Изгнание владыки (илл. Л. Смехова) - Адамов Григорий Борисович. Страница 4

— Поспеем. Это сигнал перед поворотом пути за тридцать километров до станции. Поезд еще должен нас обогнать, вон там — справа.

Встречные машины и люди стали попадаться все чаще. Пришлось замедлить скорость. Несколько раз «ТЭМ-146» исчезал из виду, потом вновь показывался, когда электроцикл набирал скорость.

Справа на прояснившемся горизонте появилась стремительно скользившая темная лента. Она шла наперерез электроциклам и «ТЭМ-146».

Станция была уже совсем близко. Но и движение по шоссе становилось все гуще. В бинокль Комаров уловил, как электромобиль ворвался на станционную улицу, продолжавшую шоссе, ловко лавируя между встречными машинами, и скрылся среди них.

— Увеличьте скорость, — произнес Комаров и оглянулся.

Машина Хинского, держась в двухстах метрах, мчалась сзади. Хинский, в штатском платье, как и Комаров, сидел рядом с бойцом-водителем, тоже одетым в штатское. Встречный ветер трепал его черные волосы, и Комарову показалось, что на смуглом худощавом лице молодого лейтенанта сверкнули зубы в широкой улыбке. Губы Комарова чуть тронулись в ответной теплой улыбке. Он вспомнил радость своего юного помощника, когда тот узнал, что майор берет его с собой. Лейтенант впервые участвовал в такой крупной охоте…

Электропоезд стоял у перрона. На выходном семафоре вспыхнул зеленый цвет. «ТЭМ-146» медленно отходил от станционного подъезда.

Электроциклы не успели еще остановиться, как Комаров и Хинский спрыгнули на ходу. Они бросились вверх по широкой каменной лестнице в станционное здание.

На верхней ступени стоял человек. Он шагнул им навстречу.

Комаров пробежал мимо него, шепнув одно слово: «Индеец».

Человек быстро пошел за майором, говоря вполголоса:

— Третий вагон, пятое купе… Вдвоем… четверо остались…

— Следите за ними! — отрывисто бросил Комаров, выбегая из здания на перрон.

Мимо перрона, набирая скорость, мелькали лакированные вагоны с закрывающимися на ходу створками выходных дверей. Поезд был скоростной, с обтекаемыми формами, без промежутков между вагонами, со скрытыми ступеньками и поручнями.

Когда Комаров подбежал к краю перрона, последний вагон поравнялся с ним. Комаров бросил на него взгляд, полный отчаяния. Потом вдруг пригнулся, одним прыжком влетел в еще полураскрытую дверь вагона и уперся в нее плечом.

В следующее мгновение на него обрушился, едва не сбив с ног, Хинский и обхватил его за плечи. Неся на себе Хинского, Комаров сделал шаг внутрь вагона, отпустил дверь, и она неслышно захлопнулась за ними.

Поезд уже летел по простору полей, мягко покачиваясь и глухо погромыхивая на стыках рельсов.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ

— …И я вам определенно говорю, что если бы не ранняя смерть, Красков дал бы неподражаемые вещи! Одна его «Девочка с цветами» чего стоит! А «На физкультурной площадке»? Сколько в этих полотнах изящества, тонкости рисунка! Я не боюсь сказать, что это были лишь первые шаги гения.

— Ну… уж и гения! Вы преувеличиваете, Лев Маркович, — тихо возразил Комаров, поправляя в ухе наконечник гибкой трубки; второй конец ее он плотно прижимал к отверстию трубы из установки для кондиционирования воздуха, пытаясь уловить все звуки, раздававшиеся из разных купе. Это не мешало Комарову поддерживать с Хинским разговор об искусстве.

Когда разговор касался вопросов искусства, особенно живописи, Хинский терял спокойствие и выдержку, которым он так старательно учился у Комарова.

— Уверяю вас, Дмитрий Александрович, это был художник огромной силы. Вы просто недостаточно знаете его работы! — горячо доказывал Хинский.

Комаров вдруг предостерегающе поднял руку, наклонил голову к стенке вагона и прислушался.

Вагон, чуть покачиваясь, стремительно несся вперед. Моторы под полом монотонно жужжали, колеса глухо и дробно постукивали. За плотно закрытым окном, в сумерках засыпающего дня, свиваясь в вихри, уносилась назад придорожная пыль.

