Екатерина Великая. «Золотой век» Российской Империи - Чайковская Ольга Георгиевна. Страница 41

В этом отрывке все замечательно. Образ депутата Глазова (судя по его другим выступлениям, происходившего из родового дворянства) с его бессвязной речью, смысл которой, однако, был ясен: ненависть и презрение к крестьянам, неистовое негодование по поводу того, что здесь, в Комиссии Уложения, его, дворянина, уравняли в правах с крестьянскими депутатами (отсюда требование – отнять у них золотой депутатский знак – а знак висел у крестьян, как и у дворян, в петлице на золотой цепочке – и депутатскую неприкосновенность).

Замечательно и поведение Бибикова, который прервал речь Глазова, сочтя ее исполненной «непристойностями»; еще важнее то, что он не только осудил Глазова, но и защитил крестьянских депутатов, заявив, что они-то как раз «верны истине», то есть правы, и доказали тем самым, что люди, состоящие «в последнем чине», могут думать благородно (Бибиков сказал это задолго до Карамзина, поразившего дворянское общество своим «и крестьянки любить умеют»); противопоставляя Глазова крестьянским депутатам, маршал Комиссии показывал, что «неблагородные» могут быть благородны; и, наоборот, благородные могут вести себя неблагородно – позиция чисто просветительская.

Так отчего же, слушая Глазова, зашумело Большое собрание Комиссии? В дневной записи сказано, что его выступлению «свойственно было произвести смех, соблазн и негодование, что и совершилось; но маршал остановил чтение на 9 странице, зане в собрании надлежащее благочиние могло бы совсем быть нарушено». «Смех, соблазн и негодование» – это значит, что реакция депутатов была резко различной, смех мог выражать и возмущение, и поощрение – чего было тут больше? А «соблазн» и «негодование» противостоят друг другу, ясно, что кто-то был и на стороне Глазова – сколько было таких?

Бибиков напомнил депутатам, что столь оскорбительное выступление резко противоречит XV статье обряда: если один депутат оскорбит в собрании другого, он должен понести наказание в виде штрафа и может быть временно или навсегда исключен из числа депутатов. Маршал опрашивал, что думают по этому поводу депутаты.

Комиссия явно думала по-разному, но решение ее было едино. Если поведение Бибикова в ходе собрания выражало его собственную точку зрения, то решение Комиссии было несомненно согласовано с Екатериной. Вот оно:

«Комиссия о сочинении проекта нового Уложения, выслушав большую часть возражения (на самом деле не большую – в рукописи Глазова было 23 страницы, Бибиков прервал его на 9-й. – О. Ч.) депутата обоянского от дворянства Мих. Глазова на голос депутата елецкого от однодворцев Мих. Давыдова, рассудила, что сиё возражение, язвительными словами и бранью преисполненное, нарушает все обществом принятые правила благочиния и справедливости, ибо не токмо в оном сказано; что депутат Давыдов имеет гордыню, что он мыслил превратно, но и то без малейшей причины упомянуто, что всем черносошным депутатам почаще подлежит вынимать из карманов зерцало, по которому вразумляется, что их поведение небеспорочно (из этого текста нетрудно заключить, что Глазов примерно так кричал крестьянам: «Да вы в зеркало на себя посмотрите, каковы рожи!» – О. Ч.); наконец депутат обоянский осмеливается предписывать строжайшее наказание, когда он судить не имеет права: каргопольский наказ предает огню (это значит, требует, чтобы его сожгли. – О. Ч.), того же уезда депутата (которого беспристрастный поступок вящей похвалы достоин) желает лишить депутатского знака и всех депутатских выгод». Постановлено: взять с него пять рублей пени да к тому же потребовать от него, чтобы он при всем собрании просил у обиженных прощения.

Если даже не знать, что за всем этим стояла Екатерина, участие ее тут несомненно: решение Комиссии вышло за пределы обряда, который не требует, чтобы депутат, оскорбивший другого депутата, публично просил у того прощения.

