Мистика московских кладбищ - Рябинин Юрий Валерьевич. Страница 32
Нам с отцом выпало встать в самом удобном месте: за оградой могилы Ключевского. Прямо напротив нас стояла Наталья Дмитриевна с сыновьями и внуками, слева от нее президент с охраной, а перед ними, то есть, получается, между ними и нами, гроб с телом покойного. Поэтому рассмотрели мы все в мельчайших подробностях.
Пока духовенство отправляло какие-то последние детали погребального обряда, Наталья Дмитриевна наклонилась к внуку — пятилетнему где-то мальчику в ладном костюмчике — и что-то ему шепнула на ушко. Мальчик немедленно заплакал и стал растирать глаза кулачком. Скорее всего, Наталья Дмитриевна велела ему именно начать плакать. Потому что нельзя в эту минуту внуку покойного не плакать. Кругом же фото- и видеокамеры. В истории похороны должны остаться с плачущим внуком — маленьким, переживающим потерю любимого дедушки, Солженицыным. Мне почему-то вспомнилась кинохроника похорон Кеннеди. Тогда Жаклин так же наклонилась и сказала что-то малютке-сыну, и тот вдруг приложил ладошку к голове, отдавая честь убитому президенту и отцу. Этот исторический жест Кеннеди-младшего теперь прокручивают по телевиденью в любом случае, когда только заходит речь о трагически погибшем американском президенте. Не будут ли со временем точно так же прокручиваться кадры с плачущим у могилы Солженицына внуком в любой передаче, в любом фильме о писателе?
Когда опускали гроб в могилу, раздался оглушительный гром, — где-то за кустами солдаты салютовали из карабинов. При первом залпе сын Солженицына — не знаю, по имени который именно — едва не сел на землю. Наверняка подумал: теракт! Впрочем, вздрогнули многие, — салютовали солдаты, действительно, неожиданно. Но вот президент Медведев, надо отдать должное, даже не дернулся. Хотя, кто знает, может, его охранники и предупредили быть готовым к потрясению, чтобы президенту не уронить достоинства неожиданным расплохом, не потерять лица?
В 1990 году Донской монастырь был передан Московской патриархии. Обычно в таких случаях говорят: возвращен верующим. Но в данном случае произошло явление в высшей мере парадоксальное. Оказавшись в лоне патриархии, монастырь, во всяком случае, большая его часть, стал практически недоступен для мирян, равно — верующих и неверующих. Недоступен куда в большей степени, чем в советскую эпоху. Если в богоборческие времена в монастыре не существовало закоулка, куда бы нельзя было заглянуть, то теперь мирянин волен лишь дойти от ворот до храма и возвратиться назад. Все прочие пути перекрыты. Куда ни пойдешь, всюду понаставлены заборы, изгородки — деревянные, железные, сплошные, любые, на все вкусы. Повсюду соглядатаи. Монахи так аргументируют эти свои порядки: они вывесили объявление, уведомляющее посетителей, что монастырское кладбище закрыто для посещения «в связи с угрозой теракта». Но тогда разумнее было бы не кладбище, а самые храмы закрыть. Нужно же быть поистине блаженным террористом, чтобы идти взрывать динамит среди могил, где кругом практически ни души, а не сделать этого в переполненном соборе. Уговаривать охранников бесполезно — не пустят. Они обычно отвечают так: вы к кому идете? у вас здесь кто-нибудь из близких похоронен? Им даже в голову не приходит, что бывают такие захоронения на кладбищах, которые близки очень многим. Близок ли кому-то Чаадаев? Безусловно. А Ключевский, Шмелев, Майков, Сумароков, Бове, Барановский, Перов, Ильин? Почему какие-то монахи решают, имеют ли право почитатели этих людей навестить их могилы или не имеют?
Помимо уникального некрополя в монастыре находится собрание монументальной скульптуры, свезенной сюда со многих уничтоженных московских кладбищ, а также фрагменты — наличники, порталы и пр. — некоторых разрушенных церквей. Раньше, когда монастырь принадлежал Музею архитектуры им. A.B. Щусева, к фрагментам, вмонтированным в одну из стен, можно было свободно подойти. Теперь тропинка, ведущая к этой стене, перекрыта сплошным забором, как на дачах у «новых русских». А уж о том, чтобы заглянуть, как когда-то, в некультовые монастырские здания и помещения, вообще не может быть речи, — propriete privee!
Сейчас много говорится об издержках приватизации начала 1990-х. Но при этом отнюдь не ставится под сомнение законность, а вернее — справедливость, безраздельного владения «разгосударствленной» собственностью церковью.
Христианская мораль, между прочим, опирается и на принцип: даром получили — даром отдавайте. Нет, никто не требует у церкви что-то отдавать — Боже сохрани! — но не лишать возможности людей смотреть то, что они всегда прежде свободно видели, это-то, кажется, не слишком великая прихоть мира, — так не показывают даже!
Кто бы мог подумать, что именно в наше время, самое демократическое и либеральное, как его называют, в российской истории время, старинное мемориальное кладбище сделается недоступным для посещения?
Этот заключительный фрагмент очерка был нами написан еще для первого издания книги. С тех пор в монастырских порядках кое-что изменилось к лучшему: монахи открыли кладбище для свободного посещения по субботам и воскресеньям. Спасибо хотя бы и на этом.
Вечный покой под колесами
От Лефортова до Сущевки теперь можно домчаться по третьему транспортному кольцу за несколько минут: в туннелях, по эстакадам, без единого светофора, — пролетишь и не заметишь как.
Так с ветерком и пролетают водители под горку с Русаковской эстакады в сторону Рижского вокзала, нисколько не догадываясь, что едут по кладбищу, что под самыми колесами их машин ожидают воскресения сотни покойных. Хорош же у них там вечный покой…
Своему перемещению от Кремля в далекое Красное Село Алексеевский женский монастырь обязан, как ни удивительно… победе русских над Наполеоном в 1812 году. По обету императора Александра Павловича в честь этой победы в Москве должен был появиться грандиозный храм, посвященный Христу Спасителю.
После долгих поисков наиболее подходящего места для главного храма России выбор нового уже императора — Николая Павловича — остановился на старинном московском урочище Чертолье, где в дохристианскую эпоху, предположительно, находилось капище восточнославянского божества Тура. Но к XIX веку это место в центре Москвы отнюдь не было незанятым. Там еще с 1360 года существовал женский монастырь с многочисленными постройками и немалым кладбищем при нем. Кстати, на этом кладбище была похоронена монахиня Таисия, бывшая супруга попа Никиты Минова — впоследствии патриарха Никона. Но царскою волею все это было подчистую срыто. А на освободившемся пространстве поднялся величественный храм академика Тона, который, с перерывом на социалистический эксперимент в XX веке, стоит там и по сей день.
Монастырь же вынужден был перебираться на новое место. Свое высокое покровительство в этот нелегкий для него период монастырю оказывал сам первоиерарх русской церкви митрополит Филарет (Дроздов). Существует такая московская легенда, будто бы игуменья Алексеевского монастыря, уязвленная столь бесцеремонным, несправедливым отношением верховной власти к ее обители, изрекла страшное пророчество: коли монастырю здесь не бывать, то и ничего более на этом месте стоять не будет! И это пророчество неоднократно подтверждалось как будто: поднявшийся все-таки на монастырской земле величественный храм Христа в 1931 году был снесен; на его месте взялись было возводить еще более грандиозный дворец советов, — не достроили и тоже разобрали; и единственное, что прижилось на месте древнего монастыря на довольно продолжительное время — небезызвестное купальное заведение «Москва».