Волк среди волков - Розенталь Роза Абрамовна. Страница 25

— Чем ты занимаешься? — спрашивает Цекке. — Я хочу сказать: на что ты живешь? У тебя есть место, которое дает тебе доход? Ты представитель фирмы и получаешь комиссионные? Или служащий на жалованье?

— В настоящее время у меня ничего нет, — говорит Пагель. — Но я могу в любую минуту поступить шофером такси.

— Вот как! Ну, тогда разумеется, — говорит Цекке, видимо, вполне удовлетворенный. — Если хочешь еще стаканчик, пожалуйста! С меня до обеда довольно… Стало быть, шофером такси, — снова впивается он, эта сволочь, этот спекулянт, живодер, преступник (песок вместо сальварсана!). — Шофером такси — это, конечно, верный кусок хлеба, доходная работа… (Как он издевается, злая обезьяна!) Но все же, конечно, не настолько доходная, чтобы завтра ты мог вернуть мне мои деньги. Ты ведь не забыл, ты мне сказал: «Если пойдет хорошо, то завтра же»? Так хорошо работа на такси едва ли пойдет.

— Мой милый Цекке! — Вольфганг встал. — Тебе хочется немножко меня помучить, да? Но не так уж важны для меня эти деньги…

Он чуть не дрожит от гнева.

— Но, Пагель! — крикнул Цекке в испуге. — Я… помучить тебя? С какой стати? Слушай, ты же определенно попросил у меня деньги не в подарок тогда бы ты давно получил несколько бумажек. Ты же просишь в долг, сказал, что вернешь, — вот я и спрашиваю, я хочу знать, как ты это себе представляешь… А ты ругаться! Не понимаю.

— Я, видишь ли, — говорит Пагель, — сболтнул это так себе, зря. На самом деле я мог бы только выплачивать тебе в рассрочку, ну, скажем, по два миллиона в неделю…

— Не играет роли, старик! — весело вскричал фон Цекке. — Это не играет никакой роли между нами, между старыми друзьями, не правда ли? Главное, чтобы ты опять не проиграл всех денег, не так ли, Пагель?

Они смотрят друг на друга.

— Нет никакого смысла, Пагель, — снова начал Цекке быстро и тихо, тебе на меня кричать. На меня часто кричат, это мне нипочем. Если ты хочешь прибегнуть к силе, ты должен очень с этим поспешить… Видишь, я уже нажал звонок… Ага, Реймерс! Господин уходит. Вы его проводите, да? До свидания, Пагель, старый друг, и если ты надумаешь продать что-нибудь из картин твоего отца, я всегда готов поговорить с тобой на этот счет, всегда… Ты что — с ума сошел?! — закричал он вдруг.

Потому что Пагель рассмеялся, он смеется легко и беззаботно.

— Боже, какой ты стал махровой скотиной, Цекке! — смеясь, восклицает Пагель. — Тебя, видно, здорово задело то, что я сказал насчет красоток варьете, если ты после этого выворотил наизнанку всю свою поганую душонку… Он, понимаете, раньше торговал красотками варьете, ваш хозяин, — бросает Вольф через плечо лакею. (Лакей и господин скрестили взгляды.) Он с этим давно покончил, но все же ему неприятно, когда об этом заходит разговор. Однако, Цекке, — вдруг добавляет Пагель с полной серьезностью знатока, — я все-таки склоняюсь к мнению, что рука у этого ангела реставрирована, и притом плоховато. Я сделал бы так…

И не успел Цекке и его слуга помешать этому, ангел остался без руки. Фон Цекке взвизгнул, как будто ощутив боль от ампутации. Лакей Реймерс хочет броситься на Пагеля, но тот, несмотря на недоедание, все еще крепкий малый. Одной рукой он отстраняет лакея, в другой держит ампутированную руку с розеткой подсвечника.

— Эту грубую подделку я сохраню на память о тебе, старый друг Цекке, говорит с удовлетворением Вольфганг. — До свидания, желаю тебе хорошего аппетита к обеду.

Пагель уходит, веселый и довольный, потому что, если фон Цекке и порадуется, что не дал ему денег, он тут же вспомнит о руке своего ангела, лежащей у Пагеля в кармане. И огорчение перевесит.

Пагель без помехи доходит до ворот виллы Цекке. Когда он открывает калитку, перед нею стоит девушка, девушка с рвущимся на поводке фоксом. Лицо у нее очень красное.

— Бог мой, вы все еще тут, фройляйн? — ужаснулся он. — Я о вас и думать забыл.

