Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена - Бобровникова Татьяна Андреевна. Страница 5

Но Публию предстояло оставить леса для нового увлекательного приключения. Эмилий Павел задумал осмотреть всю Элладу. Для него это была поистине сказочная страна, о которой он столько слышал от своих ученых сыновей. И вот, взяв с собой только любимого сына и одного грека, видимо, в качестве гида, он отправился в свое паломничество. Стояла осень, жара спала, и путешествие вышло восхитительным. Они проехали всю Грецию с севера на юг. Были и в Дельфах, и в таинственной пещере Трофония, и в Авлиде, где Агамемнон принес в жертву родную дочь. Они подымались на Акрополь и осматривали Спарту. Сам Павел был совершенно очарован. Полибий говорит, что на все открывавшиеся ему святыни консул смотрел с неослабевающим изумлением. Но больше всего путешественнику понравилась Олимпия. Его поразил Зевс Фидия. То была исполинская статуя из мрамора, золота и слоновой кости. «Черты лица Зевса отражали бесконечную кротость, о чем единогласно говорят древние свидетельства» [10]. «При виде этой статуи, — говорит Дион Хризостом, — самый несчастный человек забывает о своих горестях: так много вложено в нее художником света и милости». На Эмилия статуя произвела неизгладимое впечатление. «До глубины потряс его Зевс», — пишет Ливий (XLV, 28,5). «Очарованный при виде статуи, он сказал, что, по его мнению, один Фидий верно воспроизвел гомеровского Зевса, ибо действительность превзошла даже высокое представление, которое он имел об этом изображении» (Polyb., XXX, 10, 3–6).

После путешествия Сципион вместе с отцом воротился домой. В блестящем триумфальном шествии он шел рядом с золотой колесницей Эмилия.

Публию исполнилось 18 лет. Что представлял тогда собой этот мальчик, мы лучше всего узнаем из мемуаров одного его великого современника. Я имею в виду Полибия из Мегалополя.

III

«История» Полибия подобна блистающему солнцу, которое освещает самые отдаленные уголки той эпохи. Только благодаря ему люди того времени предстают перед нами во плоти и крови, а не как некие безжизненные тени. Его не отличает ни риторичность, ни особый блеск выражений, ни изящество аттической речи — качества, которые его современники считали необходимыми для писателя. Но необычайный ум, смелый и оригинальный, удивительная наблюдательность и знание человеческого сердца ставят его в ряду лучших писателей Эллады. Даже современному читателю трудно избежать его влияния — постепенно подпадаешь под обаяние его ума, его доводов, разительных, как удар шпаги. Можно себе представить, какое влияние он оказывал на собеседников. Он лично знал всех героев моей книги. А между тем познакомился он с ними весьма необычным образом.

Самой могущественной силой тогдашней Греции был Ахейский союз, федерация, охватывавшая почти весь Пелопоннес. Во главе союза стоял ежегодно переизбираемый стратег. Ахейцы были давними друзьями Рима. Но во время Македонской войны они, по мнению римлян, вели себя двусмысленно. Поэтому после победы квириты потребовали, чтобы они отослали в Рим в качестве заложников тысячу виднейших граждан. Среди них был и Полибий из Мегалополя. В то время ему было около 30 лет (167 г. до н. э.) [11].

Полибий был сыном стратега и уже занимал второе место в союзе. Он проявил себя как военачальник и дипломат. Судьба, казалось, обещала ему самую блестящую карьеру. Возможно, он уже тешил себя мечтами, что со временем займет должность стратега и вознесет ахейское государство на прежнюю высоту. И вот все эти мечты разом рухнули. Ему суждены были бездеятельность, страшное одиночество и бессрочная ссылка, где лишь издали видна бурлящая, яркая жизнь. Трудно себе представить более печальную участь, да еще для такого деятельного человека.

И если бы еще место его заточения напоминало Афины, если бы то был образованный эллинский город с палестрой и театром, со статуями и картинами, а главное, с образованными и учеными людьми, с которыми часами можно было обсуждать отвлеченные проблемы! Увы, Рим был совсем не таков.

