Правда варварской Руси - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 91

Что и соответствовало его замыслам. Вся государственная жизнь начала крутиться не вокруг каких-то проблем, а только вокруг личности Людовика. Вся знать, принцы, вельможи теперь постоянно должны были околачиваться при дворе. А следовательно, под присмотром, чтобы не строили заговоры. А чтобы занять их, прочнее привязать к себе, король взял за образец обычаи Османской империи. Преклонение перед султаном. И еще усугубил эти обычаи. Придворное бытие стало определяться сложнейшим ритуалом от утреннего пробуждения монарха до его отхода ко сну. Все было расписано до мелочей. Так, честь подавать королю сорочку по утрам, а вечером подносить ему свежую рубашку, принадлежала только принцам крови. В свою очередь, принцам крови обязаны были оказывать почести аристократы, а им — просто дворяне. И придворный протокол четко фиксировал иерархию — кто во дворце может только стоять, кто имеет право сидеть и на чем — в креслах, на табуретке, на стуле с той или иной спинкой. Строго определялся и порядок шествий при сопровождении короля.

Страсть французской знати к интригам Людовик пустил в безопасное и полезное для себя русло — теперь она интриговала за более почетные места в рамках того же протокола. Высшие аристократы боролись на право подать монарху chaise регсее («сиденье с отверстием») или держать свечу при его раздевании (хотя опочивальня была ярко освещена). Все было пышно и театрализованно. Когда несли еду, провозглашалось: «Говядина короля!» — и все услышавшие обязаны были снимать шляпы и кланяться. Ночной горшок короля выносили под конвоем четверых марширующих дворян с обнаженными шпагами. А наградами отличившимся становились бездельные, но хорошо оплачиваемые должности — «ординарный хранитель галстуков короля», «капитан комнатных левреток» и т. д. И подобных прихлебателей при дворе обреталось 4 тыс.

Таким образом, Людовик перестал быть для дворян «первым среди равных», он превратился в подобие живого божества. А знать стала всего лишь его декоративным оформлением. Получив за это возможность участвовать в искусственно созданной роскошной «сказке» — при дворе постоянно шли балы, представления, карнавалы, пиры, охоты. Лесть царила самая низкопробная. Один из маршалов при встрече с королем закатил вдруг глаза: «Не было случая, чтобы я дрогнул перед врагами вашего величества, но сейчас я трепещу». Людовика называли «великим», «богоподобным», «победоносным», «королем-солнцем». Но еще более верным способом выдвинуться были женщины — смазливые жены, дочери, племянницы. Весь придворный женский персонал Людовик рассматривал в качестве своего потенциального гарема и резвился, как петух в курятнике.

Чин его фаворитки был вполне официальным и очень высоким в государственной иерархии, перед ней обязаны были вставать даже герцогини. На данном «посту» сменяли друг дружку Луиза де Лавальер, маркиза де Монтеспан, м-ль де Фонтанж. Но это уж были недосягаемые высоты — другие дамы были счастливы хотя бы разовому пребыванию в объятиях монарха. Поскольку даже такой успех обеспечивал им почет и награды, а их родным — карьеру и пожалования. А ниже по рангу размещались те, кто удостоился стать фаворитками и временными любовницами принцев и вельмож. Словом, Людовику удалось изменить саму психологию дворянства. Идеал нищего, но гордого дворянина, хватающегося за шпагу при малейшем нарушении «чести», исчез! И утвердилась другая система ценностей, где престижными стали роли лакеев, шутов и проституток…

Кстати, король обращался со своим окружением именно таким образом — совершенно бесцеремонно, как с прислугой. Мог вдруг без предупреждения сесть в коляску и отправиться на прогулку, и все придворные, в том числе беременные дамы, должны были сопровождать его и несколько часов трястись по ухабам дорог, не имея возможности остановиться хотя бы по естественным нуждам. А бывало и по-другому — он мог тормознуть коляску и отправиться в кусты с кем-то из любовниц. И сотни сопровождающих тоже разбегались парочками по кустам, изображая, будто их охватил порыв страсти, а исподтишка оглядываясь, как бы монарх не закончил свое дело и не уехал раньше их. Впрочем, со своими фаворитками он порой занимался любовью чуть ли не в открытую, на глазах у двора. А у других дам, походя, мог пощупать груди или задницу — это было великой честью.

