Инструктор ОМСБОН - Гуткин Михаил Львович. Страница 2

Потом я вспомнила разговор с Жуковым, который состоялся почти сразу после этих телефонных звонков. Я тогда вошла в комнату и только хотела доложить о выполнении задания, как Жуков просто махнул рукой. Он пару раз прошел по комнате из угла в угол. Остановился около стола, помассировал затылок. Короче, явно тянул время, не зная, что сказать, что было очень странно и на Жукова совершенно не похоже. Наконец, он решился:

– Товарищ Северова, когда я просил прикомандировать вас ко мне, пообещал товарищу Берии, что вы будете со мной работать до начала боевых действий, то есть до начала войны. А потом я вас отпущу. Теперь война началась, и я не имею права вас больше удерживать при своем штабе. Вы можете вернуться в свой наркомат.

Тут Жуков прервался, еще несколько раз прошелся по комнате и вдруг неожиданно заявил:

– Но я просил бы вас еще некоторое время поработать у меня. По крайней мере, до того момента, когда ситуация хотя бы немного прояснится. Если вы согласны, то с товарищем Берией я договорюсь. Обещаю теперь уже лично вам, что по вашему первому требованию я вас отпущу.

Да, задал мне товарищ Жуков задачу, практически не оставив времени на размышления. Впрочем, о чем тут думать? Сейчас по всей стране суматоха и бардак. Пока положение не определится и хоть как-то не стабилизируется, мне дергаться совершенно нет смысла. Куда мне нестись в поисках мужа? А никуда. Он сам наверняка не знает, где окажется в ближайшие несколько часов, не говоря уже о днях и неделях. Мы можем разминуться во встречных автомобилях и об этом не узнать. Я сейчас нахожусь в той части Минской области, куда даже бомбы, наверное, падать не будут, а Вася уже в самом пекле. Вот когда появится некоторая определенность с расположением советских и немецких войск, тогда и отправлюсь на поиски мужа с учетом наших с ним договоренностей о контрольных точках. А пока, если у товарища Берии нет для меня конкретного задания, надо действительно оставаться здесь.

– Товарищ генерал армии, разрешите, я свяжусь с товарищем Берией и доложу. Если он не будет возражать, то пока останусь при вас. Но прошу вас помнить про ваше обещание.

– Я свои обещания никогда не забываю, – даже с некоторой обидой заявил Жуков. Потом показал на телефон правительственной связи: – Звоните прямо отсюда.

Я дозвонилась до Берии и обо всем ему доложила. Как и можно было предположить, возражений у него не было. Мне даже показалось, что в словах, точнее, в интонациях Берии присутствовало какое-то внутреннее удовлетворение. Наверное, он предвидел возможность такого развития событий: продление, так сказать, срока аренды. Но в самом конце разговора Берия неожиданно предложил мне запомнить кодовую фразу.

– Если вы, товарищ Северова, назовете эту фразу начальнику особого отдела любой дивизии, то он в кратчайший срок свяжет вас со мной или в крайнем случае с майором Трофимовым. Желаю удачи.

Тут мои воспоминания снова прервались, так как машину опять здорово тряхнуло. Я, в конце концов, не выдержала, и наша с майором критика состояния дороги прозвучала уже дуэтом. Но оценку дорожного покрытия пришлось неожиданно прекратить, так как мы услышали гудение самолетов.

Очередной налет. Опыт у нас уже имелся. Леша моментально приткнул машину к какому-то дереву, чтобы она не отсвечивала, и мы все дружно рванули в ближайшие воронки, уже радуясь, что их более чем достаточно. Ну вот, теперь ближайший час буду продолжать вспоминать, «уютно» скорчившись на дне ямины. Скатываясь в нее, я как следует приложилась правым боком и сейчас лежала, шипя от боли и злобы на наших летчиков, которые никак не могут достойно противостоять немцам. Мало того, что не могут. Их сбивают в больших количествах. Страшно сказать, но за первую неделю наш Западный фронт потерял более шестисот самолетов. Почти по сто самолетов в день. А немецких сбито всего около трех с половиной сотен. Это почти вдвое меньше. Правда, справедливости ради нужно отметить, что основные потери в авиации мы понесли в два первых дня боев: примерно по двести самолетов в день, причем в основном это были бомбардировщики.

