Биоцентризм. Как жизнь создает Вселенную - Сивченко О.. Страница 7

Но я набрался смелости и отправился из родного Стоутона на автобусе и на трамвае в Гарвардскую медицинскую школу – один из самых престижных медицинских вузов в мире. Поднялся по ступеням, которые вели к главному входу. Это были огромные гранитные плиты, по которым до меня проходили люди многих поколений. Оказавшись внутри, я надеялся встретиться с учеными мужами, которые любезно меня примут и помогут воплотить мои научные планы. Я ведь собирался поставить научный опыт – почему бы в таком случае к ним не обратиться? Однако мой путь прервался в самом начале – на посту вахтера.

Я чувствовал себя как девочка Дороти, которая добралась до Изумрудного города, а тут ее встречает страж ворот и говорит: «Уходи!» [6] Я ретировался, подошел к зданию с задней стороны, передохнул немного и стал обдумывать следующий шаг. Все двери оказались закрыты. Я простоял там около мусорного контейнера добрых полчаса. И тут вижу – ко мне идет человек не выше меня, на нем футболка и рабочие брюки цвета хаки. Думаю: «Это уборщик, наверное, сейчас зайдет с черного входа – и все». Тут я понял, как мне проникнуть внутрь.

Через несколько секунд мы вместе оказались в здании лицом к лицу. «Да он не знает и знать не хочет, что я тут делаю, – подумалось мне, – он тут просто полы моет».

Он спрашивает: «Молодой человек, могу вам чем-то помочь?»

Я отвечаю: «Нет. Просто хочу задать вопрос гарвардскому профессору».

«Вы к какому-то определенному профессору?»

«Да нет, в общем. Речь о ДНК и ядерном белке. Я планирую запустить синтез меланина у кур-альбиносов», – объяснил я. Уборщик воззрился на меня в полном недоумении. Воодушевившись от такого эффекта, я решил на этом не останавливаться, хотя полагал, что мой собеседник понятия не имеет о том, что такое ДНК. «Знаете, альбинизм – это такое аутосомное рецессивное заболевание…»

Мы разговорились. Я рассказал ему, как работал в школьной столовой, как здорово мы ладили с мистером Чапманом – уборщиком, который жил на нашей улице. Мой новый знакомый поинтересовался, не врач ли мой отец. «Нет, – ответил я, – он профессиональный картежник. В покер играет».

В тот момент мне показалось, что мы подружились. Я полагал, что мы с ним заодно, как люди из непривилегированного класса.

Конечно же, я не знал, что мой собеседник – это доктор Стивен Куффлер, нейробиолог с мировым именем, номинировавшийся на Нобелевскую премию. Если бы он сразу мне в этом признался, то я бы просто убежал прочь. Но в тот момент я чувствовал себя школьным учителем, просвещающим взрослого ученика. Рассказал ему об эксперименте, который провел у себя в подвале, – я же все-таки смог вырастить черных цыплят из яиц белых кур.

«Наверное, твои родители тобой гордятся», – сказал он.

«Да они даже не знают, чем я занимаюсь, – ответил я, – стараюсь просто не привлекать внимания. Они думают, что я просто пытаюсь сам выводить цыплят».

«Так они не подвезли тебя сюда?»

«Нет, меня бы просто убили, если бы знали, куда я отправился. Думают, я играю в домике на дереве».

Он настойчиво предлагал познакомить меня с «гарвардским доктором». Я колебался. В конце концов, он же простой уборщик, я не хотел, чтобы у него из-за меня были проблемы.

«За меня не переживай», – сказал он с легкой улыбкой.

Мой новый друг привел меня в комнату, заставленную всяким сложным оборудованием. Там сидел «доктор», он смотрел в окуляр прибора со странными зондами-манипуляторами. Он как раз собирался ввести электрод в нервную клетку гусеницы. Конечно, тогда я еще не знал, что этот «доктор» – аспирант Джош Сейнс, который в настоящее время является членом Национальной академии наук и директором Центра по изучению мозга в Гарвардском университете. У него за спиной вращалась небольшая центрифуга с образцами. Мой новый друг подошел к «доктору» и что-то шепнул ему на ухо. Я не услышал его слов, слишком сильно тарахтела центрифуга. «Доктор» улыбнулся мне и одарил любопытным интеллигентным взглядом.

