Огастес выполняет свой долг - Шоу Бернард Джордж. Страница 3

называете сторонником немцев? Огастес. Еще одно слово - и вы ответите перед законом за понижение моего

боевого духа. Идите.

Письмоводитель отступает в смятении. Звонит телефон.

(Снимает телефонную трубку.) Алло... Да. Кто говорит? А, Гусак, ты?..

Да, я один, можешь говорить... Что такое?.. Шпионка?.. Женщина?.. Да, я

взял его с собой... Ты думаешь, я такой дурак, что выпущу его из рук?

Это же список всех наших противовоздушных укреплений от Рамсгита до

Скегнеса. Немцы дали бы за него миллион... Что? Откуда же она могла

узнать о нем? Я никому не говорил ни слова, кроме, конечно, моей

Люси... О, Тото, и леди Попхэм, и вся эта компания не в счет: это люди

порядочные. Я хочу сказать, что не проговорился ни одному немцу...

Пустяки, нечего нервничать, старина. Я знаю, ты считаешь меня дураком,

но я не такой уж дурак, как ты думаешь. Пусть она только сунется, я

отправлю ее в Тауэр раньше, чем ты соберешься еще раз позвонить мне.

Письмоводитель возвращается.

Ш-ш-ш! Кто-то вошел, дай отбой. Прощай. (Вешает трубку.) Письмоводитель. Вы потеряли связь? (Тон его стал заметно вежливее.) Огастес. А вам какое до этого дело? Если хотите знать о моих связях,

посмотрите светскую хронику за прошлую неделю, вы найдете там сообщение

о моей помолвке с Люси Попхэм, младшей дочерью... Письмоводитель. Я не о том. Я думал, вас прервали. Вы можете видеть женщину? Огастес. Конечно, могу, я могу видеть женщину с такой же легкостью, как и

мужчину. Разве я слепой? Письмоводитель. Вы меня не понимаете. Внизу ждет женщина, пожалуй даже не

женщина, а леди. Она спрашивает, можете ли вы ее принять. Огастес. Вы спрашиваете, не занят ли я? Скажите этой леди, что я только что

получил известие первостепенной важности и буду занят в течение всего

дня. Пусть подаст письменное заявление. Письмоводитель. Я попрошу ее объяснить мне, что ей нужно. Я не откажусь

поговорить с хорошенькой женщиной, раз уж представился случай. (Идет к

выходу.) Огастес. Постойте. Эта леди, по-вашему, важная особа? Письмоводитель. Настоящая маркиза, на мой взгляд. Огастес. Гм. И красивая? Письмоводитель. Не женщина, а хризантема, сэр! Поверьте мне. Огастес. Мне крайне неудобно сейчас принять ее, но отечество в опасности, и

мы не имеем права считаться со своими удобствами. Подумайте, как наши

славные ребята страдают в окопах! Просите ее сюда.

Письмоводитель направляется к двери, насвистывая мотив популярного романса.

Перестаньте свистеть. Здесь не кафешантан. Письмоводитель. Разве? Погодите, вот вы ее увидите (Выходит.)

Огастес вынимает из ящика стола зеркало, гребешок и помаду для усов, ставит перед собой зеркало и принимается за свой туалет. Письмоводитель возвращается, почтительно пропуская вперед очень красивую и элегантно одетую леди; она держит в руках изящную сумочку. Огастес поспешно прикрывает зеркало газетой "Морнинг пост" и встает, изобразив на лице величественное снисхождение.

(Обращаясь к Огастесу.) Вот она. (Леди.) Разрешите предложить вам стул,

миледи. (Ставит стул у письменного стола, против Огастеса, и выходит на

цыпочках.) Огастес. Присядьте, сударыня. Леди (садится). Вы лорд Огастес Хайкасл? Огастес (тоже садится). Да, сударыня, это я. Леди (благоговея). Великий лорд Огастес? Огастес. Я далек от мысли так называть себя; но, несомненно, я имею

некоторое право на то, чтобы мои соотечественники и (с рыцарским

поклоном), смею сказать, мои соотечественницы некоторым образом со мной

считались. Леди (пылко). Какой у вас прекрасный голос! Огастес. Вы слышите, сударыня, голос нашей родины, который звучит сладостно

и благородно даже в суровых устах должностного лица. Леди. Пожалуйста, продолжайте. Вы так прекрасно говорите. Огастес. Было бы поистине удивительно, если бы после участия в тридцати семи

королевских комиссиях, притом главным образом в роли председателя, я не

овладел искусством оратора. Даже левые газеты вынуждены были признать,

что мои речи производят большое впечатление, и особенно в тех случаях,

когда мне нечего сказать. Леди. Я не читаю левых газет. Я могу лишь заверить вас, что мы, женщины,

восхищаемся вами не как политическим деятелем, а как человеком

действия, героическим воином, отважным рыцарем. Огастес (уныло). Сударыня, прошу вас... К сожалению, мне трудно говорить о

моих военных заслугах. Леди. О, я знаю, знаю. С вами возмутительно поступили! Какая

неблагодарность! Но страна за вас. Женщины за вас! С каким волнением, с

какой болью узнали мы о том, как, выполняя приказ занять эти страшные

гуллукские каменоломни, вы ворвались туда во главе своего отряда,

подобно новому Нептуну на гребне волны; и, не довольствуясь этим, вы,

вы один ринулись дальше и с криком: "Вперед! На Берлин!" - бросились на

немецкую армию. Тут гунны окружили вас и взяли в плен. Огастес. Да, сударыня. И какова была моя награда? Мне сказали, что я

ослушался приказа, и отослали меня домой. Вспомните Нелсона в

Балтийском море. Разве англичане когда-либо выигрывали сражение иначе,

как с помощью отваги и личной инициативы? Не будем говорить о

профессиональной зависти: она существует в армии, как и повсюду; но я с

горечью думаю о том, что то признание, в котором мне отказала моя

родина, или, точнее, не моя родина, а левая клика в кабинете,

преследующая всех членов нашей семьи своей классовой ненавистью, - это

признание я получил из уст врага, прусского офицера. Леди. Возможно ли? Огастес. Иначе как бы я очутился здесь, вместо того чтобы умирать с голоду в

Рулебене? Да, сударыня: полковник померанского полка, который взял меня

в плен, узнав обо всех моих заслугах и побеседовав со мной час о

европейской политике и о стратегических вопросах, заявил, что ничто не

заставит его лишить мою родину моих заслуг, и освободил меня. Я

предложил им, конечно, чтобы они со своей стороны добивались

освобождения столь же достойного немецкого офицера. Но он и слышать об

этом не хотел. Он любезно заверил меня, что, по его мнению, им не найти

равноценного мне немецкого офицера. (С горечью.) И вот впервые я узнал