Нераспустившийся цветок (ЛП) - Группа Stage Dive Planet of books. Страница 49

Три часа спустя, все мои вещи закинуты в три большие сумки, две из которых принадлежат Оливеру. Все мое тело пульсирует и уверена, что кровь сочится из нескольких более глубоких порезов. Я сбегаю, толкая сумки головой по коридору, затем выталкиваю с верхней ступеньки, и они падают на первый этаж. Руки болят, ступни болят, колени болят, и мне все еще нужно спуститься по лестнице. Садясь на задницу, я вытягиваю ступни и скольжу вниз по ступенькам.

— Ой! Дерьмо! Ох! Черт!

БУХ!

Время выбросить белый флаг. Я не могу сделать этого. Мой телефон дома у Алекс, но, может, она придет, когда будет искать меня, вернувшись, домой. Я хватаюсь за деревянные перила и подтягиваюсь, чтобы сесть на нижнюю ступеньку. Тяжело вздохнув, открываю глаза.

Оливер.

Он сидит на диване, закинув ноги на кофейный столик и скрестив руки на груди.

— Привет, — говорит он монотонным голосом.

— Как долго ты здесь?

— Некоторое время, — отвечает он.

— Дольше, чем я?

Он кивает.

— Ты видел, как я вошла?

Он кивает, а я краснею от унижения, если это возможно в данном случае.

— Я… эм… просто забирала свои вещи.

— Вижу, — он все еще не двигается. — Тебе помочь?

— Я справлюсь.

Он кивает.

Я не могу прекратить таращиться на него. Он выглядит хуже, чем после происшествия с «шлепаньем». Порезы и синяки украшают все его лицо.

— Не работаешь сегодня?

Он качает головой.

— Я тоже.

Он кивает.

Не могу поверить, как странно это ощущается. Он лгал мне, и я сильно разозлилась на него, но его сдержанное поведение заставляет меня чувствовать себя виноватой перед ним. Как у него всегда получается заставить меня чувствовать себя той, кому необходимо за что-то извиняться?

— Ну, я сейчас… уйду.

Он кивает.

Прекрати кивать!

Я мученица, как в одном из тех военных фильмов, где солдату с оторванной рукой и пулевыми ранениями тела и ног удается вытащить себя и еще троих мужчин с поля боя в безопасное убежище. Я встаю и пытаюсь скрыть гримасу, глядя в пол. Вероятно, я не могла бы дотащить все три сумки даже в здоровом состоянии, так почему я думаю, могу сделать это сейчас, когда даже нести вес собственного тела мучительно само по себе. Я наклоняюсь и хватаю ремешок одной сумки и поднимаю ее на плечо. От ее веса раздираются порезы на моей руке. Я втягиваю воздух через стиснутые зубы.

— Уверена, что не нужна помощь?

— Я… я справлюсь.

Я хватаю вторую сумку, и от боли перед глазами все белеет. Глаза наполняются слезами от усилий. Ладно, я плачу… но, боже, как же больно! Я делаю неуверенный шаг по направлению к третьей сумке и всхлипываю. Кашляю, пытаясь замаскировать звуки моего страдания.

Вес на моем плече слабеет. Я поднимаю взгляд. Оливер держит мои сумки. Он ставит их на пол, затем берет меня на руки, качая головой.

— Ты упертая женщина.

— Что ты делаешь? — я пытаюсь выкрутиться из его рук, пока он несет меня наверх.

— Ты истечешь кровью у меня на полу.

Я обнимаю его руками за шею и кладу щеку на грудь, потому что, если честно… я слишком измучена, чтобы протестовать. Я слышу его собственное глухое ворчание с каждым шагом, который он делает, и только теперь до меня доходит, что у него, вероятно, тоже изранены ноги.

Он садит меня на свою кровать, и не глядя мне в глаза, хромает в ванную. Я падаю на спину и закрываю глаза, молясь, чтобы боль утихла. Кровать прогибается, когда он садится на край и берет мою ступню. Медленно разворачивает марлевую повязку. Я со свистом втягиваю воздух, когда он дотрагивается до одного из моих порезов.

— Это просто мазь, от нее не должно быть больно.

— Больно от всего, — отвечаю я скривившись и закрывая рукой лицо, чтобы спрятать малодушные слезы. Я утопаю в унижении. Снова… почему я должна себя так чувствовать?

