Красный Марс - Агеев Владимир Александрович. Страница 56

— Сам знаешь, что да, — раздался у него в ухе ее голос.

Он кивнул.

— Думаю, мне пора совершить еще одну прогулку, — сказал он вместо: «А как же я? От чего бы я стал чувствовать себя лучше?» — и, насилу заставив себя сдвинуться с места, ушел. Голая равнина, окружавшая лагерь, казалась картиной некого постапокалиптического отчаяния, миром кошмара. И все же ему не хотелось возвращаться в их маленький уголок искусственного света, подогретого воздуха и тщательно подобранного цвета — цвета он выбирал в основном сам, применяя новейшие знания из теории цветовой выразительности. Сейчас он понимал, что некоторые ключевые положения, на которых эта теория основывалась, были совершенно не применимы здесь. Эти цвета были неправильными или, что еще хуже, неуместными. «Обои из ада».

Фраза родилась в его разуме и слетела с губ. «Обои из ада. Обои из ада». Раз уж они все равно сходили с ума… С их стороны было безусловной глупостью отправить лишь одного психиатра. На Земле каждый психиатр сам посещал психиатра — это было частью работы, принималось как данность. Но его психиатр находился в Ницце, в лучшем случае в пятнадцати минутах, необходимых для передачи сообщения. Мишель общался с ним, но помочь тот не мог, потому что не понимал его по-настоящему. Он жил в тепле, мог выходить на улицу, был (насколько полагал Мишель) в удовлетворительном психологическом состоянии. Тогда как Мишель работал доктором в общежитии, расположенном в адской тюрьме, — доктором, который сам был болен.

Он не мог приспособиться. Каждый справлялся с этим по-разному, это зависело от характера. Майя, направлявшаяся теперь к шлюзу, сильно отличалась от него по нраву и чувствовала себя здесь совсем как дома. Более того, как он считал, она даже не замечала того, что ее окружает. И все же кое в чем они были похожи — уровнем лабильности-стабильности: и он, и она были лабильны. Однако по ключевым показателям они отличались; уровень лабильности-стабильности необходимо было оценивать вместе с весьма различными наборами характеристик, сгруппированных под названиями «экстраверсия» и «интроверсия». Это было великим открытием прошлого года, благодаря которому разложились по полочкам все его размышления о нем самом и его переменах.

Прогуливаясь в сторону Алхимического квартала, он сопоставлял утренние события со своей новой характерологической системой. «Экстраверсия — интроверсия» — одна из наиболее изученных систем во всей теории психологии, она имела множество свидетельств, взятых из различных культур, и это подтверждало объективную реальность понятия. Не как простую двойственность: нельзя повесить на человека ярлыки таких качеств, как социабельность, импульсивность, переменчивость, общительность, дружелюбие, активность, живость, возбуждаемость, оптимизм и другие. Эти свойства исследовались так обширно, что взаимозависимость некоторых из них стала статически достоверной. То есть понятие было реальным, весьма реальным! Физиологические исследования даже показали, что экстраверсия связана с низкой корковой активацией, а интроверсия — с высокой. Поначалу Мишель считал, что должно быть наоборот, но затем вспомнил, что кора сдерживает нижние центры мозга, поэтому при ее низкой активации становится возможным экстравертное поведение, тогда как высокая активация оказывает подавляющее действие и ведет к интроверсии. Это объясняет, почему распитие алкоголя — депрессанта, понижающего корковую активацию, — приводит к более возбужденному и несдержанному поведению.

Поэтому весь набор экстравертных и интровертных черт, вместе со всем, что они говорят о характере человека, можно вычислить по группе клеток в стволовой части мозга, называющихся восходящей активизирующей ретикулярной системой, — зоной, определяющей уровень корковой активизации. Следовательно, их поведение обусловлено чистой биологией. «Такой вещи, как судьба, не существует», — сказал Ральф Уолдо Эмерсон [49] спустя год после смерти своего шестилетнего сына. Зато их судьбой была биология.

