Сорвать заговор Сионских мудрецов - Шамир Исраэль. Страница 16

Как отметил Теофилус д’Обла, «современный антирасизм наряду с концепцией прав человека — это вовсе не принципы борьбы с исключением из общества и, следовательно защиты Человека. Напротив, эти понятия используются для воцарения доминирующей культуры во имя поглощения, растворения в бесформенном целом».

Холокост [евреев] — это шиболет ^[14] Новых Избранных. Он выполняет социальную функцию и используется для того, чтобы компрометировать большинство — то есть коренное население, придерживающееся местных традиций: если его не разоружить и не преобразовать в «открытое общество», не подорвать его государственность, не приватизировать его экономику и не распродать американским компаниям, оно учинит новый холокост, утверждают проповедники этой доктрины. Панарин с его острой социальной направленностью писал: «Тема холокоста — лакмусовая бумажка нового либерального сознания, посредством которого распознаются свои в ведущейся гражданской войне. Те, для кого холокост — главная реальность новейшей истории, способны вести гражданскую войну с «традиционалистским большинством», то есть являются «своими» для новой власти глобалистов; те, кто проявляет «преступное равнодушие» к этой теме, должны быть зачислены в число подлежащих интернированию. Холокост, таким образом, становится новой идеологией классовой непримиримости — в отношении традиционалистского большинства». Но Холокост имеет и теологическое значение: он призван занять место Распятия в сознании верующих.

Постоянное апеллирование к правам человека составляет важный элемент неоиудаизма. Оно используется для того, чтобы действовать вопреки интересам общества. Неоиудеи унаследовали от своих средневековых идеологических предшественников особую точку зрения на общество как на общество, которое дает им приют, общество, к которому они не принадлежат, но наживаются на нем. Если интересы индивида и права общества вступают в противоречие, неоиудаизм отрицает легитимность прав общества. Исходя из этой точки зрения, право Ходорковского или Березовского продать принадлежащую ему нефтяную компанию западным дельцам имеет приоритет перед правом российского общества обеспечить всех своих членов отоплением в зимний период. Право сутенера ввозить порнографию и продавать женщин в иностранные бордели имеет приоритет перед правом общества защищать своих женщин и свою нравственность.

Еврейское государство Израиль стало знаменем нашего противника и должно быть демонтировано. «Еврейские» граждане Израиля разрываются между верностью своей стране и верностью еврейскому народу. Вторая верность не позволяет им стать палестинцами; с ней пора расстаться. Мы одобряем тех граждан Израиля, которые потребовали у Верховного Суда перестать называть их евреями: для неверующих людей это слово ассоциируется с преданностью мировому еврейству. Им по пути с их палестинскими братьями, которые охотно примут их. Ультраортодоксальное досионистское меньшинство в Палестине доказало свою верность традиции: их нужно защитить и сохранить, как свидетеля и как реликт; а их судьба должна быть оставлена на волю духовных сил.

Палестинцы — классический и яркий пример коренного населения, теснимого евреями-иммигрантами. Говоря словами второго послания апостола Павла к Фессалоникской церкви, палестинцы — это последний катехон, последняя защита нашего священного наследия, стражи единой традиции в том виде, в каком она была до ее разделения на Три Церкви. Они — образцовые жертвы процесса outsourcing: местные труженики, вытесненные на обочину и замененные импортными наемными работниками. Таким образом, наша война в Палестине — это война по трем осям: война коренного населения с силой, пытающейся лишить его корней и вытеснить с родной земли, война кафолических Церквей против врагов Христовых, и война крестьян и рабочих, воинов и священников против менял. Эта война имеет и символический смысл: от нее зависит, победит ли неоиудаизм на мировом уровне или потерпит полное поражение. Это решающая война нашего века, и от ее исхода зависит наше будущее.

