в длиннополой куртке, и с форсом заломленной шапке с меховой опушкой. «Лихач» — всплыло в памяти, почти забытое определение. Паренек шустро помог носильщику закрепить багаж профессора и, забравшись на козлы, улыбнулся.

— Куда едем, господа хорошие? — Вздернулись редкие, по молодости, пшеничные усы «лихача».

— На Неревский, к Детинцу. — Бросил ему Грац, усаживаясь на сиденье. Я последовал за ним.

Копыта лошади, звонко ударили о мостовую, и мы поехали. Диван затянутый черной, скрипящей кожей, оказался на удивление удобным, да и коляска была подрессорена, так что мне не пришлось охать на дроби брусчатой мостовой. Она, в смысле брусчатка, попросту не ощущалась.

Пока ехали по городу, я не уставал рассматривать проплывающие мимо пейзажи. Судя по тому адресу, что дал «водителю кобылы» профессор, скорее всего, мы в Новгороде. Да и название Хольмград, точнее Хольмгард, у меня ассоциируется именно с ним, вот только этот город, оказался совсем не похож на знакомый мне, провинциальный Новгород. Лучше он, или хуже, не знаю, не мне судить. Вот интересней, это точно. Пока ехали, я чуть шею не свернул, от постоянных вращений головой. Одни только дома, странной но, кажущейся знакомой архитектуры, чего стоят! Утопающие в золоте и багрянце увядающей листвы многочисленных деревьев, каменные особняки с высокими окнами и резными наличниками, арками и шатровыми крышами, какими-то башенками и крытыми галереями, прячутся за ажурными оградами. Весь город, словно застроили по мотивам Третьяковки и Сергиевой Лавры. Причем, влияние последней, как-то заметнее, поскольку большинство зданий, особенно первые их этажи, белокаменные, строгие, как крепостные стены и храмы старинного монастыря. Кстати, церкви есть и здесь. По крайней мере, я несколько раз замечал отблески золотых куполов, по дороге к Детинцу. В общем, есть на что посмотреть. Про немногочисленных пешеходов, вообще молчу. Хватало среди них и франтов, одетых вроде меня с профессором, и явных работяг, в одежке, подобной той, в которой щеголял наш «водитель кобылы»… вот женщин на улицах было, откровенно мало. Редко-редко, когда промелькнет пышная юбка какой-нибудь кокетки, или скользнет в переулок, с неожиданной грацией, монументальная фигура мамаши в цветастом платке, загоняющей домой, своих резвых и громкоголосых детей. Но, как бы все эти люди не выглядели, их объединяло одно, неторопливость. Создавалось впечатление, что они не идут по своим, наверняка весьма важным и срочным делам, а прогуливаются для собственного удовольствия, в полном соответствии с заветами доктора Лодера [1]. Хотя нет, было исключение. Дети. По какой бы улице мы не ехали, разве что, за исключением самых широких проспектов, повсюду нас преследовал гомон и крики ребятни. И плевать им было на степенность и приличия. Они вопили, носились, дрались на деревянных мечах, сражаясь за внимание задирающих нос девчонок и думать не хотели о том, что когда-нибудь, станут также как и их родители, чинно вышагивать по улицам, в заботах о каких-то, пусть и, несомненно, важных, но таких скучных делах…

Лихач высадил нас у неприметного, на фоне соседей, двухэтажного особняка и профессор тут же припряг, отирающегося у входа в дом, дворника в длинном фартуке, сгружать неподъемный багаж. Как я понял, в этом здании и находится Хольмский Университет, что подтвердила и медная, натертая до блеска, табличка, прикрепленная у тяжелых двойных дверей, под чугунным навесом. Шрифт, правда, поначалу показался не очень удобным, зато грамматика приятно удивила отсутствием всяческих «ятей» и «ерей». Довелось мне как-то проваляться в госпитале с месяц, так, непонятно как оказавшуюся в нашей палате, доисторическую, в смысле материализма, газету, я еле смог прочесть. О том, что бы попытаться писать по правилам того времени, вообще молчу… По-крайней мере, я так и не смог понять, в каких случаях ставится тот же «ять», а в каких привычное «е». Так что, моя радость, вполне ясна. Вот только на сегодня, хорошие новости для меня и закончились.

Вернувшийся из стен университета налегке, профессор довольно потер ладони и приказал лихачу править на набережную Словенского конца. На Торговую сторону мы перебрались по высокому и широкому мосту с набережной все того же Неревского. Там, миновали Плотню, переехали по деревянному мосту, с забавной двускатной крышей, Старый ручей (странно, а в Новгороде от него, вообще только слово «ручей» осталось, и то в названии улицы, которая, по-моему, на его месте и находится) и оказались на Словенской набережной. До этого момента, весело что-то насвистывавший, «таксист» как-то притих, а высадив нас у здания, обнесенного высокой решетчатой оградой, четко напротив Детинца, сердито насупившегося деревянными навесами боевых галерей, на другой стороне Волхова, лихач хмуро принял у профессора монету и, с силой хлестнув лошадь, заржавшую от боли, исчез во мгновение ока. Прочитав надпись на очередной табличке у ворот, находящихся под охраной двух скучающих амбалов в темно-синей форме, я понимающе хмыкнул. В Москве, вон, тоже, до сих пор не находится желающих парковаться у парадного фасада, еще недавно, самого высокого здания в стране [2].

Особая канцелярия встретила нас почти гробовой тишиной и одиноким синемундирником у мраморной лестницы, занявшей добрую половину просторного, ярко освещенного огромной люстрой, вестибюля. Не поднимаясь по лестнице, Грац свернул в какой-то коридор и, проводив меня в скудно обставленный, обшарпанный кабинет, слинял. Оставшись в одиночестве, я принялся осматривать помещение. Ну что сказать, обычная казенка небогатой госконторы, чье начальство не считает необходимым создавать для сотрудников комфорт на рабочем месте. Старая, рассохшаяся мебель с сильно потертой, выцветшей обивкой, крашенные в какой-то невнятный, то ли светло-коричневый, то ли темно-желтый цвет, стены, внушающие уважение своей толщиной, если судить по маленькому пыльному окошку. И всю эту «роскошь» освещает одинокий матово-белый плафон под высоким потолком. В общем, грустное такое местечко.