Правда варварской Руси - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 98

Пункт о совместном приведении «к послушанию казаков» паны от украинцев скрывать не стали. Он стал великолепным козырем в руках антироссийской партии, чем и воспользовался Дорошенко. Созвал в Чигирине раду, к нему примкнуло большинство полковников, митрополит Тукальский, Юрий Хмельницкий, сбросивший ради такого случая монашескую рясу. Прибыл и посол Крыма. И вызрел грандиозный заговор. Недалекого и неумного Брюховецкого окрутили, как ребенка, чтобы его руками оторвать Левобережье от Москвы. К нему обратились митрополит Тукальский и полковники, убеждая, что если он поднимет восстание, то и Правобережье подчинится ему, а Дорошенко отречется от гетманства.

Атмосфера нагнеталась слухами. Раздел Украины, в общем-то, определился изменами и антироссийскими настроениями правобережных полков, но теперь поляки на своей «половине» вновь насаждали власть розгами и виселицами — и в этом гетманская пропаганда обвинила «кацапов». Мол, продали панам наших братьев! И сговорились с ляхами извести казаков, заплатили Варшаве 14 миллионов на наем войска. (Хотя в действительности по условиям мира было уплачено 500 тыс. злотых — компенсация помещикам, утратившим собственность на Левобережье. Ту самую собственность, которая отошла к казачьей старшине). Изменил и российский ставленник митрополит Мефодий. Он тоже возмечтал о независимости от Московской патриархии. Объявил, что разрешает гетмана и войско от присяги царю. И в Гадяче собралась тайная рада, постановившая изгнать русских. Брюховецкий начал сноситься о союзе с Крымом и Турцией, организовывать провокации. Ради получения боярства и силовой поддержки он сам же выпросил увеличения гарнизонов на Украине и передачи сбора налогов русским чиновникам — теперь он представлял это как доказательства «закабаления».

По указаниям гетмана и полковников города отказывались платить подати, сборщиков налогов избивали, задирали ратников. В Москве о тревожных симптомах знали. И Ордин-Нащокин для умиротворения выдвинул формулу «вера — глава». Надо, дескать, просто перевести украинское духовенство из подчинения Константинопольской патриархии в Московскую. И организовать поездку царя в Киев на поклонение святым местам, что упрочит влияние России. Визит назначили на ближайшее лето, но это только подтолкнуло заговорщиков — приедет государь и может во всем разобраться! И объявление о предстоящем визите было тоже использовано для пропаганды. Мол, явится царь с войском, чтобы лишить Украину ее «вольностей»! Алексей Михайлович начал предпринимать меры по повышению военной готовности. Писал в Белгород Ромодановскому, призывая его быть настороже. Но события развивались быстрее.

Брюховецкий решил восстать зимой, чтобы весенняя распутица задержала русские войска и дала ему тайм-аут. 8 февраля он вдруг потребовал от гадячского воеводы Огарева убираться вон, иначе русские будут перебиты. У Огарева было всего 280 бойцов. Получив гарантии свободного ухода, он выступил из города. Но в поле на колонну со всех сторон обрушились пьяные гетманские казаки. В бою погибло 120 человек во главе с полковником Гульцем. 30 прорвались, но замерзли в пути, а 130 избитых и раненых взяли в плен, среди них и воеводу. В драке он отсек ухо сотнику, и тот отыгрался на жене Огарева. Несмотря на мороз, с нее сорвали одежду, провели голой по городу, и на площади сотник собирался изрубить ее на части. Но едва приступил к делу и отрезал женщине одну грудь, горожане возмутились и отбили ее.

Брюховецкий разослал универсал, что «послы московские уговорились с польскими с обеих сторон разорять Украину». И подготовленный мятеж полыхнул повсюду. Попали в плен воеводы Тихачев, Загряжский, Клокачев, Кологривов, их ратников перебили. В Стародубе погиб с отрядом Игнатий Волконский. В Новгороде-Северском дрался до последнего Исай Квашнин. Когда его силы растаяли, явились трое сотников, предлагая сдаться. В случае отказа обещали ему мучительную смерть, а его молодую жену отдать на потеху казакам. Квашнин велел их повесить. Чтобы избавить супругу от поругания, ударил ее саблей, а сам пал в рубке. Но его жена выжила и осталась единственной, кто поведал о трагедии гарнизона.

