Навеки Элис - Русакова Илона. Страница 46

— Она чудесная. Я люблю ее.

«Моя внучка».

Она посмотрела на младенца с голубой ленточкой на чепчике, которого держал на руках Джон.

«Мой внук».

— И у них не будет Альцгеймера, как у меня? — спросила Элис.

— Нет, мама, не будет.

Элис глубоко вдохнула восхитительный запах своей прекрасной внучки и почувствовала, как ее наполняют долгожданный покой и умиротворение.

— Мам, я прошла в Нью-Йоркский университет и в Брандейса.

— О, как это здорово! Я помню, как поступала. Ты что будешь изучать? — спросила Элис.

— Театр.

— Это прекрасно. Я училась в Гарварде. Мне там нравилось. А ты сказала, где будешь учиться?

— Пока не знаю. Я прошла в Нью-Йорк и в Брандейса.

— А в каком бы ты хотела учиться?

— Я не уверена. Говорила с папой, он хочет, чтобы я выбрала университет Нью-Йорка.

— Ты хочешь учиться в Нью-Йорке?

— Не знаю. У них репутация лучше, но Университет Брандейса мне больше по душе. Так я буду ближе к Анне и Чарли с детишками, к Тому и к вам с папой, если вы останетесь.

— Если мы где останемся? — переспросила Элис.

— Здесь, в Гарварде.

— А где еще я могу быть?

— В Нью-Йорке.

— Я не собираюсь жить в Нью-Йорке.

Они сидели рядышком на диване и складывали детскую одежду: розовые вещи в одну сторону, голубые — в другую. Телевизор показывал светящиеся картинки с выключенным звуком.

— Просто, если я соглашусь на Брандейса, а вы с папой переедете в Нью-Йорк, я буду чувствовать себя не в своей тарелке, как будто сделала неправильный выбор.

Элис перестала складывать детские вещи и посмотрела на женщину, которая сидела рядом с ней на диване. Женщина была молодая, худая и красивая. Еще она была усталая и мучилась неопределенностью.

— Сколько тебе лет? — спросила Элис.

— Двадцать четыре.

— Двадцать четыре. Это прекрасно, когда тебе двадцать четыре. Вся жизнь впереди. Все возможно. Ты замужем?

Красивая, уставшая от внутренних противоречий женщина перестала складывать детскую одежду и повернулась к Элис. Она встретилась с ней взглядом. У красивой, усталой женщины были честные, проницательные глаза цвета арахисового масла.

— Нет, я не замужем.

— Дети?

— Нет.

— Тогда ты можешь поступать так, как хочешь.

— А если папа согласится на работу в Нью-Йорке?

— Ты не можешь принимать такого рода решения на основании того, что сделают или не сделают другие люди. Это твое решение, твое образование. Ты взрослая женщина, ты не обязана поступать так, как хочет твой отец. Основывайся на том, что правильно для твоей жизни.

— Хорошо, я так и сделаю. Спасибо.

Красивая женщина с глазами цвета арахисового масла усмехнулась, как будто удивившись чему-то, потом вздохнула и продолжила складывать детские вещи.

— Мы прошли большой путь, мама.

Элис не поняла, что она имеет в виду.

— Знаешь, — сказала она, — ты напоминаешь мне моих студентов. Когда-то я была консультантом у одного студента. У меня это хорошо получалось.

— Да, получалось. У тебя и сейчас получается.

— Как называется университет, в который ты собираешься поступать?

— Университет Брандейса.

— Это где?

— В Уолтхэме, всего несколько минут езды отсюда.

— А что ты будешь изучать?

— Актерское мастерство.

— Это замечательно. Будешь играть роли в пьесах?

— Да, буду.

— Шекспир?

— Да.

— Я люблю Шекспира, особенно трагедии.

— Я тоже.

Красивая женщина подсела ближе и обняла Элис. Она пахла чистотой и свежестью, как мыло. Ее объятия проникали в Элис так же, как взгляд ее глаз цвета арахисового масла. Элис была счастлива рядом с ней.

— Мама, пожалуйста, не переезжай в Нью-Йорк.

— Нью-Йорк? Не говори глупости. Я живу здесь. Зачем мне переезжать в Нью-Йорк?

— Просто не представляю, как ты это выдерживаешь, — сказала актриса. — Я не спала с ней почти всю ночь, теперь ничего не соображаю. В три часа я готовила ей омлет с тостами и чай.

