В осколках тумана - Хайес Саманта. Страница 1

Пролог

В детстве все мы рано или поздно узнаём, что на свете есть вещи, о которых нельзя говорить вслух, что некоторые слова способны породить ужас. Мне исполнилось четыре года, когда я пошла в детский сад и впервые узнала, что на свете бывают папы. Обнаружив, что у всех других девочек имеются отцы, я спросила маму: «А где мой папа?» До того момента я и не подозревала, что у человека должен быть папа. Ведь никто не упоминал о нем. Словно его никогда и не было.

Однажды воспитательница попросила нас нарисовать семью. И я нарисовала отца, о существовании которого до того дня понятия не имела. Высоченный, он горделиво смотрел на меня густо-синими глазами — того же оттенка, что и мои собственные. Он улыбался, а руки его были раскинуты, приглашая броситься к нему, вонзиться в него с такой силой, что он пошатнется, отступит назад…

— Смотри, это папа! — объявила я маме, размахивая еще непросохшим рисунком.

Мы шли домой. И вдруг она отбросила мою руку. Я подняла голову, но разглядеть выражение маминого лица не сумела, не заметила ее внезапной суровой угрюмости — меня слепило солнце. Тогда-то она и заговорила об отце, единственный раз в жизни. Я навсегда запомнила, как тем ясным сентябрьским днем мы возвращались на нашу ферму.

— У тебя нет отца, Джулия. Не говори о нем больше. Никогда. — Она прижала к губам указательный палец.

И я послушалась.

Я давно уже взрослая женщина, у меня свои дети, но та давняя прогулка по-прежнему свежа в моей памяти, и я по-прежнему не знаю, как сказать о том, чего у тебя никогда не было. Как найти слова, если ты их просто не знаешь?

Сама суть речи, звуки, соскальзывающие с губ и растворяющиеся в воздухе, делают каждого из нас уникальным. И когда слова начинают жить собственной жизнью, возникает история. Осколки непроговоренного прошлого тонут в тумане настоящего.

Джулия

Я обнаружила ее совершенно случайно. На заиндевевшем от мороза лугу. Мертвенное лицо, посиневшие губы в засохшей крови. Широко раскрытые глаза буравят зимнее небо. Она не двигалась. Бледная кожа тоже словно искрилась от инея, а красные ногти напоминали горсть рассыпавшихся бусин.

— Грейс…

Я упала на колени, лихорадочно нашаривая в кармане телефон. Стянула с себя куртку, укрыла ее. Голые ноги торчали из-под куртки, неестественно выгнутые, припорошенные снегом.

— Грейс, что с тобой? — Я никак не могла поверить, что она жива.

Она вывернула голову, и тонкая кожа на шее натянулась. Открыла рот, и я увидела, что губы подернуты белесой коркой.

— Грейс, что случилось?

В последний раз я видела ее, когда она положила на мой стол сочинение по английскому и стремительно, как водится у подростков, вылетела из класса. Семестр подошел к концу, и все мы с нетерпением ждали Рождества. Из-за целого вороха событий — я имею в виду и маму, и Марри — я до сих пор так и не проверила сочинение.

— Док…тор, — прохрипела она едва слышно, через силу.

— Я уже вызвала «скорую», Грейс. Тише, тише. — Я прижала к себе изломанное тело, укрывая собой от ветра.

Через луг к нам мчался Мило; тяжело дыша, он остановился рядом и внезапно лег на голые ноги, торчащие из-под куртки, точно желая согреть. Его дыхание облачками пара обволакивало колени девушки.

Через двадцать минут у подножия холма, где заканчивалась тропинка, показалась карета «скорой помощи». Грозовая пустошь — обычное место для выгула собак, но мало кто взбирался до причудливой каменистой чаши, напоминавшей амфитеатр. В детстве я часто поднималась сюда, чтобы затем сбежать вниз, в вырытый человеком кратер, — колени подгибаются, волосы трепещут на ветру, собака заходится в отчаянном лае, не отставая от чокнутой хозяйки.

Марри притворялся, будто бежит со мной наперегонки, но всегда поддавался.

— Деточка, ты меня слышишь?

Врач осторожно высвободил Грейс из моих рук. Их было трое — двое мужчин и женщина. Следом спешили полицейские, двое, оставляя прерывистое стаккато на бело-зеленой траве.

— Я нашла ее в таком состоянии, — сказала я, неуклюже нащупывая объяснение. Все казалось нереальным. — Выгуливала собаку. — Холода я не чувствовала, хотя и просидела все это время без куртки. Вот только внутри все окоченело. — Мне показалось, что она не живая, пластмассовая.

Выброшенный манекен. Бесполезная кукла из магазина, засиженная мухами.

— Как тебя зовут, милая? — спросила докторша.

— Грейс. Грейс Коватта. Ее отец итальянец, — сказала я.

— Грейс, девочка, ты меня слышишь?

Пока докторша пыталась заставить Грейс заговорить, ее напарник завернул девочку в одеяло, обшитое теплозащитной фольгой, и открыл маленький чемоданчик с приборами. Грейс подсоединили к небольшому кислородному баллону, и чемоданчик пискнул, уловив слабые признаки жизни.

— Она рассказала вам, что случилось?

Я покачала головой.

— Я выгуливала собаку моей матери. Пес погнался за кроликом, я повернулась, чтобы позвать его, и тут… — Мир перед глазами вдруг размылся, я изумленно прищурилась, вглядываясь сквозь туман. — И тут увидела Грейс. Взгляните на ее ноги. С ними что-то не так.

— Ее осмотрят в больнице. Кровотечения уже нет. — Докторша снова склонилась над Грейс и заговорила, четко артикулируя слова. Так люди ведут себя с моей Флорой, будто она слабоумная. — Мы положим тебя на носилки, Грейс, потом отвезем в больницу. — У нее был большой, подвижный рот. Говорящая золотая рыбка.

Девочка все молчала. Просто смотрела на докторшу. Медленно, с трудом облизала неестественно распухшим языком губы, словно собираясь что-то сказать. И снова молчание.

— Боже. — Я с силой дернула Мило за поводок. Знакомое действие, напомнившее, почему морозным декабрьским утром я оказалась на этом лугу.

Медики суетились, полицейские огородили площадку, вызвали подмогу. Грейс уложили на складные носилки. Когда ее понесли по тропинке, я пошла рядом. Ее тело под одеялом подрагивало в такт шагам санитаров. Она молчала, слова застыли за пересохшими губами.

— Грейс, ты написала прекрасное сочинение. На высший балл. — Я коснулась укрытого фольгой плеча, словно надеясь, что смогу вернуть ее к реальности.

Своим ученикам я дала задание написать две тысячи слов о том, что они думают о зле. Сочинение почти на свободную тему — еще одна попытка пробудить вдохновение. Работы я так и не проверила, но хотела, чтобы Грейс и в самом деле получила высшую оценку.

— Что с ней случилось? — спросила я, когда мы свернули к деревне. — Есть какие-нибудь улики или… — Я не договорила, задохнувшись. Дыхание сбилось, потому что я почти бежала, стараясь не отставать; сзади одышливо трусил Мило. Его присутствие успокаивало.

— Ее осмотрят врачи. Вы родственница?

— Нет, ее учительница.

Вот и деревня. Грозовая пустошь перетекла в грунтовую дорогу, усыпанную осенней листвой. Дорогу, сколько себя помню, всегда так и называли — Грозовой. Мама рассказывала, что зимние бури выворотили здесь из земли три старых дерева.

Мама рассказывала.

Однажды она сказала, что зло любит троицу. Треугольники неприятностей. На мгновение забыв о случившемся, я думала о ней, о Марри, о себе. О нашем треугольнике боли.

Карета «скорой помощи» и полицейская машина перекрыли дорогу. В сумраке мельтешили голубые всполохи полицейского маячка, привлекая зевак. Рябь новостей наверняка уже добралась до соседних деревушек, оттуда перекочует в города и на первые полосы газет. Через несколько часов вечерние газеты выстрелят заголовками с именем Грейс.

Командой полярных исследователей мы потянулись к машинам, и вот перед нами именно те, кого я и ожидала здесь увидеть. Пожиратели новостей. Тотчас вспомнилось, почему мы уехали из деревни: надоело это сарафанное радио, которое работает быстрее, чем электронная почта. Если бы Грейс не лежала сейчас на носилках, я бы попросту ушла, порадовавшись, что больше здесь не живу. Двадцать восемь миль — не расстояние, но, перебравшись в соседний городок Или, мы обрели анонимность.