Старые друзья - Санин Владимир Маркович. Страница 25

Мы полдничаем и долго беседуем, главным образом о животных, о жизни вообще. Я рассказываю разные истории, не просто развлекательные, но и со смыслом: что хорошо, а что плохо, какой поступок следует считать благородным, а какой отвратительным. Например, жадность — это отвратительно; если папа в понедельник дает тебе в детсад горсть конфет, не жри сам, а раздай; слабого не бей, сильному обиды не спускай, взрослым не дерзи — и тому подобное. Все это я излагаю на живых примерах, чтобы внук лучше понял и запомнил, потому что дети природным умом отлично чувствуют, где пустое назидание и фальшь, а где искренность и правда. Самое важное — мы беседуем на равных, и за то, что я не сюсюкаю, серьезно отвечаю на вопросы, не угождаю прихотям и не целуюсь (разве что когда он спит), Андрейка — это без хвастовства — предпочитает общение со мной любому другому.

По-настоящему сильное потрясение он испытал в жизни одно: когда узнал, что дед я ему не родной, что мама его тоже мне дочь не родная, но произошло это с год назад и понемногу сгладилось. Большую роль в том, что сгладилось, сыграли старые фотокарточки, на которых не различить, где я, а где Андрюшка, а также то, что Антошка любит меня как отца и называет «папуля». Но период, скажу честно, был тяжелый, хорошо, что он позади.

О войне я стараюсь ему не рассказывать, особенно о боях, в которых мы с Андрюшкой принимали участие. Война травмировала и наши тела, и наши души, и если моим фронтовым товарищам и мне до конца дней суждено дергаться и стонать во сне, схватываясь в рукопашной и увертываясь от наползающих на тебя гусениц, то тем, кто нам наследует, не обязательно настойчиво и энергично напоминать про эти ужасы, как это до сих пор делает телевидение. Вопрос, конечно, спорный, на своей правоте не настаиваю, но детская душа легко ранима, зрелища с кровопролитиями и убийствами действуют на нее крайне возбуждающе. Героическим прошлым, конечно, гордиться можно и даже необходимо, но делать это надо тактично. Пусть Андрейкино поколение растет веселым и раскованным, пусть каждый увлекается не тем, что ему навязывают озлобленные мастодонты, а тем, что нравится — одному хор Пятницкого, другому рок-ансамбли, пусть наслаждаются долгожданной сегодняшней свободой выражать мысли вслух, а не под одеялом, и, что чрезвычайно важно, думают не о будущих войнах, в каковые я не верю, а о будущей прекрасной и удивительной жизни, полной радости и смысла. Я горячо мечтаю, что к тому времени, когда шкету стукнет восемнадцать, всеобщей воинской обязанности у нас, как и во всем мире, больше не будет, и Андрейка осуществит то, к чему весело и успешно шел его погибший дед: станет высокоинтеллигентным и порядочным человеком. И лишь тогда, когда я в этом буду убежден, только тогда, ни на один день раньше! — разрешу себе откинуть копыта и честно признаться, что уже больше не конь.

Один за другим три звонка. Сначала звонит Степан и портит настроение: завтра с утра я свободен — он, Тоня и Андрейка едут к маме на пироги, у нее именины. Шкет тоже расстраивается: на завтра у нас планировалось кино, кафе «Мороженое» и кормление уток в близлежащем пруду, а бабушка не знает ни одной сказки и умеет только целоваться. Второй звонок — возвращается домой дочка, очень голодная и мечтающая о жареной картошке. Третий — панический, от Птички: ее коллеги Невзоровы попали в беду, я срочно требуюсь для совета. Птичка и сама могла бы позвонить Косте, но лучше, если это сделаю я.

Я жарю картошку и котлеты, встречаю и кормлю Антошку, даю наставления по Андрейке, прощаюсь и топаю к Птичке.

XIII. КАК МЕНЯ НЕЗАСЛУЖЕННО ОБЛАЯЛИ

Уже по дороге я вычислил, что между Костиным и Птичкиным звонками имеется какая-то связь: он изловил грабителей, у Невзоровых большая беда, срочно требуется выходить на Костю. Напрашивался вывод: Невзоровых ограбили, а у них было что грабить, и прежде всего — великолепнейшая библиотека, в которой мне иногда дозволялось рыться, а также Елочкина импортная техника с доброй сотней кассет, среди которых штук десять с Окуджавой и Высоцким… А почему на Костю должен выходить я, если Птичка знает его как облупленного? Ладно, чего тратить серое вещество, сейчас все выясню.