— Послушайте! — говорит она; как видно, ожидание под палящим солнцем ничуть не остудило ее гнев. — Послушайте! — говорит она и протягивает ему кредитки. — Если вы думаете, что я такая, благодарю… и ну вас к черту! Возьмите ваши деньги!

— И к тому же еще такая малость! — говорит Пагель беспечно. — Вы на них не купите себе даже пары шелковых чулок… Нет, — добавляет он поспешно, я вас больше не стану морочить, выслушайте меня, я даже хотел с вами посоветоваться…

Она стоит у ворот и смотрит на него, в одной руке зажаты бумажки, другою держит на поводке лающего фокстерьера. Она вконец смущена его изменившимся тоном.

— Послушайте!.. — говорит она еще раз, но в голосе ее звучит лишь тень угрозы.

— Пройдемся немного? — предлагает Пагель. — Ну вот! Не стройте из себя дурочку, дойдем вместе до угла, Лина, Трина, Стина. Я же ничего вам не сделаю здесь на улице, я все-таки не сумасшедший…

— Мне некогда, — говорит она. — Я уже давно должна была быть дома. Наша барыня…

— Вы расскажете барыне, что Шкалик вырвался, а теперь извольте слушать. Я был сейчас тут в этой вилле у важного господина, моего школьного товарища, хотел призанять у него денег…

— А сами суете деньги за ошейник моей…

— Не стройте из себя дуреху, Мици!

— Лизбет!

— Послушайте, Лизбет! Я, конечно, ничего не получил — потому что вы стояли с моими деньгами у ворот! Деньги нипочем не получишь, покуда у тебя хоть что-то есть, потому я и засунул их за ошейник вашей собаки. Понятно?..

Но до девушки это не сразу дошло.

— Значит, вы не бегали за мной целую неделю и не воткнули заодно письма? Я думала, собака его потеряла…

— Нет, нет, Лизбет, — довольно дерзко усмехнулся Пагель, но на душе у него невесело. — Никакого письма не было… и я за свои деньги вовсе не собирался купить вашу невинность. А вопрос я вам хотел задать такой: что мне теперь делать? Нет ни пфеннига. Конура близ Александерплац, и за нее не плачено хозяйке. Моя крошка сидит там заложницей, и на ней ничего, только мое летнее пальто. Вещи я все продал, чтобы приехать сюда.

— Нет, серьезно? — спрашивает девушка Лизбет. — Вы не выдумываете?

— Не выдумываю! Серьезно!

Она смотрит на него. Она производит впечатление чего-то свежевымытого, чистенького, несмотря на жару. От нее чуть пахнет мылом. Пожалуй, она не так уж молода, как он сперва подумал, и у нее очень энергичный подбородок.

Теперь она знает, что Пагель в самом деле не шутит. Она смотрит на него, потом на деньги в своей руке.

«Вернет она мне их? — раздумывает он. — Придется тогда отправиться к Петеру и что-нибудь предпринять. Но что, я, право, не знаю. Все опротивело. Нет, пускай скажет, что мне теперь делать…»

Она разгладила кредитки и сунула в карман.

— Так, — говорит она, — а теперь вы прежде всего пойдете за мной. Мне давно пора быть дома, а вам, как я погляжу, не помешало бы скушать обед у нас на кухне. Вы, как я погляжу, совсем желтый, бледный. Кухарка ничего не скажет, барыня тоже не будет против. И подумать только! Ваша подруга сидит в вашем летнем пальто в этой конуре, и хозяйка, верно, жить ей не дает, и в желудке пусто… а он сует собаке деньги за ошейник и готов крутить новый роман… Ну и подлый вы народ, мужчины!

Она говорила все быстрее, дергая поводок, и чуть не бегом бежала, но ни на миг не усомнилась, что он идет за ней.

И он в самом деле шел за нею. Вольфганг Пагель, сын небезызвестного художника, портупей-юнкер в отставке, а в конечном счете игрок.

Почтальон принес письмо уже в одиннадцать часов, когда разносил вторую почту. Но к этому часу фрау Пагель была еще в городе, делала покупки. Так что Минна положила письмо на подзеркальник в передней. Там оно и лежало серый конверт, слегка тисненная, нарядная, ручной выделки бумага, адрес выведен круто и крупно, прямым почерком, и все свободное место с лицевой стороны и с оборота сплошь заклеено тысячными почтовыми марками, хоть это всего лишь городское письмо.