— Я в это время не спала. Если бы мы могли сделать так, чтобы у тебя было молоко, ты бы помогала мне кормить моих ребятишек, — сказала мама малышек.

Мама сидела на диване рядом с актрисой и кормила грудью малыша в голубом. Элис держала на руках малышку в розовом. В комнату вошел Джон, принявший душ, полностью одетый, в одной руке он держал кофейник, в другой — газету. Женщины были в пижамах.

— Лид, спасибо, что продержалась прошлую ночь. Мне действительно нужно было поспать, — сказал Джон.

— Папа, как, ради всего святого, ты собираешься переехать в Нью-Йорк и обойтись без посторонней помощи? — спросила мама.

— Я собираюсь нанять домашнего медицинского помощника. Вообще-то я уже начал поиски подходящей кандидатуры.

— Я не хочу, чтобы за ней ухаживали чужие люди. Они не будут обнимать ее и любить, как мы, — сказала актриса.

— Посторонний человек не будет знать ее историю и воспоминания, как мы. Мы можем иногда заполнять пробелы в ее памяти, можем читать язык ее тела, потому что мы знаем ее, — сказала мама.

— Я не говорю, что мы перестанем о ней заботиться, я просто стараюсь быть реалистичным и практичным. Мы не обязаны взваливать все на свои плечи. Через пару месяцев ты вернешься к работе и по вечерам будешь возвращаться домой к детям, которые не видели тебя весь день. А ты будешь учиться. Ты постоянно говоришь о том, какая там интенсивная программа. Том занят хирургией. Вы все будете заняты даже больше, чем раньше, и ваша мама меньше всех хотела бы, чтобы вы ради нее снижали качество своей жизни. Она бы никогда не хотела стать обузой для вас.

— Она не обуза, она наша мама, — сказала мама.

Они разговаривали очень быстро и использовали слишком много местоимений. А малышка в розовом начала проявлять беспокойство и захныкала, это ее отвлекало. Элис не могла понять, что и о ком они говорили, но по их лицам и интонациям догадывалась, что разговор серьезный. И женщины в пижамах были на одной стороне.

— Может, с моей стороны будет разумно взять более продолжительный декретный отпуск. К чему такая спешка? Чарли будет не против, а я смогу быть рядом с мамой.

— Папа, это наша последняя возможность побыть с ней. Ты не можешь уехать в Нью-Йорк, не можешь лишить нас этой возможности.

— Послушай, если бы ты приняла приглашение в Нью-Йорк вместо Брандейса, то смогла бы проводить с ней столько времени, сколько захотела. Ты сделала свой выбор, я — свой.

— Почему мама не участвовала в этом выборе? — спросила мама.

— Она не хочет жить в Нью-Йорке, — сказала актриса.

— Ты не знаешь, чего она хочет, — сказал Джон.

— Она сказала, что не хочет уезжать. Давай, спроси ее. Если у нее Альцгеймер, это еще не значит, что она не знает, чего хочет и чего не хочет. В три часа утра она хотела омлет с тостами и не хотела хлопья или бекон. Ты решил не учитывать ее желания, потому что у нее Альцгеймер, — сказала актриса.

«Они говорят обо мне».

— Это не так. Я делаю все, что в моих силах, чтобы наша жизнь шла правильно. Если бы исполнялись только ее желания, этого разговора вообще бы не было.

— Что, черт возьми, это значит? — спросила мама.

— Ничего!

— Ты как будто не понимаешь, что ее время еще не вышло, думаешь, время, что у нее осталось, не имеет значения. Ты ведешь себя как эгоистичный ребенок, — сказала мама.

Теперь мама плакала, но было заметно, что она разозлилась. Она выглядела и говорила, как сестра Элис Энн. Но она не могла быть Энн. Это невозможно. У Энн не было детей.

— Откуда ты знаешь, что для нее это время имеет значение? Послушай, дело не только во мне. Она прошлая, та, которая была до этого, не захотела бы, чтобы я отступил. Она бы не захотела жить здесь вот так, — сказал Джон.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила плачущая женщина, которая выглядела и говорила, как Энн.

— Ничего. Послушайте, я понимаю и ценю все, что вы сказали. Но я пытаюсь принять решение, которое будет рациональным, а не эмоциональным.