Свет не без добрых людей - Шевцов Иван Михайлович. Страница 89

- Я люблю мечтать здесь, в гаю, - говорила Вера. - Тут так легко думается. Идешь по аллее, и где только не побываешь за какой-нибудь час: и в Москве, и там, где никогда не была, - в Уссурийском крае и у Баренцева моря, и в далекой Индии, стране чудес. И кем только не побываешь - журналисткой, туристкой, делегаткой, учительницей, врачом и простым библиотекарем.

- Что ж, библиотекарь - это тоже профессия, - вдруг произнесла с каким-то срывом в голосе Надежда Павловна, и темные горячие глаза ее потухли, по лицу, смуглому, с первым апрельским загаром, проплыли неторопливые тени. - Я вот тоже скоро буду библиотекарем. Твоим подчиненным, - добавила она и посмотрела на Веру долгим, насильно улыбающимся взглядом.

Вера не поняла ее. И это ее полное открытое недоумение запечатлелось внезапно в глазах, больших, синих, с золотистым отсветом, точно в них отражалась земля, украшенная подснежниками, и высокое небо.

- Что ты удивляешься? - уже мягче, проще, погасив улыбку и взяв Веру под руку, спросила Посадова. Сегодня она чувствовала неумолимую потребность высказать сокровенное, излить то, что в последнее время медленно, как березовый сок, капля по капле, заполняло ее, тревожило, погружало в глубокие размышления. - Должность моя выборная. Не захотят коммунисты - и не изберут.

- Да что вы, Надежда Павловна, - хотела успокоить Вера, но Надежда Павловна остановила ее, слегка сжав руку:

- Были годы, когда на отчетно-выборном собрании за меня голосовали все коммунисты, все сто процентов. А в прошлом году я получила тридцать процентов голосов против… Тридцать процентов, - повторила она, замедляя шаг. - Значит, не доверяют. Значит, я в чем-то не права. Или появились новые люди, которые знают и могут то, чего не знаю и не могу я. Вполне возможно. Особенно на последнем собрании как-то все перевернулось. Люди вдруг не своими, а какими-то новыми голосами заговорили. Или, может, мы просто этих голосов прежде не замечали? Мы, то есть я и директор. Вот хотя бы Нюра: толковая, умная. Я сидела на партсобрании, слушала ее доклад, радовалась - это совершенно честно я говорю, - искренне радовалась за нее, хотя, признаюсь, мне было как-то не по себе, будто она сделала то, чего не сумела сделать я. Она твердая и сильная. Она своего добьется. Когда я слушала ее, мне вспомнилась птичница из колхоза "Победа", тоже молодая девушка. Как-то на районном совещании передовиков она выступала запальчиво, горячо. Точно не помню сейчас цифры, но что-то уж очень много она обещала получить яиц от каждой несушки. Кто-то репликой выразил свое сомнение. Так она знаешь что ответила: "Сама, говорит, нестись буду, а обязательство выполню!" Мне ее Комарова напомнила, такая же одержимая в труде. Я понимаю, ревность в таких делах - штука нехорошая. И я не ревную. В лице Комаровой я вижу не соперницу свою, а преемницу. И чувствую, знаю, ей мне придется сдавать свои дела. Ей или Гурову. Вот и приду я тогда к тебе в помощницы, будем самодеятельность поднимать, народный театр создадим. Народный театр - это была заветная мечта Алексея. Он в молодости пробовал создавать его, да что-то не получилось.

Так они шли уже чуть зеленым, но еще насквозь видным гаем, две женщины, со своими судьбами, тревожными ожиданиями, с думами, беспокойными и мятежными, с открытой, доверенной друг другу мечтой.

А вечером в клубе готовилось общее собрание рабочих совхоза по случаю организации - комплексных бригад и звеньев. Ждали директора треста совхозов. Роман Петрович готовил начальству пышную встречу. А начальство сочло своим долгом поставить в известность первого секретаря обкома: еду, мол, в "Партизан" на ответственное собрание, чтобы лично возглавить и благословить многообещающее начинание. Егоров одобрил поездку директора треста в совхоз; комплексные бригады и его волновали не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем руководителя треста. Уже во второй половине дня он вдруг решал тоже поехать в "Партизан".

