Тайна, покрытая мраком - Полякова Татьяна Викторовна. Страница 4

Любка, деваха двадцати пяти лет, прибыла с Украины вслед за большой любовью, которая не очень-то сюда звала. Познакомилась с парнем в своем Мелитополе, тот вскоре отбыл на родину, то есть в наш город, иногда позванивал, но чаще обходился эсэмэсками. Любка решила, что это ее судьба, и явилась аккурат за неделю до Нового года. Само собой, парень был женат, а Любка оказалась на вокзале со ста двадцатью рублями в кармане и справкой из полиции, что ее паспорт свистнули вместе с чемоданом и сумкой с домашней колбасой, которую она везла любимому. «Это ж какой дурой надо быть», – думала я, слушая историю большой любви, хотя на своего «женатика» угробила кучу времени, так что выходило: я не умнее Любки.

Встреча с бабкой произошла в парке, где Любка пристроилась на скамейке, утомившись вокзальной публикой, и горько плакала над своей судьбой. Бабка проявила интерес, а затем и сострадание, и Любка попала в ее дом примерно за месяц до моего здесь появления. Она запросто могла бы вернуться на родину, документы ее чудесным образом нашлись, и денег скопить она успела. Но продолжала торчать тут, потому что, по ее словам, возвращаться без мужа было стыдно, может, подвернется кто подходящий, и вот тогда…

Надо сказать, что за первый месяц жизни в доме старушки Любка умудрилась довести себя до полной паранойи. Фантазия у нее оказалась побогаче моей. Очень уж ее интересовала судьба предыдущей прислуги, и вариантов здесь было множество: от начинки для пирожков, которые так любит бабка, до перехода в параллельные миры, воротами в которые и является этот чертов дом с его чертовой хозяйкой. Особые подозрения у нее вызывал шофер Витя. Он был то киллером в бегах, то пришельцем в чужом обличье, то самим врагом рода человеческого, ловко прячущим рога и копыта. В доме Витька жил куда дольше нас, но установить, когда и откуда появился, возможным не представлялось. Высокий, плечистый, с довольно приятной физиономией, он всегда пребывал в полукоматозном состоянии. Ходил в высоких сапогах, куртке военного образца и фуражке с лаковым козырьком, но все это я легко списывала на причуды бабки, которая решила вырядить его таким образом из своих весьма туманных соображений. При этом Витя слушал Фрэнка Синатру, игнорировал Интернет, был совершенно равнодушен к спиртному и футболу, смотрел сквозь меня и красавицу Любку и пользовался «Нокия» десятилетней давности. Причем звонила ему, судя по всему, только бабка из соседней комнаты. Синатра вкупе с полным отсутствием интереса к Интернету у мужика лет тридцати пяти всерьез тревожили, вот я и решила, что Витька заразился от бабки маразмом.

По вечерам мы обычно собирались в гостиной. Старушенция донимала россказнями, Любка сидела столбиком, ожидая подвоха от судьбы, Пушкин, развалясь, лежал в кресле, Петрович рядом с ним на полу, попугай в клетке ждал возможности заорать, а Витя увлеченно читал энциклопедию садовода, толстенный том в яркой обложке. Я заподозрила, а не прячет ли он в нем детективчик, изловчилась и проверила. Ничего подобного, в тот момент Витю остро интересовала обрезка деревьев весной, что лишь укрепило меня во мнении: маразм крепчает. Кстати, Любку бабуся называла то Надькой, то Веркой, редко Любкой, а иногда и Софьей. В этом моя подружка тоже искала подвох, но я ее успокоила, заверив, что некая логика просматривается, бабка держит все четыре имени в связке, что совершенно справедливо исходя из православных календарей, но не может запомнить, какое из них относится к Любке. Хотя по мне, так память у Маланьи дай бог каждому, и она попросту придуривается, чтобы сделать нашу жизнь веселее.

