Похищение столицы - Дроздов Иван Владимирович. Страница 76

Боже мой! Как же много ей привелось узнать в последние год-два! И как много давала ей работа в милиции!..

Близилась полночь. Катя задремала в кресле и не заметила, как к ней вошли Муха и Олег. Они тоже расположились в креслах, и Олег тихо-тихо, как это делала Катина мама, позвал ее:

— Катерина! Хватит спать.

Катя проснулась и от неожиданности даже ойкнула, и застеснялась, стала поправлять прическу, хотя она была в полном порядке. А Олег заговорил:

— Через час за нами придет машина, а через три мы уже будем в воздухе на пути в Берлин, а оттуда полетим в Дели, а уж из столицы Индии махнем в далекую Австралию и приземлимся в аэропорту Дарвин. Примерно двое суток займет наше путешествие.

Сделал минутную паузу и затем, обращаясь к Катерине, громко, почти торжественно возвестил:

— У вас, сударыня, есть еще время одуматься и решить, стоит ли пускаться с нами в такое дальнее и рискованное путешествие.

Катя, не задумываясь, ответила,— и тоже тоном нарочито торжественным и несколько шутливым:

— Стоит! Я это для себя давно решила. Вижу, что народ вы рискованный, я даже думаю, не вполне нормальный, но и во мне кипят страсти Дон-Кихота: я вместе с вами хочу спасать Россию.

— Вот-вот, Родион Иванович,— повернулся Олег к генералу,— вы теперь видите, какую особу я имел неосторожность полюбить. И полюбил до беспамятства, до помрачения ума. Вот скажи она мне теперь, что не желает и знать меня и хочет сейчас же вернуться домой к мамочке, и я тоже поплетусь за ней, поселюсь рядом и буду счастлив уже только тем, что хоть один разок в день увижу ее, посмотрю, как она со своим избранником выйдет погулять или направится в театр, ресторан... А?.. Вы теперь понимаете, в какую я зависимость попал и можно ли на меня полагаться?..

— Понимаю, и вполне одобряю ваш выбор и вашу зависимость. Я бы тоже с радостью подставил шею под такой хомут, да уж стар теперь и не могу рассчитывать на внимание такой примадонны. Однако хотел бы знать, что за причина вынудила вас затеять такой ответственный разговор в момент, когда нам предстоит дальняя дорога, казенный дом и казенные интересы?.. А?.. Расскажите.

— Вот именно: казенный дом и всякие казенные интересы. Ну, ладно, мы с вами мужики, нам на роду написано мыкаться по свету, добывать счастья себе, родным, стране, но ей-то — в ее возрасте, с ее красотой и такой счастливой судьбой, которая так удачно складывается на Родине.

— Довольно! А то я расчувствуюсь и расплачусь. Мне поручили вас генерал Старрок, полковник Автандил — властные люди России; наконец, и присутствующий здесь генерал доверяет мне. Вот я и оправдаю их доверие. Я ни на шаг от вас не отойду, и если надо будет сразиться с врагами — умру рядом с вами. Таков мой долг, и в этом я вижу смысл своей жизни!

Олег, взволнованный этими словами, подошел к ней, взял ее руку и нежно поцеловал. И сказал — впрочем, и на этот раз не то шутя, не то серьезно:

— Хорошо, мадмуазель, черт с вами!.. Но не говорите, что я вас не предупреждал.

И повернулся к Мухе:

— А вы, Родион Иванович, будьте нам посаженным отцом и священником: благословите нас в трудную дорогу — и не только в Австралию, но и до самого гроба.

Г енерал перекрестил и соединил их руки. Катя же их обоих поцеловала. Она сердцем слышала искренность этой словесной дымовой завесы, на которую только и способен был Олег. В другой форме, другим тоном и другими словами он ей признаваться в любви не мог. И уж тем более предлагать ей руку и сердце.

С нижнего этажа раздался голос Радзивила:

— Вас ожидает машина!..

В Дарвин прилетели в тот предутренний час, когда горизонт над водами Тиморского моря начинал светлеть, море покрывалось бликами неясного происхождения, а небо становилось темно-синим. Земля, только что клубившаяся под крылом точно чернильная туча, вдруг прояснилась и стала далекой-далекой.

