Каббала власти - Шамир Исраэль. Страница 111

Теперь вы видим, что мастера Страсбурга несколько поспешили увековечить поражение Синагоги. Хоть её копье и сломано, а корона утеряна, старая дама сохранила несколько козырных карт в своём рукаве. Она снисходительнее к государю. Сильная христианская церковь предъявляет к государю немало требований, но альтернативная еврейская корпорация поддерживает его безоговорочно. Она ведёт себя, как Иезавель Сидонянка по отношению к царю Израиля Ахаву. В её глазах он стоит выше моральных законов, может грабить и казнить своих не-еврейских подданных как его душеньке угодно. Пока он любит её, она простит всё и всё поддержит. Она не пытается свергнуть его, потому что чужестранка не может править в чужой земле над чужим народом.

Христианская церковь требует, чтобы государь заботился о народе, но еврейской церкви наплевать на гойское простонародье. Она — заклятый враг независимой и требовательной подлинной царицы — Церкви. Запад сформировался в столетних споров между папской и королевской властью, пока Французская Революция окончательно не развенчала церковь. Не атеисты боролись от имени Республики с церковью, а революционеры, осквернившие Нотр-Дам и другие великие соборы Франции учредили альтернативную церковь Верховного Разума. Многие из них были расстриги, связанные с «галльской церковью», с попытками учредить автокефальную французскую церковь.

К сожалению, это легитимное (в глазах православных) стремление было отвергнуто Римом, и потенциальные реформаторы стали бунтовщиками. Но им не было дано учредить новую церковь, поскольку Церковь выражает мистическое содержание жизни, а это не под силу Разуму. Зато они смогли подорвать католическую церковь Франции.

Герман Гессе описал это так: «В духовной жизни Европы после Средних Веков были две основные тенденции: освобождение мысли от власти, то есть борьба суверенного и зрелого ума с господством римско-католической церкви, и с другой стороны, тайный, но пылкий поиск новой высшей власти, которая легитимизировала бы эту свободу мысли».

Так история доказывает, что человек и общество не могут существовать без церкви. «Вы будете поклоняться кому-нибудь, может быть, черту, а может быть, Господу, но поклоняться вы будете непременно», — пел Боб Дилан. Короткое междуцарствие «гражданского общества», построенного на руинах Бастилии, завершилось воцарением евреев как новой священнической касты.

Альтернативная церковь нашего времени, евреи, жила века в виртуальном состоянии. Пока Христианская Церковь доминировала в дискурсе, пока его вели монахи и священники от Абеляра до Фомы Аквинского, евреи попросту не могли составить им конкуренцию, но когда свободомыслящие интеллектуалы переломили посох церкви, альтернативная корпорация вырвалась вперёд.

Многие европейские интеллектуалы ощутили реальность выбора: «Церковь или евреи». В волшебном фильме «Фанни и Александр» замечательный шведский кинематографист Ингмар Бергман противопоставляет сурового, жёсткого, неумолимого епископа лютеранской церкви чарующему своей мягкостью, отзывчивостью и житейской мудростью еврею. Епископ жесток к своим пасынку и падчерице, он запирает их в тёмный чулан за мелкие детские шалости, а еврей их спасает и помогает их матери обрести свободу. Епископ погибает страшной смертью в огне, а еврей занимает его место за семейным столом либеральной шведской аристократии.

Обычная реальность не интересует Бергмана: его еврей, верующий человек в большой черной ермолке и с пейсами пьёт вино со шведами за рождественским столом, чего не может быть никогда. Фильм отражает высшую реальность шведского общества, отринувшего суровые законы лютеранской церкви и принявшего толерантность еврейской корпорации, проводимую владыками шведских СМИ Боннерами. В результате этой толерантности миллионы шведов оказались без работы, церковные браки сошли на нет, возникли многочисленные гетто для иностранных рабочих, закрылись заводы, демонтируются социальные льготы, завоёванные в период противостояния епископа и еврея.

Это противостояние двух церквей отражает и отношение к прогрессу и модернизации. Связанные с этим факты также могут быть описаны в двух противоположных нарративах.

