Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - Шаттенштейн Евгения Ричардовна. Страница 27

Илья работал на молочном заводе (не помню, № 2 или № 3). Всю зиму завод не работал. Весной, когда стало поступать какое-то сырье и возобновились подача электроэнергии и водоснабжение, под руководством Ильи, на тот момент единственного инженера-технолога на этом заводе, производство было восстановлено и налажен выпуск некоторых продуктов из сухого молока.

С мая месяца, когда открылась навигация на Ладожском озере, начался 3-й этап эвакуации населения. Теперь уже власти выпустили постановление об обязательной эвакуации женщин с маленькими детьми и тех категорий населения, которые не могут работать на оборону города. Под эти категории подпадал и я. В домохозяйстве мне неоднократно напоминали о необходимости эвакуации, причем я не имел права эвакуироваться самостоятельно, поскольку был несовершеннолетний. Мне предлагали эвакуироваться с ремесленным училищем или детским домом. Меня это не устраивало, и я не знал, что делать.

До войны я учился легко и хорошо. Кроме того, я посещал несколько школьных кружков, в частности, литературный. У меня сложились очень хорошие отношения с руководителем кружка (она же заведующая школьной библиотекой) Зоей Алексеевной (фамилию, к сожалению, не помню).

Однажды мы с ней встретились, и я рассказал ей все, что со мной произошло. Она мне сказала, что с ней беседовал один военный писатель и что он ищет таких мальчиков, оставшихся без родителей, чтобы чем-либо им помочь. Зоя Алексеевна дала мне его адрес. Писатель жил в гостинице «Астория». Я к нему пришел. Мы познакомились. Этим человеком оказался будущий известный советский драматург Александр Штейн — автор пьес «Океан», «Гостиница „Астория“» и других, а тогда он носил морскую форму и работал в редакции газеты «Красный флот». Мы с ним просидели весь вечер, он меня расспрашивал и угощал. На прощание он дал мне необыкновенно дорогой подарок — несколько луковиц. На следующей встрече мы снова обсуждали мою судьбу, в частности, вопрос о переправке меня к партизанам, но, учитывая мое состояние здоровья (дистрофия 2-й степени), этот вопрос отпал. В эти дни я получил сообщение от брата, что он находится на переформировании в Вологде.

Я сказал об этом Штейну. Он ответил, что поможет сделать документы, которые разрешили бы мне самостоятельно выехать в Вологду и помогли бы устроиться в воинскую часть. Назначена была наша последняя встреча. Когда я пришел к нему, то увидел, что в комнате сидит какая-то молодая женщина. Я был поражен. Это оказалась уже тогда широко известная поэтесса Ольга Берггольц. Мы, все блокадники, хорошо знали ее имя. Она часто выступала по радио с проникновенными стихами. Для меня, 14-летнего мальчишки, этот вечер запомнился навсегда. Мы сидели втроем, пили чай, беседовали. Александр Петрович дал мне соответствующие письма в военную комендатуру Вологды, и мы тепло распрощались.

В дальнейшем мне было приятно знать, что надписи на Пискаревском мемориальном кладбище сделаны по текстам Ольги Берггольц, а тогда, в 1942 году, она написала «Февральский дневник» и «Ленинградскую поэму».

С А. П. Штейном я встретился еще раз в 1974 году, в январе месяце, на вечере, посвященном 30-летию снятия блокады. Он очень тепло со мной беседовал и познакомил с ведущей вечера писательницей Верой Кетлинской. Ольга Берггольц была в это время тяжело больна, и через год ее не стало.

В течение примерно двух недель я подготовился к эвакуации. Почти одновременно с документами, данными мне А. П. Штейном, я получил из Вологды разрешение на приезд от военного коменданта города, которое выхлопотал мой брат. На основании всего этого мне выдали эвакодокументы и пропуск в Вологду (в Вологду эвакуация не разрешалась, поэтому надо было иметь специальный пропуск).

Я составил опись имущества квартиры, которую подписали работники домохозяйства. Они же опечатали квартиру в моем присутствии. Взамен сданных продуктовых карточек я получил талоны на питание и небольшой сухой паек.

28 июля, распрощавшись с тетей Хасей и Ильей, я сел на Московском вокзале в поезд, который по окружной дороге выехал на Карельский перешеек. Конечной остановкой стала станция Борисова Грива. Оттуда на автомашинах эвакуированных доставили до пристани Осиновец, где нас ждали два парохода — большой и маленький. Я оказался на большом. Маленький пароход не дошел, его разбомбила немецкая авиация. Пароход доставил нас до пристани Кобона, расположенной на юго-восточной стороне Ладожского озера.

Здесь эвакуированных накормили обедом и посадили в товарный состав, направлявшийся на восток. Почти на всех крупных станциях по дороге в Вологду были эвакопункты, где кормили обильной и жирной пищей. Это была «медвежья услуга» для ленинградцев. Многие люди погибли в дороге, так как истощенный организм не мог выдержать этой тяжелой пищи после продолжительного голода… Для меня блокада закончилась.

P. S. Моего двоюродного брата Илью осенью 1942 года все-таки взяли в армию, а летом 1943 года на него пришла похоронка. Тетя Хася долго не верила в его гибель и еще несколько лет после войны отказывалась получать пособие, полагавшееся ей как матери погибшего красноармейца.

Блокадное кольцо было прорвано советскими войсками 18 января 1943 года. Полное снятие блокады произошло 27 января 1944 года. За время блокады погибло (по разным источникам) от 700 тысяч до одного миллиона человек (в их числе два моих одноклассника — Витя Дудин и Юра Шмидов).

Не хочется вспоминать…

Шаттенштейн Евгения Ричардовна

Очень долго не могла сесть за эти заметки, не только по лености и неорганизованности, но и потому, что не очень понимала, как это сделать. И вот, читая книгу воспоминаний о Зиновии Гердте, я узнала, что Милан Кундера (чешский прозаик, эссеист, драматург, переводчик) писал, что память предлагает нам не движение, не кинофильм, а фотографию, нечто застывшее, статичное — мгновение. Поэтому я и расскажу о тех мгновениях, что остались в памяти, не по порядку, не хронологически, а как вспомнится.

О войне мы с мамой узнали по дороге на пляж: мы уже выехали на дачу, на Всеволожскую. На следующий день мы вернулись в Ленинград. Началась другая жизнь. В ожидании бомбежек на оконные стекла наклеивали крест-накрест полоски бумаги; убирали вещи с чердака, где нашелся мишка, с которым я играла в детстве. Только он был не плюшевым, как обычно, а из серой фланели с глазками из обувных пуговиц. Поставили ящики с песком — гасить зажигалки (водой их заливать было нельзя). Слава Богу, ни на наш дом, ни на нашу школу зажигалки не упали.

Начали эвакуацию из города детей. 6 июля 1941 года ученики нашей школы с учителями уехали в город Валдай. Перед отъездом мне отрезали косы, так как сама я не могла справиться с такими густыми волосами. Вещи, в том числе зимние, сложили в большой чемодан. На каждой вещи нужно было вышить фамилию и номер школы. Вот когда я пожалела, что у меня такая длинная фамилия!