На выходе из города у шоссе Михаил Гуров поджидал какую-нибудь попутную машину. На маршрутное такси, курсировавшее два раза в день между районным центром и совхозом "Партизан", он уже опоздал: задержался в райкоме, где получал свой партийный билет. В связи с арестом фашистского палача Григория Горобца, скрывавшегося долгое время под именем Антона Яловца, Гуров был освобожден, реабилитирован и восстановлен в партии. В совхозе об этом знали и ждали его возвращения.

Гуров сидел на обочине развилки, там, где от неширокого, но асфальтированного шоссе отходила в сторону совхоза уже подсохшая, в пух и прах разбитая, пыльная, бугристая, с глубокой колеей дорога, та самая, которую Булыга обещал отремонтировать после окончания весеннего сева. Ехавший в совхоз Егоров узнал Михаила и, посадив в свою машину, довез до самого дома. Он хотел везти его прямо в клуб, на общее собрание, но Михаил воспротивился: надо было забежать хоть на минуту домой, переодеться, умыться с дороги.

- Ты виновник сегодняшнего общесовхозного собрания: там комплексные бригады создают. Так что, пожалуйста, не задерживайся, приходи сразу в клуб.

Пойти сразу в клуб для Михаила было нелегким делом. Скромный до щепетильности, совестливый до застенчивости, Михаил, несмотря на свою полную невиновность и реабилитацию, все же испытывал чувство неловкости и стыда. Ему казалось, что лучше постепенно, как бы заново, войти в коллектив, чем вот так сразу свалиться на всех снежным комом. Но больше всего его волновала встреча с Верой; он мысленно пытался представить себе ее первый взгляд, первый жест, первое слово.

Собрание уже было в самом разгаре, когда Егоров, стараясь остаться незамеченным, тихонько вошел в зал. Выступал директор треста. Он приветствовал инициативу рабочих совхоза в создании комплексных бригад, поблагодарил партийную организацию и директора и пожелал успешного проведения посевной.

Не успел он произнести последнее слово, как духовой оркестр, размещенный Булыгой за кулисами, грянул туш. Довольный, Роман Петрович что-то весело прошептал на ухо начальству, но сидящий с другой стороны Булыги председатель рабочкома дернул Романа Петровича за рукав и панически шепнул:

- Егоров приехал!

- Где?

- Да вон, у печки стоит.

Зоркие глаза Булыги быстро отыскали Егорова в конце зала среди стоящих. "Почему он там? Давно ли стоит? Инкогнито?" - запрыгали тревожные вопросы. Не долго думая, Роман Петрович поднялся и торжественно сказал, устремив взгляд на Захара Семеновича.

- Товарищи рабочие! К нам приехал первый секретарь обкома партии товарищ Егоров! Попросим его в президиум нашего собрания!

Прокатились дружные аплодисменты, и тотчас же утонули в грохоте и гуле духового оркестра. Егоров, несмотря на свой сильный и властный характер, от неожиданности покраснел. Он понимал, что отпираться ему нельзя. Пока гремел оркестр, он успел добраться до сцены. Но как только трубы умолкли, он сказал, обращаясь к президиуму:

- Вы бы лучше, товарищи, пригласили в президиум подлинных виновников вашего собрания: Комарову и Гурова, инициаторов создания комплексных бригад.

Егоров остановился на сцене у края стола и начал пристально шарить взглядом по залу, ища там названных им товарищей. Но разве найдешь их среди трехсот человек?

Роман Петрович понял свою оплошность, но решил как-то вывернуться и громко ответил:

- Комарова-то здесь. А насчет Гурова не можем, не в нашей власти.

- Это почему же? - спросил Егоров, не отрывая взгляда от зала. - Все в вашей власти.

- Захар Семенович, Гуров ведь в тюрьме, - подсказал директор треста, но Егоров резко оборвал его:

- Вы не в курсе: товарищ Гуров сейчас уже в совхозе.

При этих словах все разом повернули голову к входной двери.

Нюра бросилась к выходу. Через пять минут она была уже в квартире Михаила.

Слова Егорова ошарашили Веру. Ей хотелось переспросить его: "Это верно? Вы не шутите?" Но она боялась шевелиться, чувствовала, как лицо охватывает жаркий пламень, а по всему телу побежал торопливый холодок. Как сквозь сон, долетали до нее твердые, хозяйски уверенные, с язвительным оттенком слова Егорова: