От Киева до Москвы: история княжеской Руси - Шамбаров Валерий Евгеньевич. Страница 66

Однако у Ростиславичей имелся сильный покровитель, Андрей Боголюбский. Владимирский государь остался верен памяти Набожного, недвусмысленно заявлял, что готов заменить отца его сыновьям. Но Мстислава II подпирала Византия, и она не преминула сказать свое слово. Умершего митрополита Иоанна сменил Константин, и он повел себя еще более радикально, чем его предшественник. Он как бы и не заметил безобразий в Новгороде, беззаконий Мстислава II. Напротив, взялся оказывать ему всемерную поддержку. Зато к Боголюбскому отправил вдруг суровую и властную грамоту, вызывал его соратника Федора к себе на суд. Андрей и Федор не исполнили его повелений. Попытались найти справедливость, обратились к епископам, к Константинопольскому патриарху.

Но греческая церковь развернула мощную кампанию травли Боголюбского. Подключила талантливого богослова епископа Туровского, от него пошли к Андрею обличающие послания о «безумных сановниках и буих в иереях». Епископ сочинил нравоучительную притчу о «слепце и хромце», которым господин поручил стеречь виноградник, но слепец посадин на плечи хромца, и они обокрали сад. А хозяин узнал и изгнал обоих. Под безумным сановником и слепцом прозрачно подразумевался не кто иной как Боголюбский, а под буйным иереем и хромцом — Федор. Они выставлялись в виде воров, посягнувших на чужое. На то, что принадлежало византийской церкви, императору, подразумевалось — Самому Господу! Указывалось, что грех, совершенный сознательно — уже ересь, и откровенно предупреждалось:

А патриарх Лука Хризоверг резко сменил тон. Куда там подевались былая вежливость и любезность! Он делал вид, будто только что ознакомился с давними просьбами об учреждении во Владимире митрополии, и отказывал в этом. Настаивал, чтобы Боголюбский порвал с «самозванцем» Федором и отослал его на суд митрополита, а в противном случае угрожал государю и всей Залесской земле… отлучением от церкви. Вот тут уж было от чего опешить! Государя, который каждый свой шаг соизмерял с Православием, которого патриархия совсем недавно расхваливала, эта же патриархия готова была объявить еретиком, вероотступником, отторгнуть от христианства понастроенные им города и храмы!

Обдумав ситуацию, Боголюбский решил все-таки послать Федора в Киев. В конце концов, с приговором митрополита можно будет поспорить, найти сторонников среди русского духовенства и спустить дело на тормозах. Да и насколько осмелится митрополит осудить священника, за которым стоит могущественный государь? Но он осмелился. Ведь он тоже действовал не сам по себе, им руководили патриарх и сам император, его прикрывал Мстислав II! Имея такую опору стоило ли опасаться Владимирского великого князя? Удар как раз и нацеливался именно по нему, по Боголюбскому. В Константинополе давно полагали, что он слишком занесся, его надо проучить и поставить на место, и над Федором подготовили показательную расправу.

Изгнанный епископ Леон не терял связей с ростовскими боярами, они подсобили, состряпали доносы — вот вам и жалобы «местного населения»! Правда, кляузники понаписали чудовищной чепухи, даже не заботясь о правдоподобии. Но ничего, и это сгодилось. В 1168 г. состоялось судилище. Федора обвинили в самозванстве, ереси, вывалили кучу грубейшей лжи. А учреждение праздника Покрова, рассказы о том, как Пресвятая Богородица помогала Боголюбскому и его подданным, квалифицировали ни много ни мало как «хулу» на Царицу Небесную.

О, теперь-то митрополит Константин чувствовал себя неуязвимым и всесильным. В Залесскую землю снова направили Леона. Для пущего веса ему даже присвоили сан архиепископа. Пускай искореняет «ересь», вразумляет князя! Константин занялся тем же в Киеве. Одновременно с осуждением Федора он запретил службы в Печерском монастыре и отлучил от церкви игумена Прокопия — за «ересь», за русскую практику постов. А нареченного епископа Федора Мстислав II и митрополит в оковах выслали в Византию. На Песьем острове за «ересь» ему отрезали язык, а за «хулу» отрубили руку и выкололи глаза, он умер в страшных мучениях. Это была еще одна пощечина Боголюбскому. Его подданного и приближенного приговорили по законам Византийской империи и покарали на территории империи руками греческого палача. Так кто настоящий царь над Русью?

С Мстиславом II у Мануила Комнина никаких проблем не возникало. Он готов был во всем слушаться императора, лишь бы греки поддерживали его. Православных подвижников отлучали и казнили, а в это же время в Киев ехала делегация византийского союзника, римского папы Александра III. В начале 1169 г. великий князь и митрополит торжественно встретили ее. Латиняне прибыло по очень важному делу, русским предстояло послать воинов на запад, влезть в войну против врага папы и Мануила, германского императора Фридриха Барбароссы. Послов чествовали на пирах, митрополит двумя руками благословлял предприятие. Мстислав II уточнял, сколько приплатят союзники за русскую доблесть и кровь. Но столь многообещающие переговоры пришлось срочно свернуть. На Киев шло войско Боголюбского…

Владимирский государь был очень сдержанным человеком. В свое время он оставил без ответа убийство отца, истребление суздальцев в Киеве. Но вызывающего убийства Федора, поругания Русской церкви, он не стерпел. Командование полками он поручил любимому сыну Мстиславу Андреевичу и воеводе Борису Жидиславичу. Присоединились сыновья Ростислава Набожного, братья Боголюбского, другие обиженные Мстиславом II. Собралась армия одиннадцати князей! Рязанский, муромский, полоцкий властители не пришли, но прислали свои дружины. А Киевский великий князь внезапно обнаружил, что друзей у него… нет. Греки и поляки были далековато, а князья, даже и не выступившие против него, защищать его не пожелали. Он сумел призвать лишь торков и берендеев, но и они были ненадежны. Полки со всей Руси обложили столицу.

Киевляне были в общем-то спокойны. В усобицах горели города, растаскивалось награбленное, уводились в плен жители — но это были любые другие города, не Киев. Киев привык к особому статусу. Его обхаживали, с ним заигрывали. Он сам провозглашал великих князей и сам же предавал их. Даже те их них, кто приходил к власти силой, считали долгом ублажать столицу, подольститься к ней. Киев диктовал им свои правила. Столичную знать надо было вознаградить должностями и пожалованиями, столичную чернь пощедрее поить и кормить, раздавать деньги, ткани, меха в честь восшествия на престол, в честь праздников, побед над соперниками. Кто угодно мог разоряться и бедствовать, а Киев только жирел.

Сюда стекалось награбленное в остальных землях: оседало в великокняжеских и боярских дворцах, кладовых, жертвовалось столичным храмам, пропивалось на массовых угощениях, разбазаривалось на раздачах, перепродавалось. Купцы были здесь в полной безопасности, где же еще развернуться, как не в Киеве? Сюда стекались и пленные, их приводили князья-победители, княжеские и боярские воины, пригоняли торки, берендеи, черные клобуки. Кого-то разбирали в усадьбы и деревни знати, кого-то сбывали перекупщикам. Состоятельные горожане прохаживались по рынкам, придирчиво выбирали подсобного работника в мастерскую, огородницу, ткачиху, потерявшую младенца и почерневшую от горя мать с разбухшими грудями — будет хорошая кормилица их чаду.

Лучших невольников и невольниц скупали греки. Мстислав II особо заботился о византийских купцах, высылал воинские конвои, чтобы караваны их судов беспрепятственно проходили по Днепру [113]. Да и иудейский квартал Киева никуда не делся. Пожил какое-то время скрытно, замаскировавшись крещением, а потом о запрете Мономаха и совсем забылось. Сменяющимся великим князьям требовались деньги, они расплачивались уступками. Приехавшие константинопольские работорговцы душевно встречались со старыми киевскими знакомыми, которые уже заготовили живой товар на экспорт. Изучали, оценивали, торговались, жалуясь друг другу на трудности и дороговизну…