Поцелуй - Столяров М. П.. Страница 1

Ги де Мопассан

Поцелуй

Дорогая крошка!

Итак, ты плачешь с утра до вечера и с вечера до утра из-за того, что твой муж невнимательно к тебе относится; ты не знаешь, что делать, и просишь совета у своей старой тетки, видимо, считая ее очень опытной. Я не так осведомлена в этой области, как ты думаешь, однако не являюсь и полной невеждой в искусстве любить, или, вернее, в искусстве быть любимой, а этого искусства тебе немножко не хватает. В моем возрасте такие признания позволительны.

Ты говоришь, что твой муж видит с твоей стороны только знаки внимания и нежности, только ласки, только поцелуи.

Отсюда, может быть, и все зло; я думаю, что ты его слишком много целуешь.

Душа моя, в руках у нас власть, страшнее которой нет в мире, — любовь.

Мужчина одарен физической силой: насилие дает ему власть. Женщина одарена обаянием: ей дает господство ласка.

Это наше оружие, оружие грозное и непобедимое, но им надо уметь пользоваться.

Мы властительницы земли, пойми это. Рассказать историю любви от начала мира — это значило бы рассказать историю самого человечества. Из любви проистекает все: искусство, великие события, нравы, обычаи, войны, падение государств.

В библии ты находишь Далилу, Юдифь; в мифологии — Омфалу, Елену; в истории — сабинянок, Клеопатру и многих других.

Итак, мы всемогущие царицы, мы царствуем. Но нам нужно, как это делают монархи, действовать с утонченной дипломатичностью.

Любовь, дорогая крошка, соткана из тонких мелочей, из едва уловимых ощущений.

Мы знаем, что она сильна, как смерть, но она и хрупка, как стекло. Малейший удар разбивает это стекло, и тогда наша власть непоправимо рушится.

Мы умеем заставлять мужчин обожать нас, но нам недостает одной мелочи — недостает способности различать оттенки ласки, недостает того тонкого чутья, которое предупреждало бы нас об излишестве нашей нежности. В часы объятий мы утрачиваем восприимчивость к тонким мелочам, мужчина же, над которым мы господствуем, сохраняет самообладание, сохраняет способность ощущать комизм некоторых слов, неуместность некоторых жестов.

Остерегайся этого, моя крошка; здесь щель в нашей броне, здесь наша ахиллесова пята.

Знаешь ли ты, откуда проистекает наша истинная власть? Из поцелуя, только из поцелуя! Если мы умеем протянуть и отдать наши губы, мы можем стать царицами.

Поцелуй, правда, только предисловие, но предисловие очаровательное, более восхитительное, чем само произведение; предисловие это перечитывают беспрестанно, тогда как нельзя же вечно... перечитывать книгу.

Да, встреча уст — это самое совершенное, самое божественное ощущение, доступное людям, последний, наивысший предел счастья.

В поцелуе, только в поцелуе нам чудится порою это неосуществимое единение душ, к которому мы стремимся, это слияние изнемогающих сердец.

Помнишь ли ты стихи Сюлли-Прюдома:

Только одна ласка дает это глубокое, невыразимое ощущение двух существ, сливающихся воедино: поцелуй. Все исступление полного обладания не стоит этого трепещущего сближения уст, этого первого прикосновения, влажного и свежего, не стоит этого неподвижного слияния уст с устами — головокружительного и долгого-долгого.

Так вот, моя крошка: поцелуй — самое могучее наше оружие, но бойся притупить его. Ценность его относительна, чисто условна, не забывай этого. Она беспрестанно изменяется сообразно обстоятельствам, мгновенному настроению, чувству ожидания и восхищения, которые испытывает душа.

Подкреплю мои слова примером.

Другой поэт, Франсуа Коппе, создал стих, всем нам памятный, — очаровательный стих, при воспоминании о котором сердце наше трепещет.

