Мертвые, вставайте! - Варгас Фред. Страница 38

– А как же дерево?

– Причем тут дерево?

Стоя перед камином и опираясь рукой на перекрытие, Марк смотрел, как догорают угли.

– Кое-чего я понять не в силах, – сказал он. – Понятно, почему Кристоф Домпьер перечитывал статьи своего предполагаемого отца. Но зачем он читал статьи Фремонвиля? Все эти тексты объединяет только одно: они беспощадны к Софии.

– Домпьер и Фремонвиль, видимо, были друзьями, возможно, очень близкими. Этим объясняется сходство их музыкальных вкусов.

– Хотел бы я знать, что могло восстановить их против Софии!

Марк подошел к сводчатому окну и всмотрелся в темноту.

– Что ты высматриваешь?

– Пытаюсь разглядеть, на месте ли машина Лекс.

– Не беспокойся, – сказал Вандузлер, – она никуда не денется.

– Ты уговорил Лекс угомониться?

– И не пробовал. Я надел на колесо башмак.

Вандузлер улыбнулся.

– Башмак? У тебя есть башмак?

– Конечно. Завтра с утра пораньше я его сниму. Она ни о чем и не узнает, если, конечно, не попытается уехать.

– У тебя методы настоящего легавого. Но подумай ты об этом вчера, ей бы теперь ничто не угрожало. Поздновато ты очнулся.

– А я и подумал, – сказал Вандузлер. – Но не стал ничего предпринимать.

Марк повернулся к нему, но, прежде чем он успел возмутиться, крестный остановил его взмахом руки.

– Не закусывай удила. Я ведь говорил, как полезно бывает дать киту походить в кильватере. А не то все застопорится, мы ни о чем не узнаем, а китобоец пойдет ко дну.

Улыбаясь, он указал на прибитую к стойке пя-тифранковую монету. Встревоженный Марк смотрел ему вслед и слышал, как он поднимается к себе на пятый этаж. Марк так и не понял, что затеял крестный, и главное, не был уверен, что тот на его стороне. Он взял каминный совок и насыпал аккуратную кучку золы, чтобы прикрыть угли. Как их не присыпай, снизу все равно они будут тлеть. Когда гасишь свет, получается очень красиво. Так Марк и поступил: усевшись на стул, смотрел в темноте, как светятся тлеющие угли. И не заметил, как уснул. Лишь в четыре часа утра, разбитый и окоченевший, добрался он до своей комнаты. У него не хватило мужества раздеться. Около семи часов его разбудили шаги Вандузлера на лестнице. Ах да. Башмак. Еще не совсем проснувшись, он включил компьютер, который Люсьен поставил в его кабинете.

31

Когда около одиннадцати часов Марк выключил компьютер, лачуга уже опустела. Старина Вандуз-лер отправился на разведку, Матиас исчез, а Лю-сьен шел по следу семи военных дневников. За четыре часа Марк изучил все газетные вырезки, прочитал и перечитал каждую статью, сохранил в памяти все подробности, подметил совпадения и различия.

Июньское солнце пригревало, и ему впервые пришло в голову выйти с кружкой кофе во двор и устроиться на травке в надежде, что утренний воздух избавит его от головной боли. Сад зарос сорняками. Марк примял квадратный метр травы, нашел кусок доски и уселся лицом к солнцу. Он не понимал, как продвигаться дальше. Теперь он знал документы наизусть. У него отличная, цепкая память, но она, глупая, удерживала все: и ненужные пустяки, и воспоминания о минутах отчаяния. Марк уселся на доске, поджав ноги, как факир. Поездка в Дурдан почти ничего не дала. Домпьер погиб вместе со своей маленькой историей, и непонятно, как теперь ее узнать. Неизвестно даже, стоила ли она того.

По улице прошла с продуктовой сумкой Александра, и Марк махнул ей рукой. Он попытался представить ее убийцей, и от этого ему стало не по себе. Что же она пропадала со своей машиной больше трех часов подряд?

Марк ощутил себя бесполезным, бессильным, бесплодным. Ему казалось, что он что-то упускает. С тех пор как Люсьен произнес свою фразу о сути, открывающейся в поисках крайностей, он чувствовал себя не в своей тарелке. Она его смущала. Как в его подходе к изучению Средневековья, так и в его следственном методе. Устав от этих вялых и слишком невнятных мыслей, Марк встал с доски и вгляделся в Западный фронт. Занятно, что мания Люсьена оказалась такой заразной. Теперь никто из них не называл этот дом иначе, как Западный фронт. Реливо, конечно, еще не вернулся, крестный предупредил бы Марка. Удалось ли полиции проверить, не покидал ли он Тулон?

