Правда варварской Руси - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 14

«Частные» иконы, скорее всего, были просто пожертвованы в храм прихожанами. А «частные» молитвы, придя в церковь, мы читаем и сейчас — ставя свечи к той или иной иконе перед началом службы или выбрав момент по ходу ее. «Необразованность» священников касалась лишь незнания ими иностранных языков и латыни (которые им были не нужны) и неумения вести полемику (которая русским тоже не требовалась, их религия основывалась не на логике человеческого ошибающегося разума, а на вере). В реальности же не только священники, но и миряне отнюдь не были невеждами в вопросах богословия. Олеарий описывает, как русский пристав, услышав молитву голштинцев и разобрав имя «Иисус», заинтересовался, перекрестился и попросил перевести текст. И одобрил услышанное, сказал, «что не ожидал, чтобы немцы были такие добрые христиане и богобоязненные люди». А сотрудники датского посольства Ольделанда завели в Москве беседу «о бессмертии души» с приставом по имени Петр Иванович, «причем он с русской точки зрения давал очень убедительные ответы».

Пункты о пьянстве служителей, о неподобающем поведении прихожан в храме взяты из царских и патриарших грамот. Раз недостатки названы, то иностранцы и «обобщили» их. Хотя касались они искоренения каких-то частных случаев. Да и степень «неподобающего поведения» бывает разной. Одно дело — перемигиваться с пришедшими в церковь красотками, как было принято в католических странах, другое — шепнуть пару слов знакомому. Кампензе, описывая папе Клименту VII расхождения между догматами православной и католической церкви, отмечал: «Во всем прочем они (русские), кажется, лучше нас следуют учению Евангельскому». А Павел Алеппский, который, в отличие от прочих иностранцев, сам присутствовал в русских храмах, был поражен дисциплиной прихожан: «Люди стоят, будто к месту приросли, в продолжение всей службы — кто совершенно неподвижно, кто непрестанно склоняясь в молитве. Видит Бог, сколько длинна их молитва, песнопения и богослужения. Привычка сделала их нечувствительными к усталости… Удивительнее всего было видеть, как отроки и малые дети, сыновья высших государственных сановников, часами стоят с непокрытой головой, ни одним движением не выдавая своего нетерпения».

Но хватало и других проблем, реальных, а не мнимых. Наряду с официальной, существовала и толща «народной» религии. Где сохранялись, например, следы древнего язычества — в виде всевозможных колядок, святочных гаданий, маслениц, купальских игрищ, хороводов. Чаще всего о языческих истоках давно было забыто, и эти обряды стали вполне безобидными. Наоборот, они разнообразили и делали более яркой народную жизнь. Однако субстраты древних дохристианских учений просачивались и в литературу, ходили по Руси в рукописных изданиях, разносились «каликами перехожими». Кое-где в глуши возникали и секты. Распространение они получили позже, в XVIII в., когда западное «просвещение» нарушило духовное единство общества, и люди ударились в самостоятельное богоискательство. Но в виде неких «зародышей» они уже существовали. Была, скажем, секта подрешетников, предшественников «хлыстов», чьи обряды во многом повторяли древние мистерии «великой матери» с экстатическими радениями, отождествлением Бога с «красным солнышком», а Богородицы с «матерью сырой землей». Издревле ведет свою родословную и секта скопцов, тоже близкая языческим культам. Каким-то образом уцелела на Руси и раннехристианская ересь монтанистов, осужденная еще во II в. и допускавшая путь к спасению через самоистязание и добровольное мученичество. Возникали и мрачные учения, близкие манихейству, где материальный мир признавался творением нечистого и призывалось к разрушению всего плотского. Скажем, в 1630-х некий старец Капитон вел проповедь «самоуморения».

