Бразилия и бразильцы - Фесуненко Игорь Сергеевич. Страница 10

И кто-то обязательно подхватит эстафету воспоминаний о других легендарных героях вчерашних дней, навсегда оставшихся в благодарной памяти торсиды. О рыцаре футбола Мими Содре, самом честном футболисте в истории Бразилии. «И всего мира!» – категорически добавит кто-нибудь.

И все сразу же согласятся: да, другого такого не было, нет и никогда не будет ни в одной стране мира! В наш век грубости, подлости, драк, подножек, ударов в спину Мими Содре умер бы от стыда. И наверняка бросил бы футбол в знак протеста!

И если вдруг найдется среди экзальтированных спорщиков какой-нибудь юнец, который ничего не знает о Мими Содре, ему тут же расскажут, что это был крошечный, юркий, до невероятия элегантный форвард из того, самого первого, состава «Ботафого», который завоевал чемпионское звание в 1907-м, а потом и в 1910 году. Мими! Ах, Мими! В самой острой голевой ситуации, когда мяч попадал ему в руку, или он видел, что кто-то из его товарищей сыграл рукой, он мгновенно останавливался, замирал и вскидывал вверх руку, превращаясь в подобие бронзового изваяния. Что-то вроде памятника самому себе.

«Рука! У меня была рука!» – означал этот жест: поднятая рука Мими с вытянутым к небу пальцем. Нет, не пальцем, а крохотным пальчиком, как у гнома из диснеевской «Белоснежки». И судья, заметив этот пальчик, даже если он не видел, что Мими или кто-то там еще сыграл рукой, сразу же свистел и назначал штрафной. Если бы в те годы существовал приз «фэйр-плей» за честную игру, Мими стал бы его первым лауреатом. Сомнения в том нет.

А затем, перебивая друг друга, участники этой футбольной посиделки вновь начинают вспоминать великие удары.

– «Мараньон», например, – крикнет заскочивший в бар пропустить рюмку перед очередной вахтой ночной сторож из соседнего банка. – Вот это был удар! Его изобрел доктор Рауль Баррето де Альбукерке Мараньон. – То есть тогда он еще не был доктором, он был студентом. Доктором он стал потом. А тогда он был просто Мараньон из «Бангу».

– Не только из «Бангу», – поправит тут же негр-чистильщик ботинок, приютившийся со своей нехитрой аппаратурой у игрального автомата с тускло мерцающими на экране фигурками футболистов. – Из-за этого его замечательного удара Мараньона переманивали к себе несколько клубов. Он играл и за «Риашуэло» и за «Мангейру». Сейчас этих команд уже нет, а память о Мараньоне осталась.

– А что же это был за удар такой? – поинтересуется кто-то из более юных собеседников.

– О, это был удар смертельный. В смысле силы. Мараньон играл в защите и в трудную минуту, разряжая обстановку у своих ворот, отправлял мяч свечой вверх. Мяч уходил в небо с такой страшной силой, что превращался в крохотную точку где-то под облаками. Казалось, исчезал в голубизне неба. И потрясенные трибуны замирали, ожидая, чем же это кончится. А потом мяч низвергался сверху вниз с такой же силой, с какой он взлетал к небесам. Это было как удар молнии, как раскат грома, как свист торнадо. И игроки, свои и чужие, разбегались в стороны, никто не мог его принять и усмирить, этот мяч, отправленный в небеса Мараньоном и вернувшийся на грешную нашу землю.

И аудитория вновь уважительно замолкала, переваривая информацию. Даже если кто-то и усматривал тут некоторую гиперболизацию и склонность рассказчика к поэтическим метафорам, все равно все молчали, воздавая дань уважения великим предкам. Тем более что сейчас никто и никогда уже не попытается повторить такой удар. Ведь сейчас, со всеми этими новомодными теориями насчет взаимодействия линий и необходимости для защитника либо самому выходить с мячом вперед, либо точно пасовать его партнерам, с такими теориями и концепциями удар «мараньон» обречен на вымирание. Послать мяч к облакам сегодня не решится никто. Ни Роберто Карлос, ни Ромарио, ни Роналдиньо. На такое был не способен даже король Пеле.

– Ну а «чарльз»?! – подхватит тему старичок, давно уже дымящий толстой сигарой в самом углу бара близ занавески, прикрывающей вход в туалет. – А кто, скажите мне, сможет сейчас исполнить «чарльз» так, как его делал сам Чарльз Миллер? Мне об этом рассказывал отец!

