Книжный вор - Мезин Николай. Страница 42
– Эй?
На сей раз ответ был.
Лизель не могла бы сказать, откуда именно прозвучали слова. Важно было, что они ее достигли. Пришли и встали на колени у кровати.
– Запоздалый подарок ко дню рождения. Утром посмотришь. Спокойной ночи.
Какое-то время Лизель плавала между сном и явью, уже не зная, приснился ей приход Макса или.
Утром, проснувшись и перекатившись на край, Лизель увидела на полу страницы. Протянув руку, она подобрала их, и бумага зажурчала в ее утренних руках.
«Всю жизнь я боялся тех, кто зависает надо мной…»
Когда Лизель переворачивала страницы, они потрескивали, будто помехи вокруг написанной истории.
«Три дня, как мне сказали… И что я увидел, когда проснулся?»
И там были стертые страницы «Майн кампф» – они давились и задыхались под слоем краски, когда их листали.
«И тут я понял, что лучший человек, что когда-либо зависал надо мной…»
* * *
Лизель перечитала и осмотрела подарок Макса Ванденбурга трижды, с каждым разом замечая новый штрих или новое слово. Закончив третье чтение, она как можно тише выбралась из постели и проскользнула в комнату Мамы и Папы. Выделенное место рядом с огнем пустовало.
Подумав, Лизель поняла, что и впрямь будет уместно, и даже еще лучше – идеально – поблагодарить его там же, где эти страницы создавались.
Она спустилась по ступеням в подвал. Увидела воображаемую фотографию в рамке, выступившую на стене, – секрет с тихой улыбкой.
Всего несколько метров – но такая долгая прогулка до холстин и разных банок с краской, что скрывали Макса Ванденбурга. Отодвинув те холстины, что поближе к стене, Лизель проделала узкий коридор, в который можно было посмотреть.
Сначала она увидела только плечо Макса и медленно, с трудом толкала руку в тощую брешь, пока не дотянулась до этого плеча. Одежда на Максе была холодной. Он не проснулся.
Лизель уловила его дыхание, и плечо едва заметно двинулось вверх и вниз. Какое-то время Лизель смотрела на него. Потом села, откинувшись на стену.
Сон как будто выследил ее здесь.
Неровные прописи величественно громоздились на стене у лестницы – зазубренные, наивные и милые. Они взирали, как девочка и потайной еврей спят, ее рука у него на плече.
И дышат.
Немецкие и еврейские легкие.
А у стены лежал «Зависший человек», немой и довольный, словно чудесный зуд у ног Лизель Мемингер.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
«СВИСТУН»
с участием:
плавучей книги – игроков –
маленького призрака –
двух стрижек – юности руди –
отверженных и набросков –
свистуна и пары ботинок – трех глупостей –
и перепуганного мальчишки
с замороженными ногами ПЛАВУЧАЯ КНИГА
(Часть I)
По реке Ампер плыла книга.
Мальчик прыгнул в воду, нагнал ее, схватил правой рукой. И усмехнулся.
Он стоял по пояс в стылой декабрьской воде.
– Ну как насчет поцелуя, свинюха? – крикнул он.
Окружающий воздух был прелестно, роскошно, тошнотворно холоден, не говоря уже о бетонной ломоте воды, сгущавшейся от его пальцев до бедер.
Как насчет поцелуя?
Как насчет поцелуя?
Бедный Руди.
*** НЕБОЛЬШОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ ***
О РУДИ ШТАЙНЕРЕ
Он не заслуживал той смерти, которой умер.
В ваших видениях размокшие страницы липнут к его пальцам. Вы видите дрожащую светлую челку. И, забегая вперед, решаете, как и я бы решил, что Руди умер в тот же самый день – от переохлаждения. Но нет. Такие воспоминания просто напоминают мне, что Руди не заслуживал той судьбы, что настигла его меньше чем через два года.
По всем статьям, забирать такого мальчишку, как Руди, – просто грабеж: столько жизни в нем, столько всего, ради чего стоит жить, – и все же я почему-то уверен, что ему понравились бы этот битый камень и разбухшее небо в ту ночь, когда он скончался. Он бы заплакал, обернулся и улыбнулся – если бы только увидел книжную воришку на четвереньках рядом со своим уничтоженным телом. Он бы обрадовался, что Лизель Мемингер целует его запыленные губы, убитые бомбой.
Да, я это знаю.
Во тьме моего бьющегося тьмой сердца – знаю. Еще как бы ему это понравилось.
Видите?
Сердце есть даже у смерти. ИГРОКИ
(кубик с семью гранями)
Ну да, я грубый. Испортил концовку – не только всей истории, но и этой вот ее части. Преподнес вам два события заранее, потому что нет мне особого интереса нагнетать загадочность. Загадочность скучная. И утомляет. Я знаю, что происходит, и вы тоже. Меня цепляет, озадачивает, занимает и поражает ловкость рук, что привела нас сюда.
Там есть над чем подумать.
Там целая история.
Ясно, что имеется книга под названием «Свистун», о которой нам, конечно, обязательно поговорить, – как и о том, почему так вышло, что она плыла по Амперу сразу перед Рождеством 1941 года. Сначала нужно разобраться со всем этим, как считаете?
Ну и договорились.
Разберемся.
Все началось с игры. Брось кости, спрятав у себя еврея, и вот как ты будешь жить. Примерно вот так.
Жизнь, по крайней мере, стала имитировать нормальную с большей силой.
Ганс и Роза Хуберманы спорили в гостиной – пусть и гораздо спокойнее, чем прежде. Лизель, как повелось, выступала зрителем.
Причина спора родилась минувшим вечером в подвале, где Ганс и Макс сидели среди банок с краской, холстин и слов. Макс спросил, не сможет ли Роза как-нибудь его постричь.
– В глаза лезут, – сказал Макс, на что Ганс ответил:
– Посмотрим, что тут можно сделать.
И вот Роза обшаривала ящики стола. И через плечо швыряла в Папу слова вместе с другим хламом:
– Ну и где эти проклятые ножницы?
– В нижнем нету?
– Там уже смотрела.
– Может, не заметила.
– Я похожа на слепую? – Роза вскинула голову и заревела: – Лизель!
– Да я тут.
Ганс поежился:
– Чертова баба, ты оглуши меня еще, а?
– Замолкни, свинух. – Роза, не прекращая рыться в ящиках, заговорила с Лизель. – Где ножницы, Лизель? – Но Лизель тоже не имела понятия. – Свинюха, с тебя никакого толку, а?
– А она тут при чем?
Еще несколько слов пролетели взад-вперед между женщиной с резиновыми волосами и мужчиной с серебряными глазами, пока Роза не грохнула ящиком.
– А, все равно я его криво постригу.
– Криво? – Папа, казалось, вот-вот и сам начнет рвать волосы у себя на голове, но голос его упал до еле слышного шепота. – Да какой бес его увидит? – Он открыл рот, собираясь сказать что-то еще, но вдруг заметил пернатую фигуру Макса Ванденбурга, который вежливо стоял, смущенный, в дверях. Макс держал в руке собственные ножницы, протягивая их не Гансу и не Розе, но двенадцатилетней девочке. Она была самый спокойный вариант. Подрожав губами, он спросил:
– Согласна?