Посторонние веяния проникали и из-за рубежа. Еще в XV в. нашумело дело о «ереси жидовствующих», которую занес в Новгород «жидовин именем Схария» с тремя каббалистами. А к XVII в. контакты с иностранцами стали куда более широкими. И какие-то заграничные влияния были неизбежными. Не всегда еретические, но вносившие неясности и разноголосицу в духовную жизнь. Например, новгородские и псковские мастера начали писать иконы «фряжского письма», перенимая традиции западной живописи. В таких условиях сохранение религиозной чистоты и единства приобретало особую важность. Но существовали трудности и другого порядка. Богослужебная литература долгое время была рукописной. На Руси ходили переводы с греческих и южнославянских книг — а делались они в разное время, с разных оригиналов, разными переводчиками. Вносились искажения при переписке. А для украинской униатской церкви началось печатание богослужебных книг в Италии, и они тоже попадали в Россию — попробуй, найди различия.

Сказывалось и историческое расхождение русской и греческой церквей, долго развивавшихся независимо друг от друга. Когда Русь принимала крещение, в Византии было принято совершать крестное знамение двумя перстами (что символизировало единство божественной и человеческой природы Христа), а позже в греческой церкви утвердилось знамение тремя перстами (что символизировало единство Святой Троицы). Различия были и в направлении движения крестного хода — «посолонь» (по солнцу) и «противосолонь», в служении литургии на семи или пяти просфорах, в двукратном или трехкратном славословии «аллилуйя» («хвалите Бога»). Были и другие различия, накопившиеся со временем.

Попытки унификации православных обрядов и литературы предпринимались еще при Иване Грозном, когда Стоглавый Собор осудил троеперстное крестное знамение, утвердив двоеперстие. Шла борьба с неканонической и псевдохристианской литературой. Эту работу продолжил Филарет. Поскольку много богослужебных книг погибло в пожарах Смуты, он развернул их широкое издание на Московском Печатном дворе, привлек значительный штат образованных «справщиков», выверявших тексты первоисточников. А для подготовки квалифицированных священнослужителей открыл первые в России постоянные школы (прежде кандидаты готовились самостоятельно, после чего сдавали экзамен).

Но на Украине процесс шел быстрее и иным путем. Там православие, чтобы противостоять униатам и католикам, вынуждено было усваивать и западные богословские методики, умение вести дискуссии, ввести изучение языков, логики, риторики, философии. Одним из главных орудий иезуитов были их прекрасные школы, куда бесплатно принимали и протестантов, и православных. Причем католицизм в открытую никому не навязывался — считалось, что зароненные в души учеников «семена» должны прорасти сами по себе, исподволь. Чтобы противоборствовать иезуитам, создавались православные братства, открывавшие свои школы. А Киевский митрополит Петр Могила организовал Киево-Могилянскую академию. Но при этом он являлся врагом России и связи налаживал не с Москвой, а с Константинополем. С соответствующей разницей в обрядности. Ну а гонения на православие в Речи Посполитой не утихали, многие украинские ученые священники и монахи эмигрировали в царские владения. Что ж, Русь всегда рада была помочь единоверцам, она с удовольствием привечала хороших специалистов. Однако при контактах проявлялись упомянутые нестыковки и противоречия…

Как раз этот круг вопросов и привлек внимание Алексея Михайловича в первые годы царствования. Он и раньше был очень набожным, большое влияние на него имели духовник Вонифатьев, протопоп Иван Неронов. А в горе, потеряв родителей, юный царь оказался особенно восприимчив к их наставлениям. Они внушали ему, что главное для государя — укрепить веру в своих подданных. Тогда и враги будут не страшны, и дела на лад пойдут, поскольку все беды «по грехам нашим». И Алексей соглашался, внимал. При нем образовался «кружок ревнителей благочестия», куда вошли священник Даниил, дьякон Иванов. Вошел и будущий патриарх Никон (Никита Минаев). Он был мордвин, родился в с. Вельдеманове Нижегородского уезда, сбежал от мачехи в Макарьевский Желтоводский монастырь, стал священником, потом постригся в монахи. Выделился грамотностью, религиозным рвением — порой клал по тысяче земных поклонов. Стал учеником, а потом и преемником игумена Кожеезерского монастыря Никодима (причисленного к лику святых). А в 1646 г., находясь в Москве, был представлен царю, понравился ему и был назначен архимандритом Новоспасского монастыря.