Поэт описывает влюбленного, ожидающего встречи в занавешенной, закрытой комнате, зимним вечером; описывает его тревогу, его нервное нетерпение, его отчаянный страх, что любимая женщина не придет. Потом поэт рассказывает, как она, наконец, входит, торопясь, запыхавшись, принося зимний холод в складках своих юбок, — и он восклицает:

Разве этот стих не проникнут пленительной свежестью чувства, тонкой и очаровательной наблюдательностью, безупречной жизненной правдой? Все те женщины, которые бегали на тайное свидание, которых страсть бросала в объятия мужчины, хорошо знают их — эти восхитительные первые поцелуи сквозь вуалетку — и доныне трепещут при воспоминании о них. И, однако, эти поцелуи черпают свое очарование лишь из окружающих обстоятельств, из опаздывания, из тревожного ожидания; с точки зрения чисто — или, если угодно, нечисто — чувственной, они, право же, никуда не годны.

Подумай. Холод. Молодая женщина шла быстрым шагом, вуалетка влажна от ее охлаждавшегося дыхания. На черном кружеве блестят капельки воды. Влюбленный бросается к молодой женщине и приникает своими горячими губами к этой влаге осевшего дыхания. Влажная, линяющая вуалетка, пропитанная противным запахом химической краски, проникает в рот молодого человека, смачивает его усы. На губах у него остается не ощущение любимых губ, а лишь краска мокрого, холодного кружева.

И, однако, мы все восклицаем вместе с поэтом:

Так вот, если ценность этой ласки вполне условна, остерегайся обесценивать ее.

А я должна сказать тебе, душа моя, что ты несколько раз вела себя при мне очень неловко. Впрочем, ты в этом отношении не одинока; большинство женщин утрачивают свою власть над мужем лишь из-за злоупотребления поцелуями, несвоевременными поцелуями. Иной раз они находят своего мужа или возлюбленного несколько рассеянным — в те часы утомления, когда сердце, как и тело, нуждается в отдыхе; и вот, вместо того чтобы понять, что происходит с любимым человеком, они упорствуют в неуместных ласках, надоедают ему, то и дело протягивая губы, утомляют его бестолковыми объятиями.

Поверь моей опытности. Прежде всего никогда не целуй своего мужа при посторонних, в вагоне, в ресторане. Это крайне дурной тон; сдерживай свои порывы. Твой муж почувствует себя смешным и никогда тебе этого не простит.

Но больше всего остерегайся бесполезных поцелуев, расточаемых наедине. Я уверена, что ты чудовищно злоупотребляешь ими.

Однажды, например, ты была совершенно невыносима. Ты, вероятно, не помнишь этого.

Мы сидели втроем в твоей маленькой гостиной. Так как передо мной вы не стеснялись, ты сидела на коленях у мужа, и он, блуждая губами в завитках волос на твоей шее, не отрываясь, целовал тебя долгим поцелуем в затылок. Вдруг ты воскликнула: «Ай, камин!» Вы о нем забыли, он потухал. Очаг тускло озаряли красноватым отсветом несколько потемневших, гаснувших головней. Твой муж поднялся, бросился к ящику с дровами, схватил два огромнейших полена, — и вот в ту минуту, когда он, изнемогая под их тяжестью, шел к очагу, ты, подойдя, протянула к нему молящие губы и прошептала: «Поцелуй меня». Он, едва не падая под тяжестью поленьев, с усилием повернул голову. Тогда тихим, медленным движением ты приложила свои губы к губам этого несчастного — а он стоял с вывернутой шеей, искривленной поясницей, мучительно ноющими руками, дрожа от усталости и отчаянного усилия. И, ничего не видя, ничего не понимая, ты затягивала до бесконечности этот поцелуй-пытку. Потом, выпустив мужа из объятий, ты пробормотала раздосадованно: «Как ты плохо целуешь!».

Ну-ну, душа моя!

Остерегайся этого! Нам всем присуща глупая мания, бессознательная и нелепая потребность бросаться к мужчине в самые неподходящие моменты: когда он несет стакан, полный воды, когда он надевает башмаки, завязывает галстук, словом, когда он находится в самой неудобной позе, — тут-то мы и обрекаем его на неподвижность стеснительной лаской, которая принуждает его на минуту остановиться с единственным желанием освободиться от нас.