И хотя, кроме отца ветхого старичка, никто из присутствующих не видел и не мог видеть живьем Чарльза Миллера, игравшего в самом начале прошлого века, все молчаливо согласятся, что сейчас с такой элегантностью никто «чарльз» исполнить не сможет.

А родился этот прием почти одновременно с рождением бразильского футбола. И родился случайно. Где-то в одном из первых матчей чемпионата Сан-Паулу 1902 года. Потому и не осталось уже свидетелей того любопытного эпизода: оказавшийся в страшной толчее игроков и уже совсем было потерявший контроль над мячом Чарльз Миллер вдруг споткнулся, чуть не упал, промахнулся мимо мяча, пытаясь ударить по нему. Но спустя секунду, когда удалось сохранить равновесие и нога пошла обратно, нечаянно и неловко ударил, точнее сказать, ткнул его пяткой назад. И по счастливой случайности мяч попал на ногу своего же рванувшегося к воротам соперника игрока.

Зрители, столпившиеся вокруг, рассмеялись: уж больно удачно это получилось. И Чарльз Миллер через пару минут уже сознательно повторил этот удар пяткой назад. И снова народ возликовал. Сюрприз для соперников и счастливый случай для своих. С тех пор удар этот и стал называться «чарльз». В отличие от «мараньона», им и сегодня пользуются довольно широко, но попробуйте утверждать, что кто-нибудь исполняет его лучше Чарльза Миллера!

– Ну а «баррозо»? – воскликнет протирающий стаканы буфетчик. И тут же бросит полотенце на стойку бара и зажмурится с наслаждением, словно созерцая этот восхитительный прием.

– Еще бы! – с готовностью откликнутся все присутствующие. Как же, как же! Удар «баррозо»! Знаменитый удар внешней стороной стопы, пугающий защитников и повергающий в панику вратарей. Впоследствии он превратился в «сухой лист», тот знаменитый удар, прославивший Диди. Тот самый «сухой лист», каким Диди забил первый гол в истории «Мараканы» в июне пятидесятого года в матче сборных Рио и Сан-Паулу. А потом, в пятьдесят седьмом, тот же Диди тем же ударом вывел Бразилию в финал чемпионата мира в отборочном матче с командой Перу.

И каскад подобных ностальгических восклицаний будет завершен обязательным напоминанием, что все-таки первый «сухой лист» был исполнен не Диди, а Рубенсом Салесом. И случилось это, когда Диди еще и на свете-то не было: в 1914 году в первом же матче сборной Бразилии со сборной Аргентины в Буэнос-Айресе на Кубок Рока. Это был единственный в том поединке «наш» гол. Который принес первую победу в долгом, продолжающемся до сих пор и никогда не утихающем споре двух великих футбольных держав.

– Ну, а «бисиклета»? – устало спросит зашедший пропустить рюмочку по дороге домой репортер светской хроники, собирающий в близлежащих к своему дому барах добрую половину информации для ежедневных колонок. – А «бисиклета»? Не станете же вы утверждать, что ее изобрел не Леонидас, а кто-то другой?

И замолчит, оглядывая всех с видом картежника, держащего в руках полный «стрит» и предвкушающего верную и неминуемую свою победу.

Тут все уважительно замолчат и закивают головами. Потому что двух мнений здесь быть не может: «бисиклету» («велосипед») – удар в падении на спину через себя – действительно изобрел Черный Диамант Леонидас, великий идол тридцатых годов, с которым никто не мог сравниться.

– По крайней мере, до появления Пеле, – скажет кто-то вполголоса, словно размышляя вслух.

– И Гарринчи, – добавит бармен со вздохом.

И все кивнут головами, отдавая дань уважения великим именам Гарринчи и Пеле, Леонидаса и Рубенса Салеса, Чарльза Миллера и Мими, Мараньона и Баррозо. Вспомнив с легкой и сладостной ностальгией великие удары, финты и приемы.

…Так это происходит в Бразилии. В Рио и Сан-Паулу, в тысячах других больших и малых городов и крошечных селений этой гигантской страны. Я был десятки раз либо невольным свидетелем, либо участником таких дискуссий и дружеских перепалок, в финале которых все мы всегда приходили к чуть грустному выводу: «Да, были люди в наше время…»