Марк поставил кружку на доску и бесшумно вышел из сада. С улицы он пристально всмотрелся в Западный фронт. Ему казалось, что домработница приходила только по вторникам и пятницам. Какой сегодня день? Четверг. В доме, казалось, было тихо. Он оглядел высокую ухоженную решетку, в отличие от их собственной, без всяких следов ржавчины, наверху торчали острия, весьма опасные на вид. Всего-то и требовалось, что перемахнуть через нее, не попавшись на глаза прохожему, и проявить достаточно ловкости, чтобы не напороться на острие. Марк окинул взглядом пустынную улицу. Эта улочка ему решительно нравилась. Он пододвинул к решетке высокий мусорный бак и, как недавно Люсьен, забрался на него. Вцепился в прутья и после нескольких неудачных попыток сумел забраться на решетку и беспрепятственно через нее перебраться.

Собственная ловкость привела его в восторг. Он соскочил на землю с другой стороны, подумав, что из него вышел бы не охотник, а отличный собиратель, сильный и проворный. Довольный, он поправил серебряные перстни, сместившиеся во время подъема, и мягкими шагами направился к молодому буку. Зачем? Неужели он с таким трудом проник в сад, чтобы только взглянуть на глупое бессловесное дерево? Просто он сам себе пообещал это сделать, к тому же был сыт по горло тем, что увяз в этой истории, вытащить из которой Александру становилась труднее с каждым днем. Эта гордая дурочка все делала невпопад.

Марк взялся за прохладный ствол сначала одной, потом другой рукой. Деревце еще молодое, так что он смог обхватить его пальцами. Марку хотелось его задушить, сжать ему горло, пока оно не расскажет ему, даваясь икотой, что делает в этом саду. Обескураженный, он уронил руки. Дерево не задушишь. Дерево держит рот на замке, оно немое, хуже, чем рыба, даже не умеет пускать пузыри. Оно выпускает только листья, ветви, корни. Да, еще оно выпускает кислород, а это полезно. А больше ничего. Оно безмолвно. Немое, как Матиас, который хочет заставить говорить кучи кремневых орудий и костных останков: бессловесный тип, беседующий с бессловесными предметами. Дальше некуда. Матиас уверял, что слышит их, что для этого достаточно знать их язык и уметь слушать. Марк, любивший только болтливые тексты, свои и чужие, не мог оценить молчаливую беседу. Но Матиас все-таки чего-то добивался, с этим не поспоришь.

Он сел рядом с деревом. Бук дважды выкапывали, и земля вокруг него еще не совсем заросла травой. Он погладил ладонью невысокую редкую поросль. Скоро она станет густой и высокой, и уже ничего не будет заметно. О дереве и его земле забудут. Раздосадованный, Марк пучками стал вырывать молодую траву. Что-то здесь не так. Земля была жирной, темной, почти черной. Он хорошо помнил те два дня, когда они копали и закапывали эту бесплодную траншею. Он снова увидел Матиаса, ушедшего в землю по бедра и говорившего, что хватит копать, надо остановиться, дальше земля не потревожена, не тронута. Он снова увидел его ступни в сандалиях, обсыпанные землей. Но землей глинистой, желто-коричневой, легкой. Ею была набита и белая трубка, которую он подобрал, пробормотав: «Восемнадцатый век». Светлая рыхлая земля. Закапывая яму, они перемешали светлую землю с гумусом. Светлую, совсем не такую, как та, что он сейчас разминал пальцами. Неужели так быстро образовался новый гумус? Марк поскреб поглубже. Везде черная земля. Он обошел вокруг дерева, вглядываясь в почву. Никаких сомнений, затронуты нижележащие слои. Слои земли уже не были такими, какими они их оставили. Но после них копали полицейские. Возможно, они спускались глубже, возможно, они вскрывали и нижележащий слой черной земли. Наверное, так все и было. Они не распознали нетронутые слои и глубоко разрыли черную землю, которую потом рассыпали по поверхности. Только так это можно объяснить. Ничего интересного.