Первым поразившим Полибия в Риме зрелищем было следующее. Некий Люций Аниций устроил празднество в честь победы над иллирийцами. Приглашены были знаменитейшие флейтисты и актеры Греции. Все они разом начали игру. Но тут же выяснилось, что особого успеха они не имеют. Тогда Аниций предложил им лучше подраться друг с другом. Сначала музыканты были в крайнем недоумении. Но вскоре они поняли, чего от них хотят, и к величайшему восторгу зрителей устроили на сцене нечто невообразимое. Они разделились на отряды и устроили какое-то подобие правильной битвы. Под дикую разноголосицу флейт они то сходились, то расходились, дико топая ногами, так что сцена тряслась и ходила ходуном. Они делали вид, что замахиваются друг на друга, словно боксеры. «Зрелище всех этих состязаний получилось неописуемое, — вспоминает Полибий, — что же касается трагических актеров… то мои слова показались бы глумлением над читателем, если бы я вздумал что-нибудь передать о них» (XXX, 14).

Не лучше обстояло дело с отвлеченными спорами. Римляне называли их «пошлым многословием бездельников» (см., например: Cic. De or., I, 105). Они избегали подобных разговоров, а если их пытались вовлечь в такую беседу, они с обычной своей насмешливостью отвечали, что они — неотесанные варвары и ровно ничего не понимают в греческой учености.

Полибий так описывает свое состояние, когда он узнал, что его решено оставить в Риме. «Когда разнесся слух об этом… не только отозванные в Рим ахейцы пришли в уныние и совершенно пали духом, но и все эллины охвачены были как бы единой скорбью, ибо сознавали, что полученный ответ навсегда отнимает у несчастных надежду на освобождение… Народы были тяжко смущены, всеми овладело какое-то отчаяние» (Polyb., XXXI, 8, 10–11).

И вот в то время, когда Полибий уныло бродил по узким, грязным улочкам, считая свою жизнь конченой, а себя заживо похороненным в варварской стране, случай свел его с двумя мальчиками. Между ними завязалась оживленная беседа о какой-то только что прочитанной греческой книге. Оказалось, что новые знакомцы Полибия — сыновья знаменитого победителя Персея, самого Люция Эмилия Павла, и зовут их Квинт Фабий и Публий Сципион. Полибий настолько понравился обоим юношам, что они упросили претора оставить его в Риме, а не отсылать в какой-нибудь провинциальный латинский город, как прочих заложников [12]. Дальше я предоставляю слово самому Полибию, ибо ни один пересказ не может передать прелести его повествования.

«Однажды несколько человек нас разом вышло из дома Фабия, причем Фабий направился к Форуму, а Полибий со Сципионом пошли в другую сторону. Дорогою Публий тихим, мягким голосом, с краской в лице спросил меня:

— Почему, Полибий, когда мы, братья, сидим за столом вместе, ты непрестанно разговариваешь только с братом, к нему обращаешься со всеми вопросами, ему даешь объяснения, а мною пренебрегаешь? Наверное, ты думаешь обо мне так же, как и мои сограждане, о которых мне приходилось слышать. Все считают меня человеком неподвижным и вялым — это их слова, — а так как я не занимаюсь ведением дел в судах, то и совсем лишенным свойств римлянина с деятельным характером. Не такие свойства, но прямо противоположные, говорят они, должны отличать представителя дома, к которому я принадлежу. Это огорчает меня больше всего.

Полибия поразили уже первые слова юноши, которому было в то время не больше восемнадцати лет, и он сказал:

— Именем богов, Сципион, прошу тебя, не говори так и не думай. Я делаю это вовсе не из-за пренебрежения или невнимания к тебе, совсем нет. Но твой брат старше, поэтому я с ним и начинаю наши беседы и в заключение к нему обращаюсь со своими суждениями и советами, будучи убежден, что и ты с ним согласишься. Теперь я с удовольствием слышу, как ты огорчаешься тем, что тебя считают менее деятельным, чем то приличествует человеку из такого дома: твои слова обличают высокую душу. Сам я был бы рад приложить мои силы и старания к тому, чтобы научить тебя говорить и действовать так, как этого требует достоинство твоих предков. Для преподавания наук, которыми, как я вижу, вы теперь занимаетесь, не будет недостатка в людях, готовых пособить вам, ни у тебя, ни у твоего брата. Я вижу, что в наше время люди этого рода притекают сюда из Эллады в большом числе. Но в том деле, которое, как видно из твоих слов, теперь заботит тебя, ты не мог бы, я думаю, найти товарища и помощника более пригодного, чем я.