Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович. Страница 17

- Значит, враги создали тебе известность? Тебе, Радику, Илье, ну и… мне?

- Дорогой мой, - Макс снисходительно вздохнул, - говоря откровенно, теперь нам известность создают не здесь, а за рубежом наши друзья-прогрессисты. Радику, Илье, мне и тебе в том числе. Нас там переводят, нас туда приглашают, нас рекламируют. Оттуда наша слава приходит на родину. Парадокс, как и все в этом скучном мире. Но прелестно, "как всякий парадокс.

- В твоих стихах, Артур, нет философии, - продолжал Братишка. Ему тоже хотелось подразнить самовлюбленного "гения".

- Достаточно, что есть поэзия. Философия - это политика. А где политика - там нет места поэзии. Там лозунг, передовица, плакат, - бросил поэт.

Резко распахнулась дверь, и в комнату ворвалась разрумянившаяся на морозе хозяйка дачи.

- Наталка-Полтавка! - восторженно воскликнул Макс, широко распростерши объятья. - С Новым годом! Как мы рады!

- Ну, рады Или не рады, а я тут, - весело заговорила супруга Поповина. - Вот я, собственной персоной. Прошу любить и жаловать.

Она ловко распахнула и небрежно сбросила с себя норковую шубку, которую тут же подхватил поэт и отнес в прихожую. В дорогом платье-панцире, переливающемся блестками, как рыбья чешуя, она была похожа на соблазнительницу Сирену. Конечно, Наталка понимала, что ее внезапному появлению здесь не обрадуются, и лишний раз убедилась в этом. Быстро в уме посчитала парней и девчат: шесть на шесть. А она - тринадцатая. Чертова дюжина. Как неприятно, тем более под Новый год. Она, разумеется, не предполагала, что будет тринадцатой. Но это все равно не остановило б ее. Она ждала своего возлюбленного в комнате в Серебряном переулке. С ним она хотела встретить этот Новый год, вдвоем. Муса обещал прийти, "если не помешают какие-либо обстоятельства".

Каким-то чутьем она догадалась, где может быть ее возлюбленный, взяла такси и приехала. Поздравив с ходу молодежь с Новым годом и по-мужски опрокинув рюмку коньяку, удалилась в свою комнату на второй этаж, взглядом поманив за собой Мусу. Он поднялся к ней через минуту, изображая мертвецки пьяного, погруженного в бездну меланхолии. Она ждала его первого взгляда наедине, а не у всех на виду, где им, естественно, пришлось бы скрывать свои чувства. И он посмотрел на нее, но как? Тоскливо, равнодушно. Не было в этом взгляде ни нежности, ни любви. Ей стало до боли обидно. И когда Муса хотел опуститься на широкую, низкую тахту, сработанную югославскими мебельщиками, Наталка крепко и порывисто обвила руками его шею, щедро осыпав поцелуями, сдобренными горячей слезой и столь же горячими словами:

- Милый… родной… почему так жестоко? Я ждала. Я вся исстрадалась. Встречать с тобой Новый год - это потом весь год с тобой… Ты с кем тут? С этой рыжей? Кто она? Что ты в ней нашел? Цыпленок желторотый. Что она понимает в любви?

- Полуфабрикат, - насмешливо выдавил Муса: ему нравилось это слово. - За ней Дин… Он ее на турбазу на каникулы пригласил.

Мухтасипов говорил правду: Дима Братишка предложил Ладочке поехать с ним на подмосковную турбазу на время школьных каникул.

Началось просто. Димка, играя брелоком с ключами, спросил:

- Ты никогда не была на турбазе?

- Нет, - тихо ответила Лада, наблюдая за музыкальными пальцами Братишки.

- Счастливая. У тебя много интересного впереди. Придется мне над тобой шефство взять. Я достану тебе путевку на каникулы. Мороз, снег в блестках, иней на березах, лыжи, пестрые свитеры. А вечером в клубе магнитофон и танцы до обалдения. Бесподобно! Ну решай. Говори "да", и завтра ты будешь обладать звездным билетом - путевкой на турбазу.

- Это называется "звездный билет"?

Вместо ответа Братишка настойчиво повторил свой вопрос:

- Ну, согласна?

Пухленькое личико Лады стало задумчиво-грустным, после небольшой паузы она ответила нетвердо:

- Не знаю. Как папа.

- А при чем тут папа? Ты что, не человек?

- Он у меня строгий.

- А ты имей характер. Мой генерал тоже строгий. Он у тебя кто? Где работает?

