Русский эксперимент - Зиновьев Александр Александрович. Страница 116

Ф: Конечно. Но есть вопрос: хотя характер народа консервативен, он все-таки как-то меняется? Вот мы, русские, разве мы всегда были такие, как сейчас?!

П: Конечно, какие-то изменения происходят. Народ — живое существо. Но какие изменения?! Вдумайся в самое постановку проблемы! Мы как исследователи абстрагируем в эмпирически данном объекте (в данном народе) нечто такое, что является устойчивым, практически неизменным, и это нечто называем характером народа. Подчеркиваю: мы сами выделяем нечто неизменное! И теперь ставим вопрос: а как это неизменное изменяется? Ты чувствуешь нелепость самого вопроса?

Ф: Примерно. Но ты же сам признаешь какие-то изменения!

П: Какие-то. Характер народа как систему образует определенный набор признаков и их взаимоотношения. Но формы проявления признаков, степени их развитости и группировки могут быть различными в рамках системы, могут меняться. Плюс к тому — вспомни о том, что характер народа присущ не каждому человеку по отдельности, а «растворен» в массе людей, и этот «раствор» претерпевает изменения. Опять-таки в рамках консервативного характера. Короче говоря, характер народа — не механическая конструкция с намертво закрепленными элементами, а нечто живое, заключенное в рамки, внутри которых происходят флуктуации. Но если характер народа сложился как определенная консервативная система признаков, то изменить его радикальным образом, т.е. переделать самую систему и заменить ее другой, практически невозможно, не разрушив сам народ. Можно повредить его, нанести ему удар, сломать. Но, повторяю, нельзя превратить в другой. Характер народа есть его совокупное «Я». Радикальная переделка этого «Я» есть болезнь и даже гибель народа как социального индивида.

Ф: И даже перелом в образе жизни русского народа после 1917 года не повлиял на характер его?

П: Повлиял, конечно. Но противоречиво. С одной стороны, характер русского народа сохранился и даже укрепился в прежнем качестве. А с другой стороны, стала складываться новая общность, в которую русские внесли многое от себя, испытав на себе влияние других. Теперь этот процесс оборвался. И мы опять оказались у «разбитого корыта» с нашими качествами, неадекватными требованиям, которые нам навязываются Западным путем эволюции.

Русский путь

Ф: Неужели это препятствие неодолимо?!

П: Я в свое время подготовил материал лично для Андропова (как сказали мне), в котором особое внимание уделялось этой проблеме. Тогда советским руководством вновь стала овладевать мания догнать Запад. Как потом ее сформулировал Горбачев — поднять страну на уровень передовых стран Запада.

Ф: Покончить с «застоем».

П: Причем все без исключения представляли это «догнать» и «поднять» как уподобление Западу — делать то, что делается на Западе, и так, как делается на Западе. Идея бредовая.

Ф: Ты так и писал в своем «материале»?

П: Не так грубо, конечно. Но достаточно определенно. Я писал, что сама идея «догнать» и «поднять» утопична, ибо «догонять» и «поднимать» надо не с воображаемым, а с наличным человеческим материалом. А он неадекватен самой задаче. Он имеет недостаточно высокий интеллектуальный и изобретательский потенциал для этого и слишком низкую степень надежности. Я подчеркивал при этом, что речь идет не об отдельных умных, талантливых и надежных людях, каких у нас много, а о десятках миллионов людей, совершающих миллиарды всякого рода действий ежеминутно, изо дня в день, из года в год. А это — нечто иное, чем ум, талант и надежность отдельных людей. Это — образ жизни народа как целого. Но сказанное не означает отказ от соревнования с Западом. Нужен просто другой путь, адекватный нашему социальному строю и наличному человеческому материалу.

Ф: Но это же очевидно!

П: Я сомневаюсь в том, что ты сказал бы так в те годы. Тогда умами наших интеллектуалов, уже проникших в органы власти и ставших советниками наших руководителей, завладели идеи, будто наше общество такое же индустриальное, как и западное, будто никаких иных путей прогресса нет, кроме западного. Естественно, мои «материалы» разгромили как стремление препятствовать прогрессу советского общества и нанести даже ущерб обороноспособности страны.

Ф: Всеобщее сумасшествие уже тогда охватило нашу страну! И ты описал тогда тот другой путь, о котором сказал сейчас?

П: Конечно. Не в деталях, но в общих чертах, на уровне эпохальной стратегии, если можно так выразиться.

Ф: Что ты имел в виду?

П: Я описал то, что у нас фактически делалось. Безотчетно, но все-таки делалось в какой-то мере. Я лишь предлагал сделать это главным в эволюции страны. Поясню примерами. Надо организовывать дело так, чтобы его исполнение зависело в минимальной степени от личных качеств людей. Чтобы вступил в силу принцип: если дело как-то выполняется, то это само по себе достаточно считать удовлетворительным, а если дело не выполняется на некотором минимальном уровне, оно не выполняется вообще.

Ф: Либо делается, либо нет, и никаких иных градаций.

П: Да. Надо отдавать преимущество «грубой» технологии, к которой предъявлять тот же упрощенный критерий: либо, либо. Чтобы с ней справлялась масса людей с наличными данными. Чтобы ее труднее было испортить. Чтобы она была менее требовательной. Грандиозный пример на этот счет дала война с Германией. Наше вооружение с технологической точки зрения было менее совершенное, чем немецкое и западное вообще, но более надежное и эффективное в условиях войны. И наши люди быстро им овладевали и превосходно справлялись.

Ф: Полностью согласен!

П: Что касается видов деятельности, предполагающих человеческий материал более высокого качества, чем прочее население, то надо создавать своего рода общество второго уровня с особыми условиями.

Ф: Практически так и делали. Такие особые условия создали для предприятий военно-промышленного комплекса, для сферы космонавтики, для атомных предприятий и многих других.

П: Верно. Это общество второго уровни и конкурировало с Западом, причем — успешно.

Ф: В какой пропорции такое разделение произошло?

П: Трудно сказать. На Западе ведь тоже имеет место такое разделение. У нас, конечно, пропорции были ниже. Но мы приближались к Западу.

Ф: Без перестройки, без реформ!

П: В советский период мы были гораздо ближе к Западу, чем теперь. Об этом писали западные специалисты.

Ф: Так зачем же нужна была эта перестройка?!

П: Чтобы помешать этому.

Историческое творчество

Ф: Возьмем теперь мнение, будто мы неспособны к самостоятельному историческому творчеству.

П: Тут есть двусмысленность. Во-первых, есть социобиологический подход. Чтобы проверить, верно или нет рассматриваемое мнение в этом смысле, надо создать условия, в которых русским была бы дана возможность без посторонних вмешательств проявить свои способности. Причем на это нужны века. Но ничего подобного не было. Так что в этом смысле рассматриваемое мнение бездоказательно.

Ф: А что во-вторых?

П: Во-вторых, есть подход исторический. Судьба народа может сложиться так, что ему просто не удастся развить свои социобиологические потенции, доказать свою способность на оригинальное историческое творчество. Именно так сложилась историческая судьба русского народа. В его эволюции всегда играли огромную роль внешние силы. Среди них решающую роль фактически сыграло западное влияние и проникновение людей из стран Запада на территорию и в массу населения будущей России и уже сложившейся России. Эти люди образовывали и затем пополняли правящие и вообще привилегированные слои российского общества. Достаточно сказать, что уже в 15 веке более тридцати процентов высших классов его были выходцы с Запада. Так что Россия складывалась и всю дореволюционную историю развивалась как зона западной колонизации.

Ф: Но ведь одновременно происходил другой процесс колонизации — русской.