Дивергент (др.изд) - Киланова Александра Сергеевна. Страница 10

Четыре распахивает двойные двери, и мы входим в помещение, которое он назвал Ямой.

– Ох, – шепчет Кристина. – Теперь понятно.

«Яма» – самое подходящее название. Это подземная пещера, такая огромная, что я не вижу противоположной стороны со дна, на котором стою. Неровные каменные стены возвышаются над головой на несколько этажей. В них высечены ниши для еды, одежды, припасов и отдыха. Соединяют их узкие тропинки и лестницы, вырезанные из камня. Перил, чтобы люди не падали, нет.

На одной из каменных стен лежит косой оранжевый луч. Крыша Ямы сделана из стеклянных панелей, а над ней возвышается здание, которое впускает солнечный свет. Наверное, оно казалось обычным городским зданием, когда мы проезжали мимо на поезде.

Голубоватые фонари, такие же как в Зале выбора, с неравными промежутками висят над каменными тропинками. Их свет становится ярче по мере захода солнца.

Люди повсюду, все в черном, все кричат и разговаривают, оживленно жестикулируя. Я не вижу в толпе пожилых. Существуют ли пожилые лихачи? Они не доживают до старости или их просто отсылают прочь, когда они больше не в состоянии прыгать с несущегося поезда?

Стайка детей бежит по узкой тропке без перил так быстро, что у меня колотится сердце, и хочется крикнуть им, чтобы притормозили, пока не убились. Перед глазами вспыхивает воспоминание об упорядоченных улицах Альтруизма: колонна людей справа проходит мимо колонны людей слева; скупые улыбки, склоненные головы и тишина. У меня сводит живот. Но в хаосе Лихости есть нечто чудесное.

– Идите за мной, – говорит Четыре, – и я покажу вам пропасть.

Он манит нас вперед. Его лицо кажется довольно заурядным по стандартам лихачей, но, когда он поворачивается спиной, из-под воротника его футболки выглядывает татуировка. Он ведет нас к правой стороне Ямы, отчетливо темной. Я щурюсь и вижу, что пол, на котором я стою, кончается железным заграждением. Мы подходим к перилам, и я слышу рев – это вода, стремительно несущаяся вода разбивается о камни.

Я выглядываю за край. Пол обрывается под острым углом, и в нескольких этажах ниже мчится река. Неукротимый поток разбивается о стену и брызжет вверх. Слева от меня вода спокойнее, зато справа – сплошь белая, пенящаяся на камнях.

– Пропасть напоминает нам о тонкой грани между отвагой и глупостью! – кричит Четыре. – Безрассудный прыжок с этого уступа оборвет вашу жизнь. Такое уже случалось и будет случаться и впредь. Я вас предупредил.

– Невероятно, – замечает Кристина, когда мы все отходим от перил.

– Вот именно, невероятно, – киваю я.

Четыре ведет группу неофитов через Яму к зияющей дыре в стене. Комната за ней освещена достаточно хорошо, чтобы видеть, куда мы идем: обеденный зал, полный людей и звенящих столовых приборов. Мы заходим, и все лихачи встают. Они аплодируют. Топают ногами. Кричат. Шум окружает и переполняет меня. Кристина улыбается, и через мгновение я присоединяюсь к ней.

Мы ищем свободные места. Мы с Кристиной находим почти пустой стол на краю комнаты, и я оказываюсь между ней и Четыре. Посередине стола стоит тарелка с незнакомой едой: круглые куски мяса между круглыми ломтями хлеба. Я зажимаю один пальцами, не зная, как к нему подступиться.

Четыре пихает меня локтем.

– Это говядина, – подсказывает он. – Вот, намажь сверху.

Он передает мне маленькую мисочку красного соуса.

– Ты никогда не ела гамбургеров? – удивляется Кристина с широко распахнутыми глазами.

– Нет, – отвечаю я. – Это так они называются?

– Сухари едят простую еду, – объясняет Четыре Кристине.

– Почему? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

– Затейливость считается потаканием своим прихотям и излишеством.

Она ухмыляется.

– Неудивительно, что ты ушла.

– Ага. – Я закатываю глаза. – Все дело в еде.

Уголок рта Четыре дергается.