- На заводе. Начальник цеха.

- Родители консервативны. Всегда так было. А наши родители особенно.

- Почему?

- Они привыкли сами подчиняться и хотят нас приучить. У них это называется традицией: дети должны продолжать своих отцов. Они забывают, что мы свободны. И никаких традиций, никаких условностей. Человек свободен. Ты смотрела "На дне"? Помнишь, Сатин говорит: "Человек свободен!" И зал аплодирует.

- Все равно, он не пустит.

- В конце концов, можешь сказать отцу, что тебя в школе премировали путевкой… Это недалеко. Час езды на электричке. Все расходы я беру на себя.

Она согласилась, найдя его совет насчет путевки-премии убедительным. Затем спросила о Наталке:

- Она кто такая?

- Хозяйка вот этих хором.

- Это я знаю. А кто она? Актриса?

- Законная супруга Ефима Поповина.

Лада подумала, помолчала и спросила:

- А он кто такой, Поповин?

- Ты не знаешь Ефима?

Это прозвучало примерно так: "Ты не знаешь Рокфеллера?" Лада слышала о втором и ничего не знала о первом, в чем откровенно призналась.

- Один из столпов общества, - снисходительно пояснил Дима. - Или человек, который умеет широко и красиво жить.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. НА ТУРБАЗЕ РАСКРЫВАЕТСЯ ОБМАН

По совести говоря, вряд ли можно было выбрать в живописном Подмосковье более чудесное место, чем то, где расположилась турбаза. Берег реки в причудливых излучинах, сосновый бор на крутояре, березовые рощи, солнечные поляны и глубокие овраги. А вокруг небольшие села с частоколом телевизионных антенн и куполами давно бездействующих церквей да бегущие в бесконечность струны высоковольтных линий.

На турбазе отдыхала главным образом молодежь: шумная, звонкоголосая, гремящая лыжами, сверкающая пестрыми свитерами, разрумянившимися лицами, колкими остротами. Там было сорок восемь Тань, тридцать четыре Гали, девятнадцать Наташ, четырнадцать Валь, девять Нин, шесть Светлан, две Марины, две Розы, Люся, Лада и Магнолия. Мужская половина состояла из двенадцати Славиков (сюда входили Святославы, Ярославы, Изяславы, Мстиславы и прочие Мечиславы), восьми Борисов, семи Владимиров, пяти Вадимов, четырех Александров, трех Михаилов (в том числе Михаил Петрович Гусев-Лобанов), трех Николаев (не считая дяди Коли), двух Рудольфов, двух Артуров, Павла, Петра и Гарольда.

Хорошенькими оказались две Вали и две Гали, а Люся была просто красивой. Зато Розы и Магнолия до того не соответствовали своим именам, что их хотелось назвать как-то по-другому.

Были еще "Он" и "Она". "Он" работал в системе Главкинопроката, "Она" - в Комитете по научно-технической информации. Имен их отдыхающие не знали, зато достоверно знали, что у него в Москве есть жена, у нее (там же) муж. И еще был товарищ Угрюмов, или просто дядя Коля, пожилой человек, не соответствующий своей фамилии. Он всем откровенно и ласково улыбался, редко бывал трезв и регулярно ходил на танцы. С ним в одной комнате жил капитан третьего ранга, веселый, общительный малый лет тридцати, рано и основательно облысевший, что, впрочем, не мешало ему пользоваться успехом у девятнадцатилетних Галь и двадцатилетних Валь. Имени его не знали, не было нужды: для всех он был просто моряк.

Среди парней было три "неотразимых". Один, с длинными рыжими баками, танцевал всегда и везде, где только слышалась музыка, а иногда и без оной. Танцевал всем телом, каждой клеткой - все в нем двигалось, шевелилось: голова, глаза, брови, ноги, руки, плечи, спина и все, что выше плеч и ниже спины. Рыжий чуб, лошадиной челкой сбитый на лоб, закрывал даже брови. Одет он был в узенькие черные брючки и куртку с медными пуговицами и колечками. На ногах остроносые штиблеты. Второй "неотразимый", чернявенький, круглолицый, нос пуговкой, танцевал легко и просто, на девушек смотрел свысока, уверенный, что все в него влюблены и каждая только и мечтает о том, чтоб он уделил ей хоть полкапли внимания. Третий "неотразимый" развязен, циничен и остроумен. Корчил из себя повесу. Стучал в девичьи комнаты и кричал через дверь деланно-умоляюще: