Гарнитур из электрических стульев - Александрова Наталья Николаевна. Страница 51

И в этом списке под четвертым номером значился В.И. Сивоконь, который при ближайшем рассмотрении оказался Виктором Илларионовичем.

Год рождения тоже вполне соответствовал внешнему виду таинственного собеседника Лизы Бачановой.

Даша вытащила из кармана халата листок бумаги и ручку и торопливо записала данные Виктора Илларионовича.

Любитель жизнеутверждающего кинематографа за ее спиной возмущался равнодушием медицинской общественности к коренным проблемам современности, а с другой стороны к посту спешила запыхавшаяся дежурная сестра.

— Ты кто? — спросила она Дашу, подходя к своему столу.

— Практикантка из рентгенологии, — выдала та домашнюю заготовку, плохо сочетавшуюся с ее возрастом и внешним видом, — смотрю, нет ли у вас сегодня кого-нибудь на рентгеновское обследование.

— Нет никого! — отмахнулась сестра. — И не лазай без спросу в чужой компьютер, я вам сама позвоню, если надо будет! И этого козла, — добавила сестра вполголоса, доверительно нагнувшись к Дашиному уху и покосившись на усатого пенсионера, — гони отовсюду, где увидишь, поганым веником, он уже всех здесь достал! Небось «Кубанских казаков» требует?

— Ага, — подтвердила Даша, — а как такой таракан попал в коммерческое отделение?

— Да сын у него из конкретных братков, его самого папаша достал, вот он его и пристраивает к нам на лечение, а этого орла если где и лечить, так только в дурдоме, все остальное, кроме головы, у него работает как часы. Вечером с ним в коридоре лучше не сталкиваться — так и норовит под юбку залезть.

— Ой! — прыснула Даша, скосив глаза на престарелого Казанову.

— Вот тебе и ой! А в дурдоме еще коммерческого отделения не открыли, так вот и мучаемся с ним...

Даша попрощалась с симпатичной сестричкой и заторопилась прочь, пока ее не поймали на самозванстве.

В служебном туалете тетка в синем сатиновом халате злобно гремела ведрами, так что Даша побоялась переодеваться, просто вытащила свой пакет из-за батареи и выскочила, пока тетка не начала задавать вопросы.

— Отлично смотришься! — приветствовал ее Саша в машине.

— А ты сомневался, — Даша показала ему листок с адресом Виктора Илларионовича, — меня там за свою приняли. Однако поехали.

Извиваясь и ворча, что «Жигули» — очень неудобная машина, Даша умудрилась переодеться прямо на переднем сиденье. Саша в это время с каменным лицом смотрел на дорогу перед собой.

— Поедем куда-нибудь, перекусим, — попросил он, — выработаем дальнейший план действий.

— А что тут вырабатывать? — удивилась Даша. — Едем прямо к этому Виктору Илларионовичу и берем его за жабры.

— А если он не откроет?

— Откроет, не откроет, там и будем думать!

— Остынь, — коротко посоветовал Саша, и Даша примолкла, думая, что скоро она наконец узнает историю со шкатулкой.

История эта началась очень давно, больше семидесяти лет назад. Жил тогда на Петроградской стороне на улице Бармалеевой профессор Завадский. Профессор происходил из старинной дворянской семьи, которая чудом умудрилась без потерь пережить революцию и Гражданскую войну, потому что младший брат нынешнего профессора, будучи восемнадцатилетним гимназистом, проникся идеями революции и вступил даже в партию большевиков, воевал с басмачами, а после быстро умер от чахотки, не успев даже доехать до любимого Петербурга.

Погибнув в возрасте двадцати трех лет, братишка сослужил все же семье хорошую службу: их никого не тронули ни в восемнадцатом, ни позже. Старший брат стал профессором, тихо читал в университете латынь и написал даже книгу «Жизнь и быт Древнего Рима». Книга имела большой успех среди студентов и вообще интеллигенции. Академическая жизнь текла тихо, и, схоронив родителей, умерших в течение одного года, сорокалетний профессор женился на своей студентке, которая была моложе его на восемнадцать лет.