Пока делали круг над морем и, снижаясь, заходили на посадку, горизонт все более раздвигался и земля становилась виднее. Она поражала ровностью и тоже походила на море, но только блики на ней не появлялись. Катя вспомнила, что летят они к тому берегу Австралии, где на тысячи километров распростерлась Большая песчаная пустыня и только по берегам стоят в отдалении друг от друга города, тут и там разбросаны рыбацкие поселки, а фермеры-земледельцы возделывают поля. Береговая же черта, стянувшая ремнем континент, тянется на тридцать шесть тысяч километров!

Г енерал накануне полета сказал: «Мы там остановимся у фермера. Это наш человек».

Садились при ярком освещении взлетно-посадочной полосы. Самолет долго еще, сотрясая пространство страшным гулом моторов, ехал по полю, и когда остановились и стали выходить, то было почти темно. Лишь слабый свет, лившийся из каких-то дальних фонарей, высвечивал лица пассажиров.

Полумрак царил и в аэровокзале. Видно, тут умели экономить электроэнергию. Г енерал Муха уверенно пересекал помещение вокзала, скорым шагом вел своих спутников к выходу.

— А вы тут как дома,— сказала жавшаяся к нему и боявшаяся отстать Катерина.

— Да, я тут бывал,— повернувшись к ней, добавил: — И не однажды.

Это поразило Катю, но она ничего не сказала. Не знала она и никогда не узнает, что генерал начинал свою службу в подразделениях разведки и в Австралии у него были свои интересы.

Быстро разглядел он и человека, поджидавшего его на перроне. Тепло, но сдержанно поздоровался с ним, представил своих спутников. Мы еще не сказали, что были они теперь путешественниками из России — братья Ивановы и жена младшего из них. Генерала звали Иван Иванович, Олега — Василий Иванович, а Катя превратилась в Марию Николаевну.

Встречавшего назвал Михалычем. Тот, пожимая им руки, сказал:

— Так и зовите меня: Михалыч. У нас тут по-русски, без церемоний.

Он хотя и чисто говорил по-русски, но акцент к его речи подмешался. И было непонятно, что за акцент расцвечивал его слова — не то английский, не то французский. В Австралии единого народа не было; сюда, как в Америку, понаехало людей со всего света. И аборигены со своей многоцветной палитрой языков, да такой, что северяне совершенно не понимали южан, сохранились тут едва ли не в первозданном виде и пользовались большим уважением. На вид Михалычу было лет пятьдесят, и ростом он хотя и не выделялся, но сила в нем слышалась медвежья. Истинно русский человек!

Автомобиль у него был длинный, из трех салонов. Катю посадили рядом с Михалычем, а «братья Ивановы» расположились в среднем салоне.

Ехали быстро,— благо, машин встречных и попутных было мало. Михалыч ничего не спрашивал, а гости сохраняли деликатное молчание.

Вначале дорога была узкой и не очень хорошо накатанной, но вот вдали, поверх розовой дымки, засветилась гладь моря. И машина вынеслась на шоссе, которое по всем признакам отвечало стандартам европейских стран и нашим самым лучшим дорогам. Михалыч увеличил скорость, и Катя на спидометре увидела цифру «140». На такой скорости они проехали еще с полчаса, а затем свернули от моря в глубь материка, и тут уже дорога была плохой, под стать нашим проселочным.

Справа и слева тянулись полосы кустарников, за ними поля, сплошь зеленые. И не было видно уборочных машин, и людей на полях не было. Катя знала, что у нас, в России, начиналась уборочная страда, а тут никакой жизни на полях не видно.

Катя сказала:

— У вас все, как у нас весной.

— Тут и есть весна,— ответил Михалыч.— Вот сегодня будет жарко — температура за тридцать.

— А вы живете далеко от моря?

— Далековато. Километров двадцать будет.

Дорога петляла между каменистыми скалами; они, как древние великаны, стояли тут повсюду и напоминали солдат, изготовившихся для атаки. Скалы были желтокоричневыми, как и вся земля, не покрытая посевами. Катя знала о начинавшейся где-то за этими полями гигантской пустыне, но теперь о ней не думала, а думала о том, как не похоже все, что она тут видит, на родное, российское. Тут и деревья походили на каких-то древних старичков — разлапистые, корявые. И листва у них тянулась книзу, точно хотела пощипать травку.