Волк среди волков - Розенталь Роза Абрамовна. Страница 111

— И потом — поля и леса, — добавляет Штудман, полный надежд. — Деревья, животные — нет этой полужизни, нет каменных ящиков с обвалившимися фасадами, нет кокаина, игорных клубов.

— Ну еще бы… — поспешно подхватывает ротмистр. — Дайте мне слово, Пагель, что не будете играть, пока вы у меня. Дело в том, что это совершенно невозможно. — Он смолкает и краснеет. — Ну да, разумеется, добавляет он с легким раздражением, — можно и без обещаний. Я действительно не вправе требовать их от вас. Значит, согласны?

— Я во всяком случае буду завтра утром на вокзале и скажу вам, нерешительно отвечает Пагель. — В восемь часов, Силезский вокзал, — так ведь, кажется?

Праквиц и Штудман обмениваются взглядами. У ротмистра снова вырывается жест досады, почти гнева. Но Штудман ласково осведомляется:

— Разве на ваш вопрос, обращенный к судьбе, вы все еще не получили ответа, Пагель?

И, так как Пагель молчит, он продолжает:

— Ведь игра и была этим вопросом, верно, Пагель?

— Но ведь я выиграл, — упрямо отвечает Пагель.

— И сидите без копейки в Алексе, — насмешливо вставляет ротмистр. Будьте же мужчиной, Пагель! — пытается он образумить юношу. — Я нахожу эти колебания ужасными. Возьмите себя в руки, начните работать! Бросьте вы эту игру!

— Вы беспокоитесь о судьбе девушки? — мягко спрашивает фон Штудман.

— Немножко, — признается Пагель. — Право же, это так странно, что я тоже сижу в Алексе…

— Ну, и продолжайте в том же духе, раз вы не в силах бросить! — гневно восклицает ротмистр. — Умолять вас на коленях, чтобы вы поехали в Нейлоэ, я не стану!

— Во всяком случае, в восемь увидимся на вокзале, — поспешно кивает фон Штудман, так как вдруг начинается крик, брань, кого-то зовут.

Из соседней комнаты, где допрашивают, выбегает кто-то из служащих, бросается к дверям, к окнам, ощупывает их, осматривает, трясет головой, кричит:

— Ах бандиты! Ну и ловкачи! Вот наглость! Полицию обокрасть!

В дверь забарабанили:

— Сержант, отпереть! Алло, Тиде, смотрите, чтобы ни один не удрал!

Сумятица, крики, хохот.

Снаружи входят шуцманы, дверь открыта. Толстый комиссар по уголовным делам бегает взад и вперед:

— Построить всех в шеренги! Обыскать! Потише ты, малый! Искать под столами и скамьями!

Выясняется, что один или несколько арестованных, дожидаясь, пока их выпустят, не теряли даром времени и отвинтили от окон и дверей все бронзовые части. Не оказалось ни ручек, ни шпингалетов, ни замков. Ограбленное полицейское управление ухмыляется, хохочет. Даже шуцманы смеются, посмеивается даже сам комиссар…

— Ну и нахалы! Слыхано ли дело! А вора, конечно, и след простыл, или воров, их должно быть несколько, одному всего этого не припрятать. Стояли у меня в камере, и я ничего не заметил! Ну, попадитесь мне только! Надо сейчас же проверить документы…

— Одну минуту, господин комиссар! — кричит фон Штудман.

— Чего вы хотите? — следует весьма немилостивый ответ. — Вы же слышите, мне сейчас некогда?! — Затем, узнав его: — Ах, это вы, простите, господин обер-лейтенант фон Штудман! Тут ни черта не видно! Что это вы делаете в нашей лавочке, старый балтиец, Железная дивизия?! Ну, тогда идите и вы сюда! Разумеется, мы сейчас же выясним. Всего несколько формальностей, оштрафовать вас все-таки придется, но расстраиваться из-за этого не стоит, падение курса все покроет. Это ваши друзья? Очень приятно, господин ротмистр. Очень приятно, портупей-юнкер. Разрешите представиться, комиссар Кюннеке, бывший вахмистр ратеноверского гусарского полка. Да, вот и встретились — собачье время, верно? А вы, значит, и есть тот молодой человек, который их всех обыграл? Невероятно! И тут как раз свистки этой несносной полиции? Да, денежки ухнули, мы их вам не вернем, что мы получили, то у нас и останется, хе-хе! Но вы радоваться должны, такие деньги еще никому не приносили счастья, благодарите создателя, что отделались от них… нет, но эти дверные ручки… что вы скажете, Тиде? Завтра утром нас за это так продернут! Я все еще смеюсь. Хорошая бронза была — они у старьевщика мешок денег за нее получат! Так, а теперь займемся проверкой документов. Господин фон Штудман — занятие?