Брак, однако, оказался счастливым, и перед войной в квартире на улице Бармалеевой жил профессор Завадский с женой и двумя детьми — мальчиком и девочкой. С самого раннего детства, как только мама прочитала им сказку про Бармалея, дети страшно гордились, что живут на такой замечательной улице, пока отец не объяснил им в своей обычной суховатой академической манере, что улица их получила название не от знаменитого разбойника Бармалея, а просто раньше был недалеко завод англичанина Бромлея, его фамилию и переиначили в Бармалея. Дети очень расстроились, девочка даже поплакала, пока брат не сказал ей тихонько на ухо, что отец, наверное, все перепутал.

Семья жила скромно, но не бедно. Бывали в квартире на Бармалеевой гости, молодая жена профессора умела их принять. Чаще других захаживал старинный приятель, тоже профессор, Ермолаев. Будучи искусствоведом и знатоком всевозможного антиквариата, профессор любил бывать в квартире, где сохранилось многое от «старого режима», как называли ту, прежнюю, жизнь теперь. Друзья подолгу сиживали в кабинете перед шахматной доской, уставленной резными фигурками (белые — из слоновой кости, черные — из эбенового дерева), и Сонечка приносила им туда ароматного чаю с лимоном и домашнего печенья. Серебряные подстаканники позванивали, когда касались друг друга. Разговоры были тихие, мысли неторопливые, общество друга приятно... Однажды речь зашла о нумизматике, профессор Ермолаев и тут блеснул познаниями, и его друг вытащил из ящика письменного стола небольшой, хорошо сохранившийся ящичек палисандрового дерева. Внутри ящик был пуст, только выложен темно-синим стершимся сукном. В ответ на недоуменный взгляд профессора Ермолаева его друг усмехнулся, проделал руками какие-то манипуляции с дном ящичка и выложил на стол монету. Профессор Ермолаев благоговейно взял ее в руки. Крупный, судя по весу, золотой кругляш, покрытый полустершимися рисунками. Трясущейся рукой Ермолаев направил на монету лупу и различил на одной стороне изображение бычьей головы.

— Так-так, — тихо вымолвил он и покрутил монету в руках, — если не ошибаюсь, это «вавилонский талант». Так называется у коллекционеров редкая ассирийская монета, отчеканенная за две тысячи лет до нашей эры. Насколько я знаю, в мире может быть только одна или две таких монеты. Впрочем, сами понимаете, сведения у меня устаревшие, — профессор грустно улыбнулся.

Профессор Завадский страдал дальнозоркостью, которая с возрастом стала причинять ему множество неудобств. Именно поэтому он не мог разглядеть надписи и рисунок на монете. Но он поверил своему другу на слово и в ответ на расспросы рассказал, что у его деда, по слухам, была большая нумизматическая коллекция. Но вся эта коллекция бесследно исчезла в бурные революционные годы. Мать рассказывала, что в восемнадцатом при обыске забрали кое-что из вещей — не все, потому что была уже бумага, которую брат выправил с большим трудом. В ящичке лежали остатки коллекции монет, и мальчишка-красноармеец хотел прихватить его с собой, но был остановлен суровым окриком матроса:

«Парамонов, так тебя и разэтак! Соблюдай революционную законность! Мы мебель и посуду вывозим, чтобы бедный пролетариат обеспечить, а деньги царские нам без надобности!»

Но шустрый Парамонов выбросил шкатулку, а монеты под шумок сгреб в карман.

Много лет профессор Завадский держал в ящичке разные мелкие бумажки, пока буквально недавно совершенно случайно не повернул потайную пружинку и не увидел старинную монету.

— Удивительно, — бормотал Ермолаев, — имейте в виду, Александр, это очень ценная монета, ее чеканили цари древней Ассирии, берегите ее... А лучше сдать бы в Эрмитаж... Учитывая нестабильную обстановку...

Профессор Ермолаев как в воду глядел: через несколько месяцев началась война.

Ермолаев сопровождал один из семи эшелонов с предметами эрмитажной коллекции, которые успели собрать и отправить до того, как немцы перерезали дорогу. В эти два месяц сотрудники находились на военном положении, работали сутками, и профессор не успел проведать своего старого друга.

Соня Завадская тоже собирала вещи, готовясь к эвакуации, но в самый последний момент муж, как назло, свалился с тяжелейшим сердечным приступом. Нечего было и думать тащить его в дорогу. И оставить одного тоже нельзя. Коллега мужа тишайшая Анна Митрофановна предложила взять с собой детей.