Что же касается искусств и науки, то создание и финансирование академий стало частью единого плана по установлении «патронажа» короля над интеллектуальной жизнью Франции. Литераторы, художники, мыслители, дорвавшиеся до этих кормушек, должны были обслуживать тот же самый культ роскоши и идеологические установки монарха, получали пенсии, премии, подачки. За них шла жесточайшая борьба — так, королевскую монополию на создание опер сперва получил аббат Перрэн, потом ее сумел урвать композитор Люлли. Как правило, произведения были заказными. Например, Мольер создавал «Мещанина во дворянстве» под упомянутую кампании «раздворянивания», а «Тартюфа» — под кампанию борьбы с «благочестивыми» из Общества Святых Даров. А Ларошфуко в угоду Людовику обосновывал порочность человека и доказывал, что только принуждение удерживает подданных от анархии. Но, конечно, шедевры при такой системе рождались редко. Живопись и скульптура тиражировали парадные портреты короля и вельмож. Драматурги придумывали напыщенные «аллегории» или балеты, куда преднамеренно вставлялись всякие «пикантности». Актрисы оперы и «Комеди Франсез» считались почти штатными проститутками, да еще и невысокого разряда (в отличие от титулованных). А главным заработком поэтов и литераторов была лесть. И от своего лица, и по заказам вельмож — чтобы они смогли блеснуть «свежим» восхвалением Людовика и его фавориток.

Искусства и науки имели еще одну важную функцию — утвердить на внешней арене приоритет Франции. И это удавалось вполне. Скажем, в Англии после реставрации самобытное дореволюционное искусство и шекспировский театр так и не возродились — начали копировать французов. И в Голландии, Австрии, Германии, Дании, Швеции… В Европе пошла мода на французское искусство, французские жизненные стандарты, французский блеск. Хотя в действительности позолота «золотого века» была очень тонкой. Допустим, король, как и его отец, почти не мылся. Соответственно и вся французская знать чистоплотностью не страдала, и вши, ползающие под пышными нарядами кавалеров и дам, считались вполне нормальным явлением. «Сборник правил общежития», изданный при Людовике XIV, учил «причесываться раньше, чем идти в гости, и, будучи там, не чесать головы пятерней, чтобы не наградить соседей известными насекомыми». Тот же сборник рекомендовал «мыть руки ежедневно, не забывая сполоснуть и лицо».

Да и манеры выглядели далеко не такими изысканными, как в романах Дюма и супругов де Голон. Изъяснялись при дворе очень грубо. Королеву-мать было принято называть «старухой», другие дамы значились под кличками «торговка требухой», «толстуха», «кривая Като», «потаскуха» и т. п. Собственных сыновей и дочерей Людовик звал «какашками», «козюльками», «вонючками» — это ласково, в рамках тогдашнего юмора. Подобным образом обращались и к любовникам. Правилам хорошего тона отнюдь не противоречило высморкаться в рукав, а остроумной шуткой при дворе считалось, к примеру, плюнуть в рот спящему. Ну а пиры напоминали вульгарную обжираловку. Поесть Людовик очень любил, и принцесса Пфальцская вспоминала: «Я часто видела, как король съедал по тарелке четырех разных супов, целого фазана, куропатку, большое блюдо салата, пару толстых ломтей ветчины, миску баранины в чесночном соусе, тарелку пирожных. А потом принимался за фрукты и сваренные вкрутую яйца». Причем он «всю жизнь ел исключительно с помощью ножа и собственных пальцев». В отличие, кстати, от России, где в боярских домах давно пользовались двузубыми вилками (во Франции они внедрились лишь в XVIII в., при Людовике XV).

За столом король забавлялся, швыряясь в присутствующих, в том числе и в дам, хлебными шариками, яблоками, апельсинами, приготовленным салатом. Между прочим, специальных столовых вообще еще не было. Ели абы где — где стол накроют. И туалетов не было, пользовались горшками. Горожане опорожняли их, выплескивая из окон прямо на улицу. А сам Людовик по утрам принимал посетителей, сидя на горшке. Из-за обжорства он мучился запорами, и эта процедура занимала длительное время. Он и завтракал на стульчаке в процессе оправки. В присутствии кавалеров и дам. Стоять рядом, когда его величество гадит, было высочайшим почетом. А для нужд придворных по дворцу ходили особые лакеи с горшками. Но их не хватало, и современники отмечали, что вельможи «орошают занавески, мочатся в камины, за дверьми, на стены, с балконов». А дамы для своих надобностей присаживались под лестницами. Принцесса Пфальцская писала: «Пале-Рояль весь пропах мочой». Из-за этого двор периодически переезжал — из Пале-Рояля в Лувр, потом в Фонтенбло… А оставленную резиденцию мыли и чистили.