Об искусстве ^[15]

I

Как-то раз, путешествуя по Пелопоннесу, мы заехали в картинно-средневековый Науплио. Его порт сторожат мощные серые стены форта, уютные кафе растянулись по набережной, а за ними узкие кривые переулки круто поднимаются вверх по склону холма, увенчанного венецианской крепостью. Городские улицы были чисты и умыты и хранили легендарную прелесть Греции — на материке (в отличие от островов) не так уж много мест, способных с ходу покорить сердце чужестранца. Греки называют его «Нафлио», видимо, в честь поросенка Наф-Нафа. Что необычно для Греции, город был основан крестоносцами по пути в Яффу и Аккру, зодчими были венецианцы, турки, французы и баварцы, а правил герцог Афинский. Науплио стал первой столицей независимой Греции, но ненадолго; его милостиво миновала судьба Афин, и город не стал перенаселенным мегаполисом.

Зато это хорошая база для вылазок по Арголиде. На главной площади стоит старинное венецианское здание, местный археологический музей. Экспозиция начинается с предметов искусства микенского царства, отпрыска великой минойской цивилизации Крита. Микенская культура расцвела недалеко отсюда за толстыми стенами Микен и Тиринфа, под скипетром проклятых Атридов. Удивительно свободное и вдохновенное искусство, с игривыми и сладострастными (как барочные нимфы на потолке нашего отеля) наядами и богинями, веселыми осьминогами на керамике, с фресками, напоминающими палестинский Дейр эль-Балах. Микенцы знали письменность, строили дворцы и крепости, вырезали из базальта замечательных львов над вратами в свою столицу. Но следующие залы свидетельствуют о глубоком упадке. Живописное буйство исчезает, и его место занимают голые геометрические формы. Пройдут века — с XII по VI век до н. э. — пока местные жители вновь создадут произведения живого искусства, обретут письменность и изощренность прошлого.

Эту лакуну времени чувствуешь, читая «Одиссею». Гомер писал свой анахронистический шедевр через четыре века после коллапса; он не подозревал, что прообразы его героев умели читать и писать, а их принцессы вряд ли стирали белье собственноручно. Искусство периода упадка крайне похоже на то, что сегодня принято называть «современным искусством». В небольшом музее афинского акрополя можно увидеть точную копию скульптуры Джакометти, сделанную 2700 лет назад. Простенький геометрический орнамент того периода с успехом сойдет за лучшее проявление современного искусства. Так в скромном музее Науплио мы нашли недостающую деталь мозаики-головоломки: смерть искусства — это признак коллапса цивилизации.

Другая деталь нашлась на другом конце Европы, в столице басков Бильбао, где стоит гигантский музей современного искусства, построенный еврейско-американским семейством Гуггенхаймов. Это, пожалуй, самое грандиозное здание, возведенное в современной Испании, оно подобно флагману торгового флота, входящему в Бискайский залив. Его форма уникальна. Там нет прямых углов, а изгибы стен столь замысловаты, что не поддаются словесному описанию. Здание музея построено с целью произвести впечатление, оно ошеломляет, как космический корабль, приземлившийся на деревенской улице.

Внутри оно меньше поражает воображение. Куски ржавого железа, видеоэкраны, грубые геометрические конструкции представляются шедеврами современного искусства. Художник из Нью-Йорка демонстрирует 15 рифленых стальных поддонов, художник из Японии — большую комнату с дюжиной телевизионных экранов, показывающих бесконечную пустоту. Четыре просторных этажа незначительной невнятицы венчает пятый этаж с коллекцией костюмов от Армани. Любой экспонат без ущерба можно заменить любым другим. Здесь нет «Рафаэлей ржавого железа», художник как творец искусства уступил свое место куратору музея, владельцу художественной коллекции. Это они решают, какой именно мусор будет выставляться, чье именно имя будет красоваться под фотографией размокшего куска мыла или дохлой крысы. И только блестящий ярлык Армани царит, неподвластный воле куратора, а может, наоборот, как воплощение идеального искусства в глазах куратора.