Но было еще кое-что в системе Мишеля. Судьба все-таки была не простым выбором из двух альтернатив. Недавно он начал задумываться об индексе автономного баланса Венгера, в котором использовалось семь показателей, определяющих, какие ветви преобладают в автономной нервной системе — симпатические или парасимпатические. Симпатическая ветвь реагирует на внешние раздражители и приводит организм в действие, так что люди, у которых она преобладает, более возбуждаемы. Парасимпатическая ветвь, напротив, способствует привыканию организма к раздражителям и восстанавливает гомеостаз, благодаря чему организмы с преобладающей парасимпатической ветвью довольно спокойны.

Даффи предложил называть эти два типа лабильными и стабильными, и эта классификация, пусть она и менее распространена, чем связанная с понятиями экстраверсии и интроверсии, столь же твердо основывается на эмпирических данных и столь же полезна для понимания разновидностей темперамента.

Однако ни одна из этих систем классификации не давала исследователю достаточно сведений о природе изучаемой личности. Понятия были слишком общими, представляя собой наборы стольких склонностей, что они оказались весьма малополезны в каком-либо диагностическом смысле, особенно учитывая, что для фактического населения имели вид Гауссовых функций.

Но если совместить две системы, получались весьма интересные вещи.

Это не так просто, и Мишелю приходилось проводить перед экраном своего компьютера немало времени, пробуя один способ совмещения за другим, представляя разные системы как оси х и у в разных системах координат, но это ничего ему не дало. Затем он начал переставлять эти четыре характеристики в семиотическом квадрате Греймаса, структуралистскую схему, уходящую корнями в алхимию и предполагавшую, что простой диалектики мало, чтобы заметить истинную сложность какого-либо набора связанных понятий. Поэтому необходимо было учесть реальную разницу между оппозицией чего-либо и ее противоположностью; как можно было сразу заметить, понятие «не-Х» не было тем же самым, что «анти-Х». Поэтому на первом этапе обычно использовались четыре обозначения: S, — S, S, -S в простом квадрате:

Таким образом, — S было простым не — S, a S было сильнее, чем анти — S, тогда как — S было головоломным для Мишеля отрицанием отрицания, то есть уравновешиванием начального противоположения, либо союзом двух отрицаний — на практике это зачастую оставалось загадкой-коаном [50], но иногда и становилось известным, как идея, которая достаточно точно дополняла концепцию, как в одном из примеров Греймаса:

Следующим усложнением замысла, шагом, при котором новые комбинации часто показывали структурную зависимость не столь очевидную, было построение еще одного квадрата таким образом, чтобы захватить в него первый под правильными углами:

И Мишель, установив экстраверсию, интроверсию, лабильность и стабильность в первые четыре угла и прикидывая различные комбинации, вглядывался в схему. И вдруг все встало на свои места, будто в калейдоскопе, где случайным образом сложилось изображение цветка розы. Все обрело смысл: были возбуждаемые экстраверты, уравновешенные экстраверты, эмоциональные интроверты и спокойные интроверты. Он тут же придумал примеры всех четырех типов, взятые из числа колонистов.

Придумывая для этих комбинированных категорий названия, он не смог сдержать смех. Невероятно! Мысль о том, что он пытался применить результаты психологических знаний, собраны за последнее столетие, и некоторых новейших лабораторных исследований в области психофизиологии, не говоря уже о сложном комплексе структуралистской алхимии, казалась, по меньшей мере, ироничной — ведь выяснилось, что нужно было всего-навсего переосмыслить старинную систему темпераментов. Но так уж вышло — именно к такому выводу он пришел. Северную комбинацию (стабильного экстраверта) Гиппократ, Гален, Аристотель, Трисмегист, Вундт и Юнг очевидно, назвали бы сангвиником, западную (лабильного экстраверта) — холериком, восточную (стабильного интроверта) — флегматиком, а южная (лабильный интроверт) была точным определением меланхолика! Да, все идеально сошлось! Физиологическое объяснение четырех типов темперамента, составленное Галеном, конечно, оказалось неверным, и черная желчь, желтая желчь, кровь и флегма в качестве причинных факторов теперь были заменены восходящей активизирующей ретикулярной системой и автономной нервной системой, но и истинность человеческой природы играла свою роль! А психологическое понимание и логическое мышление первых греческих врачевателей были настолько выдающимися, что они ослабили все последующие поколения этим зачастую бесполезным собранием знаний, и старые категории сохранялись, слепо подтверждаясь век за веком.