Случайно я поучаствовала в разносе, который устроил товарищ Жуков командующему авиацией Западного фронта генерал-майору Копцу. Я была с докладом у товарища Жукова, когда к нему в комнату вошел генерал Копец. При виде генерала товарищ Жуков неожиданно обратился ко мне:

– Скажите, товарищ Северова, чем бомбардировщик отличается от истребителя?

Я просто ошалела от такого вопроса и пробормотала, что бомбардировщик должен бомбить на земле какие-нибудь объекты, а истребитель должен сбивать самолеты противника. Жуков кивнул, соглашаясь, и задал второй вопрос:

– А в воздушном бою кто кого собьет?

– Так очевидно же, товарищ генерал армии, что истребитель собьет бомбардировщик.

– Вот видите, товарищ Копец, – обратился Жуков к Копцу, – даже лейтенант госбезопасности знает, что в воздухе у бомбардировщика почти нет шансов против истребителя. Так почему же вы посылаете бомбардировщики на задания без прикрытия истребительной авиацией?

Копец покраснел, глаза у него сделались какие-то шальные, и он еле выдавил из себя:

– Виноват, товарищ генерал армии.

Тут Жуков завелся и, не обращая на мое присутствие никакого внимания, заорал:

– Таким командованием ты же меня через пару дней оставишь вообще без бомбардировочной авиации! [1] Да и истребители у тебя хреновые – то и дело их сбивают!

Копец стал красным, как помидор, но при этом молчал. Я поняла это так, что он не знает, как объяснить свою беспомощность в роли командующего авиацией Западного фронта. Жуков тоже это понял и просто махнул рукой. Копец повернулся и, пошатываясь, вышел. Тут Жуков заглянул в ящик стола, вытащил оттуда небольшую металлическую фляжку и сунул мне в руки.

– Иди проследи за генералом. Как бы он чего не учудил. Вот тебе на всякий случай хорошее лекарство.

Я вылетела из кабинета и понеслась за Копцом. Он, все так же покачиваясь, шел вперед по коридору, заглядывая то в одну, то в другую комнату. При этом я заметила, что правой рукой он теребит кобуру пистолета. Интересно, что это он задумал. Пока я догоняла Копца, в моей голове что-то щелкнуло, и я отчетливо вспомнила, как на уроках историчка нам рассказывала, что некоторые генералы в первые два-три дня войны стрелялись от растерянности или кажущейся безысходности. А некоторых из тех, кто не застрелился сам, потом арестовали и расстреляли уже централизованно. Уж не надумал ли Копец застрелиться? Вот и ищет пустую комнату. Правильно его понял товарищ Жуков. Тут как раз поиски увенчались успехом, и Копец зашел в комнату. Я влетела вслед за ним. Он уже вытаскивал из кобуры пистолет, когда я левой рукой закрыла за собой дверь, а правой рукой врезала ему фляжкой прямо в солнечное сплетение.

Генерал согнулся пополам. Пришлось мне ухватить его, чтобы не упал на пол, и дотащить до стула. Пока тащила, подумала: хорошо, что летчики-истребители все как на подбор некрупные. Такого даже я смогла без особых проблем усадить на стул. Он еще пытался продышаться, а я тем временем отвинтила колпачок фляги и понюхала. Там оказался коньяк. Вроде бы даже неплохой, хотя в эксперты я точно не гожусь. Я налила немножко прямо в колпачок и чуть ли не силой влила в рот Копцу. Подождала минуту и налила второй колпачок. Его Копец выпил уже самостоятельно. Потом взял фляжку и глотнул прямо из горлышка. Я решительно отобрала фляжку. Хватит с него, а то и напьется, и продукт ценный зря переведет.

– Ну что, генерал, пришли в себя? Тогда скажите, какого хрена, – подставьте правильное слово, – вы надумали стреляться?! Герой Советского Союза, на которого должны равняться рядовые летчики! Вы такой пример хотите им подать? Что молчите?

Копец глубоко вздохнул и как-то тоскливо посмотрел на меня:

– Вы что, меня сейчас арестуете?

– Ага, вот только разуюсь! Стала бы я вас коньяком отпаивать! Придите в чувство. Что с вами случилось?