ПРИТЧА О ПОПЕ И ЯНКЕЛЕ

Рассказывает сторонник прогресса:

Наше глухое село было воплощением «идиотизма сельской жизни». Мужики работали в поле, бабы заботились по дому, а по воскресеньям ходили в церковь. Учились только грамоте и Священному Писанию. Рано ложились спать, рано вставали, жили так, как жили их деды. Но вот в наше село приехал молодой бизнесмен. Он открыл бар. Теперь по вечерам не обязательно было сидеть на завалинке и лузгать семечки, можно было сидеть в баре и за рюмкой толковать о важных вещах.

Поп стал выступать против бара. Каждое воскресенье в своей проповеди он призывал крестьян не ходить туда, к «чужаку». Но наш бизнесмен открыл кредитную линию. Мы смогли построить себе более просторные дома, кузница стала фабрикой, швея создала текстильную фабрику. Наше процветание привлекло людей издалека и мы построили для них общежитие. Теперь нам не надо было рано вставать и рано ложиться. С утра в поле работали новые рабочие, а мы смогли проводить больше времени в баре, или ездить на отдых.

Неподалёку от бара мы построили новый торговый центр, и он стал сердцем городка. Церковь осталась в старой части села, мы покрасили её, и её охотно посещают туристы. Так к нам в село пришёл прогресс. Наша жизнь хороша, а завтра будет ещё лучше.

Рассказывает враг прогресса:

Мы жили тихо и мирно, по вечерам любовались закатами, а утром встречали рассвет в поле. Семьи были крепкие, по воскресеньям все вместе ходили в церковь. Но вот приехал в наше село Янкель-шинкарь. Он открыл шинок, и мужики туда зачастили. Он брал вещи в залог, и наливал им спиртное в долг. Со временем всё село было опутано паутиной долговой кабалы.

Из неё надо было вылезать. Один человек взял взаймы у Янкеля денег и открыл текстильную фабрику. Теперь наши женщины уже не работали в дому, но вкалывали на фабрике. Раньше разводы были вещью редкой, а сейчас они стали правилом. Хозяин фабрики стал привозить рабочих издалека, они жили в большом общежитии, и пьянствовали в шинке после работы.

Наша молодёжь бросила село и ушла в город, работать на заводе. Только один поп боролся с Янкелем и его влиянием, но ничего поделать не мог наша общинная жизнь рухнула. Больше не стало взаимопомощи, не осталось крепких семей, дети не заботились о родителях, но отправляли их в дом престарелых. Мы работали всё больше и больше, но все деньги шли на расплату за кредиты, которые нам давал Янкель. Церковь опустела.

Оба нарратива отражают реальность, увиденную с двух сторон. Но между ними есть различие: первый рассказчик описал «нормальное» (хотя и губительное для традиционной жизни) развитие капитализма, победу буржуазии и её последствия. Второй сумел увидеть большее — за «нормальной» борьбой за выгоду и прибыль скрывалась и борьба двух теологических парадигм. Молодой бизнесмен предлагал не только место для встреч и кредиты, но и новое мироощущение, жёстко противостоящее прежнему. Попу и Яыкелю было о чем поспорить.

Люди духа раньше других ощутили противостояние между церковью и евреями. Т.С. Элиот и Г.К. Честертон пришли к церкви, по этому же пути пошли и ярые вольнодумцы Федор Достоевский и Сергий Булгаков. Если бы они смогли отстоять свои позиции в дискурсе, человечеству удалось бы установить новый баланс между Янкелем и попом, баланс, при котором церковь сохранила бы своё центральное место, а шинок остался бы на скромных позициях. Ведь речь не идёт о тотальной победе — она невозможна, хотя к ней можно стремиться. Как и в споре между мужем и женой, дух и материя могут спорить, но ни одна из стороне не может победить полностью и окончательно.

Владычество евреев в СМИ, то есть интеграция капитала и дискурса изменили соотношение сил. Победа Янкеля недолго казалась победой свободы духа. Быстро выяснилось, что у дискурса просто появились новые хозяева. Вместо церкви границы допустимого установили хозяева газет. Люди духа, стремившиеся создать общество, которое зиждется на скапе веры, остались на окраинах дискурса, который сузился'до споров о целесообразности и выгоде.