После того как он обработал и снова наложил повязки на обе мои ступни, он ложится рядом со мной и кладет руки на грудь, переплетая пальцы. Быть рядом с ним и не с ним — это как умирать медленной смертью. Его присутствие в моей жизни ощущалось так естественно, как дыхание в моих легких. Потеря его ощущается, как потеря части самой себя, которая заставляла чувствовать меня живой. Что остается, когда часть тебя, которая чувствует все, уходит?

Оливер не мой; и никогда на самом деле не был. Обстоятельства не имеют значения. Есть женщина в больнице, в Портленде, которая носит его фамилию. Кэролайн Конрад. Почему ты там и что произошло с тобой и Оливером?

Оливер

Непостижимо думать, что у меня нет права любить кого-то. Тем не менее, в то утро, когда я проснулся от пронзительного крика Вивьен, говорящей одно единственное слово, которое я не в состоянии был произнести — жена, я знал, что не заслуживаю любить ее. Одна проблема. Любить ее — это не выбор. Это непроизвольно, как биение сердца, дыхание в легких, земля, уступающая дорогу солнцу каждое утро.

Мои чувства к Вивьен нельзя определить словами, что делает объяснение моих действий невозможным. Абсурдно думать, что идеальное прикосновение или правильный взгляд скажут все за меня, но мне нужно попытаться. Я кладу руку на кровать между нами и наши мизинцы соприкасаются.

Она не двигается.

Я передвигаю пальцы поверх ее руки, пока полностью не накрываю ее.

Она не двигается.

Вот оно. Одно прикосновение, даже хотя такое маленькое, кажется всем. Она не двигает рукой, позволяя мне касаться ее, будто слышит меня, мои слова.

— Почему? — шепчет она.

Почему, что? Почему касаюсь ее? Почему я женат? Почему не рассказал ей раньше? Почему жизнь так несправедлива? На это все один ответ.

— Я не знаю.

Ее рука сжимается в кулак под моей рукой, ее тело начинает трястись, затем она делает дрожащий вдох. Это я с ней сделал. Поворачиваясь, я притягиваю ее в свои объятья, она ломается. Ее руки сжимают в кулак перед моей рубашки.

— Я больше не хочу тебя любить, — она плачет.

— Я знаю, — я целую ее в макушку и позволяю излить на меня свои эмоции. Они больно режут, но я приветствую боль. Это напоминание о том, что то, что происходило, было реально, наша любовь была реальна, жизнь с Вивьен была реальна.

Не уверен, когда она перестала плакать или когда мы заснули в объятьях друг друга. Я проснулся, а она рядом со мной, ее голова лежит у меня на груди. Если Бог на самом деле существует, тогда мне нужно молиться, чтобы он позволил моему сердцу нашептать все несказанные эмоции. Я не знаю, что на самом деле означает «излить душу», но для этой женщины… я бы отдал последние дыхание.

— Оли? — она едва шепчет. Я кладу щеку ей на голову.

— Гм?

— Расскажи мне о Кэролайн.

Боже, боль — обезоруживает.

— Мы встретились в колледже. Поженились сразу после окончания и переехали в Портленд. Ее семья оттуда и там она выросла.

— Почему у нее депрессия, и она хочет покончить с собой?

Ком в горле вырастает до невыносимых размеров, и я чувствую, как ускоряется пульс.

— Оли?

Я пытаюсь его проглотить.

— Наш… эм… — я пытаюсь прочистить горло и побороть эмоции, которые преследуют меня так долго, — … наш ребенок умер.

Вивьен вздыхает и смотрит на меня, прикрыв рот рукой. Я отвожу глаза к потолку и сдерживаю слезы. Не хочу сорваться… не сейчас… не перед ней.

— О боже!

Я киваю и продолжаю смотреть вверх, моргая с неимоверной скоростью, борясь с проклятыми слезами.

— Оливер, о боже! — ее руки скользят вверх и обхватывают мое лицо. Незаслуженное прикосновение почти такое же болезненное, как и слова, которые я едва могу произнести.

— Цветочек? Ты здесь? Оливер? — зовет Алекс снизу.

Я сажусь, ковыляю в ванную и закрываю за собой дверь. Облокачиваясь на дверь, провожу руками по волосам.

— Бл*дь! — я ненавижу это. Такие воспоминания не исчезают, но мне хотелось бы. Иногда я думаю, что нуждаюсь в лоботомии. Я бы с радостью отказался от хороших воспоминаний, чтобы избавиться от плохи. Я брызгаю холодной водой в лицо и возвращаюсь в спальню.