Устраиваясь в сиделки, я намеревалась проработать здесь месяц, от силы два, но задержалась уже на полгода. Для себя я легко нашла этому объяснение: свою квартиру я сдавала разведенке, работавшей в банке, которая пока так и не решила: покинуть наш город или попытать счастье в замужестве еще раз. Квартирантку мне нашла все та же соседка Зойка. Денег за квартиру и тех, что платила старушка, вполне хватало, чтобы оплачивать кредит и ипотеку. Мне даже удавалось кое-что откладывать, потому что по нашему договору я не только жила в доме, но и кормилась за общим столом, то есть за счет все той же бабки, и затраты мои были самые мизерные: на зубную пасту и прочую ерунду. Так что продавать машину не пришлось. И работа не бей лежачего, бегай себе за бабкой да книжки читай ей на ночь. Последние два месяца вакансии я искала с заметной вялостью, все больше по привычке, из корыстных побуждений, перенося дату расставания с Теодоровной на неизвестный срок. Хотя, если честно, была еще причина куда более существенная: бабка, ее дом и обитатели-чудики мне нравились. И даже попугай не особенно допекал, хотя я и советовала ему не орать без особой надобности. Оттого заявление Теодоровны о ее близкой кончине и вызвало настоящего беспокойства. Мир много потеряет, если она и вправду его покинет. Мой-то мир уж точно. Не считая бабки, ничего особенно интересного в нем не было.

– Я уж и сама вижу, что зажилась, – вновь вздохнула старушка.

– Да ладно, – нахмурилась я. – Выглядите прекрасно, а потом, куда вам спешить?

– Померла бы с удовольствием, – съязвила она. – Но придется еще помучиться. Надо этих олухов сначала пристроить. Ты-то не пропадешь. А остальные?

– Вы кого имеете в виду? – хмыкнула я.

– Витя меня очень беспокоит, – поглаживая шелковый пододеяльник, пожаловалась Теодоровна. – Ему давно пора жениться. Деток завести. Да и тебе бы, кстати, не мешало.

– Я еще девушка молодая.

– Ничего подобного, – отрезала бабка. – Это ты женщина молодая, а девушка уже пожившая. – Я мысленно чертыхнулась, бабка продолжила с милейшей улыбкой: – А ты симпатичная. Не то чтобы очень, но есть и хуже.

– Вот спасибо…

Себя я, конечно, считала красавицей. Ну, может, есть и симпатичнее, но, в общем, повод для гордости все ж таки был. Не дылда, но и не коротышка. Фигура очень даже неплохая, хотя грудь могла бы быть и побольше. Каштановые волосы с золотистым отливом точно не подкачали, длинные, до середины спины, правда, я обычно их в хвост стягиваю, чтоб не мешали. Глаза синие, яркие, аккуратный носик, а губы достойны описания в стихах, но никто не торопился воздать им по заслугам. Ну и ладно. Пусть девушка я уже в возрасте, в том смысле, что к тридцати все же ближе, чем к двадцати, но болтать об этом направо-налево я не стремлюсь. И все хорошее у меня еще впереди. «Оглянуться не успеешь, как тридцатник стукнет», – с внезапной тоской подумала я и сердито покосилась на бабку: умеют же некоторые настроение испортить.

– В твоем возрасте я была чудо как хороша, – запела Теодоровна. – Дай альбом, покажу.

– А то я фоток ваших не видела. Они по всему дому развешаны.

– Ну, не хочешь и не надо, – махнула она рукой и спросила: – У тебя ведь есть квартира? В ней найдется место для Виктора?

– Нет. Только для собаки, – серьезно ответила я.

– Жаль. Были бы сразу двое пристроены. Все равно остается Надька… и этот чертов попугай. Почто я взяла его у покойного Петра Кузьмича? – Покойный Петр Кузьмич – гипотетический дядя Теодоровны, морской волк и вроде бы даже пират, попугая он привез из Бразилии. Говорю «гипотетический», потому что вполне допускаю мысль, что никакого Петра Кузьмича и в помине не было, а попугай куплен на птичьем рынке. – Есть еще Пушкин, но этого почтальонша возьмет. Давно к нему приглядывается. «Какой у вас котик», – передразнила бабка. – Так и зыркает… отощает он у нее и весь свой шарм природный растеряет. Нет, никак помирать нельзя.

– И правильно, – кивнула я. – Куда вам спешить? Пушкина женим, Витьку пристроим, Любка, то есть Надька, сама кого-нибудь найдет, Петрович может жить у меня, а попугай улетит в Бразилию бизнес-классом.

– Тебе бы все язвить, – сурово одернула бабка. – А у меня и вправду душа болит. Слушай сюда, – она поманила меня пальцем, я наклонилась к ее лицу и бабка зловещим шепотом сообщила: – Пока одно дело не сделаю, не помру.

– Разумно, – согласилась я. – А что за дело?