Двери в столовую открываются, и все умолкают. Я оборачиваюсь. Входит молодой мужчина, и в тишине слышны его шаги. Его лицо сплошь покрыто пирсингом, а волосы длинные, темные и сальные. Но зловеще он выглядит не поэтому. Его ледяной взгляд скользит по комнате.

– Кто это? – шепчет Кристина.

– Его зовут Эрик, – отвечает Четыре. – Он лидер Лихости.

– Серьезно? Но он так молод.

Четыре мрачно смотрит на нее.

– Возраст здесь не главное.

Я вижу, что она собирается спросить о том же, что волнует и меня: «Тогда что главное?» Но Эрик заканчивает осмотр комнаты и идет к столу. Он идет к нашему столу и плюхается на стул рядом с Четыре. Он не здоровается, так что мы тоже не здороваемся.

– Ну что, представишь меня? – Он кивает на нас с Кристиной.

Четыре произносит:

– Это Трис и Кристина.

– Ого, Сухарь, – ухмыляется Эрик. Улыбка растягивает проколы от пирсинга в его губах, и я морщусь. – Посмотрим, долго ли ты протянешь.

Я должна что-то сказать, например, заверить его, что протяну очень долго… но слова не идут на ум. Не понимаю почему, но мне не хочется, чтобы Эрик смотрел на меня. Ни сейчас, ни в будущем.

Он барабанит пальцами по столу. Костяшки его пальцев сбиты, как будто он слишком сильно ударил их обо что-то.

– Чем ты занимался в последнее время, Четыре? – спрашивает он.

Четыре пожимает плечами.

– Да так, ничем.

Они друзья? Мой взгляд мечется между Эриком и Четыре. Все, что делает Эрик – сидит с нами, расспрашивает Четыре, – говорит о том, что они друзья, но поза Четыре, напряженная, словно натянутая струна, заставляет предположить, что они нечто иное. Соперники, быть может, но разве это возможно, если Эрик – лидер, а Четыре – нет?

– Макс говорит, что пытается встретиться с тобой, а ты не показываешься, – произносит Эрик. – Он просил разузнать, что с тобой происходит.

Четыре несколько секунд смотрит на Эрика, прежде чем ответить.

– Скажи ему, что я вполне доволен своим местом.

– То есть он хочет предложить тебе работу.

Кольца в брови Эрика сверкают на свету. Возможно, Эрик воспринимает Четыре как потенциальную угрозу его положению. Отец говорит, что те, кто стремится к власти и добивается ее, живут в вечном страхе ее потерять. Вот почему мы должны вручать власть тем, кто к ней не стремится.

– Похоже на то, – говорит Четыре.

– И тебе это не интересно.

– Мне два года это не интересно.

– Что ж, – произносит Эрик. – Тогда давай надеяться, что до него дойдет.

Он хлопает Четыре по плечу, чуть сильнее, чем нужно, и встает. Когда он уходит, я сразу оседаю на стуле. Я не осознавала, что так напряжена.

– Вы двое… друзья? – Я не в силах сдержать любопытство.

– Мы были в одном классе неофитов, – отвечает он. – Он перешел из Эрудиции.

Все мысли об осторожности вылетают из головы.

– Ты тоже был переходником?

– Я думал, нелегко придется только с правдолюбами, которые задают слишком много вопросов, – холодно парирует он. – Теперь и Сухари подключились?

– Наверное, это потому, что ты такой мягкий, – равнодушно предполагаю я. – Ну знаешь, как кровать, утыканная гвоздями.

Он смотрит на меня, и я не отвожу взгляд. Он не пес, но с ним работают те же правила. Отвернуться – значит подчиниться. Смотреть в глаза – значит бросить вызов. Это мой выбор.

Мои щеки вспыхивают. Что случится, когда напряжение разрядится?

Но он произносит только:

– Осторожно, Трис.

У меня екает в животе, как будто я проглотила камень. Взрослый лихач за соседним столом окликает Четыре, и я поворачиваюсь к Кристине. Она поднимает обе брови.

– Что? – спрашиваю я.

– Я разрабатываю теорию.

– И в чем она заключается?

Она берет свой гамбургер, усмехается и отвечает:

– В том, что у тебя подсознательная тяга к смерти.

После ужина Четыре исчезает, не проронив ни слова. Эрик ведет нас по бесконечным коридорам, не объясняя, куда мы идем. Я не знаю, почему лидер Лихости в ответе за группу неофитов, но, возможно, это только на сегодняшний вечер.