— Администратор в гостинице…

— Вы? О боже, боже, боже! До чего мы докатились! Вы — и в гостинице! Извините, господин обер-лейтенант.

— Пожалуйста, пожалуйста — и к тому же еще бывший администратор, а ныне сельскохозяйственный практикант…

— Сельскохозяйственный практикант — это лучше. Это даже очень хорошо. Только земля сейчас и есть настоящее. Год рождения?..

Перед дверью, обитой листовой сталью, стоит стол, обыкновенный сосновый стол. На столе лежит сверток с бутербродами, рядом термос, у стола сидит старичок в полицейской форме и пенсне и при очень тусклом верхнем свете читает газету. Услышав в коридоре чьи-то неторопливые шаги, он опускает газету и смотрит поверх пенсне на идущего.

Молодой человек медленно приближается. Сначала кажется, что он хочет пройти мимо стола и двери, затем все-таки останавливается.

— Извините, — говорит он, — здесь вход в полицейскую тюрьму?

— Здесь вход, — отвечает чиновник и бережно складывает газету. И видя, что молодой человек в нерешительности, добавляет: — Но это служебный вход.

Молодой человек все еще колеблется, и старичок спрашивает:

— Ну, что вас беспокоит? Хотите что-нибудь заявить?

— Как заявить? — спрашивает Пагель в ответ.

— Ну да, — говорит старик протяжно. — Теперь четвертый час, самое время, когда к нам идут — набедокурят чего-нибудь, а потом места себе не находят, вот и заявляют на себя. Но вы тогда идите к дежурному. Я — только внешняя охрана.

— Нет, — задумчиво отвечает Пагель. — Я ничего не набедокурил. — Он снова молчит. Затем, под спокойным взглядом старика вдруг поясняет: — Мне хотелось бы только переговорить с моей девушкой. А она там, внутри. — И он кивком показывает на дверь.

— Сейчас? — с негодованием восклицает старик. — В четвертом часу ночи?

— Да.

— Тогда вы, наверно, все-таки чего-нибудь натворили, раз это вам покоя не дает!

Пагель молчит.

— Ничего не выйдет. Сейчас нет свиданий. Да и вообще…

— Неужели никак нельзя? — спрашивает Пагель через мгновение.

— Исключено! — Старик что-то соображает, смотрит на юношу. — И вы это отлично знаете, — говорит он, наконец, сердито. — Вы здесь только потому и стоите, что это вам покоя не дает…

— Я попал в полицейское управление чисто случайно. И совсем не ради этого.

— Но к этой-то двери вы подошли не случайно? Ее-то вы не так легко отыскали среди ночи?

— Нет, — отвечает Пагель.

— Ну вот, видите, — продолжает старик, — точь-в-точь как те, кто приходит заявить. Все они уверяют, что их привели сюда не угрызения совести; угрызения совести — такой штуки уже не существует. Только зачем же вы являетесь ночью, в два, три часа? Правда, время это особое, тут человек один на один с собой остается, и мысли к нему приходят совсем другие, чем днем. Тут-то вы и являетесь.

— Не знаю, — хмуро отвечает Пагель. И он действительно не знает. Ему только не хочется уезжать, не спросив Петру хотя бы о том, правду ли сказали про нее. Иногда ему кажется, что чиновник наверняка сказал неправду, это же невозможно, он же знает Петру! А затем, наоборот, что чиновник все-таки сказал правду, ему смысла нет врать, вероятно, все так и есть. С игрой покончено, хмель улетучился, победа стала поражением — как одинок он теперь! Ах, Петер, Петер! Кто-то все же был подле него, живое существо, привязанное к нему, — неужели все пропало!

— Я завтра утром уезжаю, — говорит он с мольбой. — Неужели невозможно это устроить сегодня ночью? Ведь никто же ничего не заметит?

— Да что вы воображаете! — сердится старичок. — Внутри-то ведь тоже есть охрана! Нет, совершенно невозможно. — Он что-то обдумывает, испытующе смотрит на Пагеля, затем снова бормочет: — Да и вообще…

— Что — да и вообще? — спрашивает Пагель с некоторым раздражением.