И вот представим себе эту минуту, когда родовитый дворянин Михаил Глазов поднимается, чтобы прилюдно просить прощения у крестьянина, – какое жгучее чувство унижения в его душе! А что чувствовали другие дворянские депутаты при виде такого унижения своего собрата, не вспыхнуло ли тут сословное негодование даже в сердцах просвещенных дворян? А какое чувство владело крестьянами, не только елецкими, но и депутатами других краев России, – не страх ли? Ведь здесь, рядом с императрицей, они чувствовали себя в безопасности, в очерченном ею кругу, – но защитит ли их этот круг, когда они вернутся домой?

После наказов черносошных крестьян стали рассматривать наказы дворянские, потом купеческие. Споры разгорались все сильней. Они впрямую и очень четко отражали те процессы, которые шли тогда в российском обществе. Борьба шла внутри самого дворянского сословия – между старинным родовым дворянством и теми, кто получил дворянское звание в силу табели о рангах Петра I. Согласно ей, любой, и военный и штатский, дослужившийся до известного чина, тем самым как бы автоматически становится дворянином. Среди реформаторских шагов Петра этот, по-видимому, являлся самым крупным и благодетельным для страны: российское дворянское сословие не замкнулось наглухо, как это было, например, во Франции, оно становилось открытым для притока новых сил, которые, вливаясь в него, не давали ему загнивать и вырождаться. Но с тем самым в России возникла новая острая ситуация – борьба внутри дворянского сословия.

Однако в обществе назревал еще и другой конфликт: между дворянством в целом и «недворянством», то есть купцами и заводчиками, которые постепенно набирали силу. И вот теперь в Грановитой палате представители этих социальных групп, и новых, и старых, оказались лицом к лицу.

Тут явились сильные ораторы, и, может быть, самым ярким и горячим среди них был князь Михаил Михайлович Щербатов, историк, автор потайных и язвительных (в том числе и по отношению к Екатерине) записок. Он, представитель родовитого дворянства, был страстным защитником его интересов, а тем самым и самого крепостного строя. Он говорил о своем сословии горячо, в тонах возвышенных и романтических (о чем порой свидетельствуют не только слова, но даже самый ритм его выступлений).

«Известно, что первое различие между состояниями, – говорил он, – произошло от доблести некоторых лиц из народа. Потомки их равномерно отличались от других, оказывая услуги тем обществам, которых они были членами. Итак, первым объяснением имени дворянина будет то, что он такой гражданин, которого при самом его рождении отечество, как бы принимая его в объятья, ему говорит: ты родился от добродетельных предков; ты, не сделавший еще ничего мне полезного, уже имеешь знатный чин дворянина, поэтому ты более, чем другие, должен показать мне и твою добродетель и твое усердие. Тебя обязывают к тому данные законами моими права, предшествовавшие твоим заслугам, тебя побуждают к тому дела твоих предков, подражай им в добродетели и будешь мне угоден. Рожденный в таком положении, воспитанный в таких мыслях, не будет ли употреблять сугубые усилия, дабы сделаться достойным имени своего и звания? Одно это имя и припоминание о славных делах своих предков довольно сильно, чтобы побудить благородных людей ко всяким великим подвигам». Страстность заносит порою князя на сомнительные пути, так, например, ссылаясь на римского писателя Варрона, который говорит, что полезно было, когда «знаменитые люди почитали себя происшедшими от героев, хотя это и неправда», Щербатов присоединился к этому мнению, полагая, что самая мысль о таком происхождении побуждает людей к «величайшим делам». Благородные юноши, которые растут в атмосфере поклонения героям-предкам, видят их портреты, слышат об их подвигах, не похожи на тех выскочек, которые даже имен своих предков не знают и выслужились, скорее всего, подобострастием и мздоимством.

Ну а что, если эти молодые люди узнают, что вовсе не от Геракла они происходили? – такая мысль ему в голову не приходила. Ее высказали другие.

Князя Щербатова поддержал восторженный хор депутатов от родовитого дворянства. Иные из них требовали не только отмены петровской табели о рангах, но и отнятия дворянского звания у тех, кто его уже получил.