Хинский, подавшись вперед, вытянул шею, тоже стал прислушиваться.

Наконец Комаров поднял разочарованное лицо. Он поправил наконечник трубки в ухе, плотнее прижал другой ее конец к отверстию трубы из установки для кондиционирования воздуха и сказал:

— О чем-то разговаривают… Так тихо, что ничего не удалось понять… В каком-то дальнем купе очень громко говорят, забивают… Разобрал только: «Николаев» да «аэродром».

Хинский задумался. Он взял со столика вечернюю поездную газету и, расположившись поудобнее в кресле, начал читать.

Сумерки сгущались.

— В Вознесенске будем в ноль тридцать? — не то спрашивая, не то утверждая, сказал Комаров.

— Да, Дмитрий Александрович.

— Так… Значит, на меридиане Николаева в одиннадцать часов тридцать минут…

Хинский потянулся к выключателю, тихо спросил:

— Свет не помешает?

В темноте угла, куда забился Комаров, он уловил смутное движение его головы.

Свет залил купе. Комаров с опущенными глазами неподвижно сидел у стены.

Молчание длилось долго. Жужжали моторы; колеса что-то быстро и неразборчиво бормотали под полом.

Наконец Комаров вздохнул и поднял глаза.

— Что нового в газете? — тихо спросил он.

— Программа зимнего сезона в Большом театре… Новая опера Харламова… Открытие профессора Курдюмова… Новый способ переливания крови… О!… Минутку… минутку…

Хинский быстро пробежал несколько строчек.

— Внезапно умер Вишняков… Помните? Дело об искажении георадиограмм на арктическом строительстве… Вот: «В доме предварительной изоляции при загадочных обстоятельствах…», говорится в сообщении.

У Комарова заблестели глаза.

— Подробностей нет? — спросил он.

— Нет… Вот только, что Вишнякова накануне осматривал врач и что он был совершенно здоров.

— Странно, — задумчиво произнес Комаров. — Внезапные смерти стали у нас редкими. Что бы там могло случиться?

После короткого молчания Хинский сказал:

— С линии Владивосток-Иокогама-Сан-Франциско сняты океанские электроходы «Карелия», «Днепр» и «Щорс», а с линии Ленинград-Лондон-Нью-Йорк — электроходы «Десна», «Полтава» и «Дон». Все переданы ВАРу для ускорения его морских перевозок…

— Да, там какие-то затруднения с перевозками, — заметил Комаров. — Еще перед отъездом из Москвы я слышал об этом. Какая-то путаница, неразбериха. При таком огромном, мощном флоте, какой имеется в их распоряжении… Можно подумать, что Катулин разучился вести большие дела…

Хинский перебил его:

— Большое дело… Это не то слово! Великое! Грандиозное! Я уж и не знаю, какой эпитет здесь подыскать… Второй год идет строительство, четвертый год оно волнует весь Советский Союз, весь мир, а я все не могу свыкнуться с ним, хладнокровно говорить о нем. Подумать только — переделать Арктику! Дух захватывает при одной мысли об этом! Нет, Лавров положительно гений! И ни разу мне не удалось побывать там…

— Все это верно, — медленно сказал Комаров, погруженный в свои мысли. — Боюсь только, не исполнится ли ваше желание раньше, чем вы думаете… не назревает ли и там для нас работа…

— Вы думаете? — живо спросил Хинский. — Почему?

— Слишком большие страсти разгорелись вокруг этого строительства. Слишком много мировых враждебных сил оно привело в движение.

Комаров помолчал и снова тихо заговорил:

— Мне не нравится это дело Вишнякова… И его странная смерть… И вся эта путаница в делах строительства. Это не похоже на Катулина.

На большом матовом экране над дверью вспыхнула зеленая надпись: «В вагон-ресторане ужин с 21 часа до 24 часов. Меню…» Следовал длинный список блюд, закусок и напитков.

Надпись продержалась на экране минуть пять, погасла, на ее месте вспыхнула новая: «В концертном вагон-зале с 22 часов телевизо-тонпередача: «Отелло» Шекспира со сцены Ленинградского Большого драматического театра. В ролях: Отелло — Беркутов, Дездемоны — Королева, Яго — Сикорский».

Комаров показал головой на дверь.