Нет, восстание не было всенародным. Действовали в основном казаки из полковничьих и гетманских отрядов. Что же касается горожан и селян, то часть была сбита с толку пропагандой, часть устала от войны и осталась индифферентной, а значительная доля сохранила симпатии к русским, но была ошеломлена и запугана стремительным переворотом. В Киеве большинство граждан приняло сторону воеводы Шереметева, и он удержал город. Удержались и крепости, где были значительные гарнизоны и где русские не поддались на посулы «свободно уйти» — Нежин, Переяславль. Воевода Андрей Толстой отбивался в Чернигове. Казачий полковник Самойлович занял «новый город», но Толстой укрепился в «старом», а на предложение капитуляции ответил вылазкой и побил многих осаждающих.

Всего от России отложилось 48 городов и местечек, изменники захватили 14 тыс. рублей, 142 тыс. четвертей хлеба (направленных правительством в помощь Украине!), 183 пушки, на 74 тыс. руб. пожитков русских чиновников и воинов. Брюховецкий отправил посольство Гамалея, Лавренко и Беспалого в Стамбул, великий визирь согласился принять гетмана в подданство. Пошли письма и на Дон: «Москва с ляхами постановила славное Запорожское Войско и Дон разорить». Донские казаки отвергли агитацию изменника, а его грамоты переслали в Москву. Но Брюховецкий знал и о втором атамане, пытался ссылаться с Разиным и призывал донцов быть «в братском единении с господином Стенькою».

Впрочем, сам Стенька о единении с «хохлами» даже не думал. Он зимовал в Яицком городке, и отвлечение царских войск на Украину играло ему на руку. А ратников из Астрахани воеводы не решились отправлять в поход через зимние уральские степи. Пробовали завязать переговоры, воздействовать на «воров» угрозами и обещаниями амнистии. Разин все обращения игнорировал, одного из гонцов утопил. Он вообще вел себя, как царек, терроризировал малочисленное яицкое казачество. Оно, как и донское, изверга не поддержало, и он так допек казаков, что они вспоминали Стеньку с проклятиями и омерзением даже спустя полтора века, когда Пушкин собирал на Урале материалы о Пугачеве.

Ну а по весне пиратская эскадра из 24 стругов покинула Яик, вышла в море и двинулась вдоль западного берега. У Тарков к ней присоединился Сережка Кривой с бандой в 700 человек. Напали на владения шамхала Тарковского, нахватали добычи. Дальше начиналась персидская территория, но Разину было без разницы, кого грабить. Его орда разорила все побережье от Дербента до Баку. Неожиданно налетали с моря, бесчинствовали и уплывали — добычу гребли солидную, а потери были минимальными. Но когда достигли Решта, там уже было собрано войско. Бандиты струхнули. Разин вступил в переговоры и сообщил, что они пришли наниматься на службу и просят дать им место для поселения. Правитель Решта разрешил высадку, выдал «кормы» и велел ждать ответа от шаха. Возможно, схитрил, но в любом случае Стенькина вольница перепилась, стала отнимать имущество у горожан, насиловать баб. Тогда персы ударили по пьяному лагерю, перебили 400 человек, с остальными Разин удрал в море. И отомстил, явившись в Ферахабад. Объявил, что пришел с миром и хочет лишь поторговать. Его пустили, 5 дней банда торговала награбленным. А когда притупила бдительность местных, Стенька подал сигнал, и пошла резня. Ферахабад разграбили и выжгли дотла. Потом разгромили Астрабад.

В это время в России возник еще и третий эпицентр смуты, на севере. До собора, низложившего Никона, церковная реформа часто связывалась в умах с персоной патриарха — прогонит его царь, и все вернется к старине. Поэтому во многих приходах и монастырях служили по-прежнему. Но Никона убрали, а реформы были подтверждены. И только тогда-то оно началось, раскольничье движение. Возглавил его Соловецкий монастырь. Здешние старцы отказались принять исправленные книги и начали рассылать по стране «соловецкие челобитные». Их пробовали увещевать, потом послали отряд. Но монастырь был сильной крепостью, имел большие запасы продовольствия и гарнизон стрельцов. Монахи их сагитировали — чему, кстати, способствовал никоновский запрет на употребление водки в монастырях, отвергнутый старцами вместе с остальными реформами. Те, кто стоял за переговоры, были отстранены от управления обителью, и она села в осаду. Штурмовать или бомбардировать ее, в общем-то, никто не пытался. Староверам только этого и требовалось, чтобы поднять шум о надругательстве над святыней. И инструкции царя запрещали активные действия. Монастырь обложили постами, и началось «соловецкое сидение».