«Ну, я попозже еще зайду», – сказал мой новый друг. Мы с «доктором» проговорили до вечера. И тут я взглянул на часы. «Ой, – говорю, – поздно уже. Надо мне домой бежать».

Я в спешке добрался до дому и прямиком отправился в домик на дереве. В тот вечер мамин голос, раздававшийся среди деревьев, показался мне громким, как гудок паровоза: «Роб-би! Ужинать!»

Никто из нас в тот вечер – и я в том числе – еще не знал, что я познакомился с одним из величайших ученых в мире. В 1950-е годы Куффлер окончательно сформулировал научную идею, в которой объединялись сразу несколько медицинских дисциплин – физиология, биохимия, гистология, анатомия и электронная микроскопия. Он назвал эту новую науку «нейробиология».

Нейробиологический факультет Гарвардского университета был основан в 1966 годы, его деканом стал Куффлер. Когда я поступил на медицинский факультет, его работа «От нейрона к мозгу» ожидаемо стала моей настольной книгой.

Конечно, я не мог этого предположить, но в течение нескольких месяцев после нашего знакомства доктор Куффлер стал моим проводником в мире науки. Я не раз возвращался к нему, беседовал с учеными из его лаборатории, а он тем временем исследовал нейроны гусениц. Кстати, недавно я наткнулся на письмо Джоша Сейнса, отосланное в Джексоновскую лабораторию в то самое время: «Если вы проверите ваши записи, то убедитесь, что пару месяцев назад Боб заказал в лаборатории четырех мышей. Из-за этого он на месяц практически обанкротился. Встал перед выбором: или пойти на школьный вечер, или купить еще несколько десятков яиц». Помню, что в тот раз я все-таки решил сходить на вечер. Однако меня уже так интересовала сенсомоторная система, отвечающая у животных и человека за сознание и чувственное восприятие, что через несколько лет, окончив школу, я поступил в Гарвард и стал работать под руководством знаменитого психолога Б. Ф. Скиннера.

Кстати, я выиграл тот школьный научный конкурс с проектом о цыплятах. Директор поздравил мою маму перед всей школой.

Я провел юность в прогулках по массачусетским лесам, подобно Эмерсону и Торо [7] – двум величайшим американским мыслителям-трансценденталистам. Эти леса кипели жизнью. Более того, я осознал, что каждое живое существо обитает во Вселенной, своей собственной Вселенной. Обращая внимание на других существ, таких же живых, как и я, я понял, что каждое из них формирует вокруг себя жизненную сферу. Осознал, что наше мировосприятие может быть пусть и уникальным, но не единственно возможным.

Одни из моих самых ранних детских воспоминаний связаны с дерзкими вылазками – я выбирался за полосу скошенной травы, отделявшей наш задний двор от высокотравья, прилегавшего к лесу. Сегодня население мира вдвое больше, чем было тогда, но я уверен, что и в нашем веке многие дети отлично знают, где заканчивается изведанный мир и начинается дикая, страшноватая и немного опасная неукрощенная Вселенная. Однажды, перейдя эту границу между одомашненным и диким миром, продравшись через густые заросли, я наткнулся на старую узловатую яблоню, увитую диким виноградом. Я пробрался на незаметную полянку под этим деревом. С одной стороны, казалось чудом, что я открыл местечко, где не ступала нога ни одного ныне живущего человека. С другой – меня занимала мысль: а как бы эта полянка существовала далее, если бы я ее не открыл? Меня воспитали в католической традиции, поэтому мне казалось, что я нашел особое место на мизанпейзаже Бога. Создатель расположился на каком-то небесном наблюдательном пункте и внимательно рассматривал и изучал меня. Возможно, он это делал столь же пристально, как и я, студент-медик, под микроскопом разглядывал крошечных тварей, роившихся в капле воды.

В тот момент, пережитый очень давно, меня стали донимать сложные вопросы, из-за которых магия момента куда-то исчезла. Я еще не понимал, что размышления, одолевавшие меня в тот момент, интересовали человека с момента возникновения нашего вида. Если Бог создал мир, то кто создал Бога? Этот вопрос мучил меня задолго до того, как я впервые увидел микрофотографии ДНК и следы вещества и антивещества в пузырьковой камере, оставшиеся после столкновений высокоэнергетических частиц. На инстинктивном и сознательном уровнях я одновременно ощущал, что в существовании этого места не было бы никакого смысла, если бы никто никогда не увидел такую полянку.