Невзоровых я узнал не сразу: Василиса Ивановна была до невозможности заревана, а Юрий Сергеевич возлежал на диване с мокрым полотенцем на лбу, кривя рот и исторгая тяжкие вздохи. Не иначе, как библиотека! Все свои немалые доходы Невзоровы тратили в основном на книги, причем не на какие-нибудь сверхмодные, вроде «Зарубежных детективов» и Пикуля, а на старинные издания по истории, искусству и философии, не каждую такую книгу на всю мою пенсию купишь. А супруги были именитые: Юрий Сергеич — членкор, известнейший хирург по потрохам, а Василиса Ивановна пусть не известнейшая, но все-таки популярная специалистка по нервам и радикулитам. Пользуясь таким ценным знакомством, я, как и Птичку, обильно снабжал Невзоровых пациентами, от которых супруги имели гонорар в виде сердечного спасиба и рукопожатий, каковыми и удовлетворялись, в отличие от нашего водопроводчика Григорьева — тот в ответ на подобную благодарность скромничал: «Спасибо много, мне достаточно трояка». Словом, Невзоровых я уважал, бывал у них с Птичкой в гостях, всякий раз обмирал при виде книжных шкафов и любовался главным сокровищем семьи — девятиклассницей Елочкой.

— Библиотека? — шепотом спросил я Птичку.

И тут же получил сильнейший удар обухом по голове; какая там, к черту, библиотека — Елочку арестовали! Увидев мою разинутую пасть, Василиса Ивановна заревела с новой силой, Юрий Сергеевич стал дергаться, Птичка с валерьянкой заметалась между обоими… Елочку арестовали! Красу и гордость школы и всего микрорайона! Юное чудо природы, походка, красота, улыбка — ну, вылитая Оля Мещерская из бунинского «Легкого дыхания», подростки поголовно балдели, да и не только они: даже такой долгожитель, как я, при виде Елочки с хрустом распрямлял плечи и мысленно сбрасывал с них лет сорок. Пела, танцевала, играла в теннис, училась на пятерки, всеми любимая и обожаемая… Обухом по голове!

Прикрикнув на коллег и обязав их не раскрывать ртов, Птичка усадила меня в кресло и изложила суть дела.

В последнее время к Невзоровым зачастили в гости трое студентов, Елочкиных партнеров по теннису, скромных и воспитанных, из хороших семей. Невзоровым нравилось, что студенты вовлекают Елочку в интеллектуальные беседы о литературе и искусстве, с неподдельным уважением относятся к ее не по возрасту зрелым суждениям, водят ее на самые дефицитные спектакли. Словом, все было пристойно, чистая юношеская дружба, ну а если имела место и влюбленность, что в этом плохого? Оказалось: фальшь, обман, лицемерие, подлость! Эти трое мерзавцев, забив Елочкину голову комплиментами и лестью, вовлекли впечатлительного, романтичного полуребенка в преступную деятельность и сегодняшним ранним утром, воспользовавшись тем, что Невзоровы на ночном дежурстве, проникли в квартиру уехавших на дачу соседей по лестничной клетке. Сработала хорошо скрытая сигнализация, мерзавцев, распивавших чужое шампанское, арестовали, но весь ужас в том, что вместе с ними увезли и Елочку, и сейчас дитя сходит с ума где-то в милиции, и вся надежда на Костю, у которого большие связи.

Уже до начала Птичкиного монолога я сообразил, что Елочка и есть та пятнадцатилетняя девочка, которая выбила Косте злосчастный зуб — вывод, для которого большого ума не надо, равно как для другого неприятнейшего вывода: зуб сильно осложняет дело. Милицейские нравы известны — хватай и вяжи, наверняка ребенка оскорбили, вынудили к самозащите, но милиционеры — народ мстительный, такого в протокол понапишут…

Птичка пояснила, что звонить Косте не решилась, разговор не телефонный, а покинуть Невзоровых не могла, дважды из обморочного состояния выводила. Я обругал всех троих гнилыми интеллигентами — нашли время для страданий! — позвонил Косте, велел ему не выходить из кабинета, услышал в ответ какое-то невнятное бульканье, с трудом отлепил от себя воскресших от надежды супругов и попер в отделение. При мысли о том, что Елочка может сидеть в одной камере с воровками и проститутками, я перешел с рыси на галоп, и ворвался в Костин кабинет взмыленный.