Русский эксперимент - Зиновьев Александр Александрович. Страница 26

В 10-м классе (в 1940 г.) у нас было уже 23 человека. Причем и число классов сократилось до двух. Так что больше половины учеников «отсеялось». Из окончивших школу большинство поступили в высшие учебные заведения. Несколько парней поступило в военные училища. Из нашего класса лишь 6 человек пошли в рабочие. Так что школа была путем подняться из низов на средний и даже высший уровень социальной иерархии. Тогда этот процесс не осознавался с такой, социальной точки зрения. Внизу оставались самые ленивые и неспособные, а путь вверх был открыт, как казалось, всем. Он был на самом деле открыт многим.

Особенность времени заключалась также в том, что многие благодаря образованию поднимались вверх, сохраняя психологию выходцев из низов, связи с низами и в значительной мере уровень жизни.

Свидетельством неравенства стала для меня и система «закрытых» распределителей продуктов, магазинов, столовых, санаториев, домов отдыха. Эта система возникла сразу же после революции в условиях дефицита. Ее назначением было обеспечение более или менее терпимых условий жизни для чиновников высокого уровня и вообще важных личностей. Но она переросла в специфически коммунистическую форму распределения жизненных благ.

В нашем классе учился парень, отец которого был заведующим магазином. Парень учился плохо. Меня «прикрепили» к нему помогать готовить домашние задания — была такая форма «вытягивать» отстающих учеников. Поэтому мне довелось побывать несколько раз у него дома. Квартира его была богаче, чем у «аристократов» в Новых домах. Кроме того, родители его имели дачу под Москвой. Это был тоже один из путей формирования материального неравенства.

В семьях моих соучеников, живших на бедном уровне, постоянно говорили о жизненных трудностях. Тот факт, что какая-то категория людей живет «богато» («как капиталисты и помещики»), был общеизвестен. К нему относились как к чему-то само собой разумеющемуся, т.е. не как к несправедливому отклонению от норм и не как к преходящему явлению на пути ко всеобщему равенству, в которое не верили. Но доминировали все-таки умонастроения иного рода.

Доминирующие умонастроения. Происходило улучшение условий жизни широких слоев населения. Отменили карточную систему. Регулярно снижались цены на продукты питания. Появились предметы «ширпотреба» (одежда, обувь, кухонная утварь и т.д.). Жизнь становилась интересной и насыщенной. Мы ходили на демонстрации, участвовали в комсомольских сборах и во всякого рода общественных мероприятиях (сбор металлического лома и макулатуры, посадка деревьев). Нам показывали новые фильмы, которые с пропагандистской точки зрения были сделаны превосходно. Они производили впечатление даже на Западе. А для нас они были праздниками.

Жизнь страны, преподносимая нам в героически-романтическом духе, становилась важнейшим элементом нашей личной жизни и оттесняла куда-то на задний план все реальные ужасы и трудности. И сталинские репрессии мы воспринимали как продолжение революции и Гражданской войны. Впрочем, моего окружения они тогда не коснулись почти совсем. В соседнем доме арестовали инженера, затем — его преемника. Но это никакого эффекта не имело. Политические процессы после убийства Кирова мы воспринимали как спектакли и ждали новых представлений такого рода.

Для огромного числа людей праздничные умонастроения стали постоянным элементом жизни. Они вовлекали в сферу своих переживаний миллионы других. Идеология и пропаганда всемерно поддерживали это состояние. Власти превращали каждое мало-мальски значительное событие (перелеты, открытие канала, пуск заводов, выход фильмов, театральные постановки, спортивные соревнования и т.п.) в массовые празднества. Хотя мало кто верил в марксистские сказки насчет «полного коммунизма», в котором все будет по потребности, массы верили в обычное улучшение бытовых условий и душевных отношений между людьми, верили в лучшее будущее для детей.

Для меня и многих других моих сверстников отдельная койка с чистыми простынями, трехразовое регулярное питание и одежда без дыр и заплат казались пределом мечтаний. У нас были реальные надежды на это, и они пересиливали негативное отношение к дефектам нарождавшегося общества. А то, чего достигали миллионы людей за счет общедоступного образования, добросовестного труда, образцового поведения и героизма, превосходило пределы наших мечтаний. Это была реальная история, а не всего лишь насилие кучки злоумышленников над обманутым народом. Народ обманут не был. Если тут и было что-то в этом роде, то это было самообольщение, беспрецедентное историческое опьянение кажущейся осуществимостью несбыточных надежд.

Мы росли с внутренней убежденностью в том, что тот, кто лучше решает математические задачи, пишет литературные сочинения и отвечает на уроках, кто честен, трудолюбив, хороший товарищ, не обижает слабых и т.п., тот заслуживает больше права на уважение, почет, жизненный успех. И в реальности это имело место. Отклонения от этого были еще не настолько сильными и частыми, чтобы определять всю жизненную атмосферу.

Это были годы молодых и для молодых. Мы получали широкое общее образование, включавшее знакомство с мировой историей и достижениями мировой культуры. Нас воспитывали в духе гуманизма и идей лучших представителей рода человеческого в прошлом. Нам старались привить высокие нравственные принципы. Что из этого вышло на деле — другой вопрос. Реальность оказалась сильнее прекраснодушных пожеланий и обещаний. И из смешения благих намерений и их воплощения в жизнь родились чудовища и уроды, герои и страдальцы, палачи и жертвы. И все-таки многие представители моего поколения восприняли обрушенный на них поток высоконравственных наставлений и многообещающих идей вполне искренне и серьезно. Большинство идеалистов такого рода погибло на войне или в сталинских лагерях. Кое-кто превратился в бунтаря против той реальности, которая оказалась в вопиющем противоречии с его нравственными и социальными идеалами.

Значительную часть нашего образования составляло изучение революционных идей и событий прошлого, вольнодумства, протестов против несправедливости, бунтов, восстаний, борьбы против мракобесия и т.д., короче говоря — всего того, что было проявлением восстания против существовавшего порядка вещей. Героями нашей юности становились люди вроде Спартака, Кромвеля, Робеспьера, Марата, Пугачева, Разина, декабристов, народников и, само собой разумеется, большевиков. Вся история человечества во всех ее аспектах преподносилась нам как борьба лучших представителей рода человеческого против неравенства, эксплуатации, несправедливости, мракобесия и прочих язв классового общества, как борьба их за претворение в жизнь самых светлых и благородных идеалов. Наши воспитатели не думали о том, что они тем самым готовили протест против недостатков самого нового общества.

Изначальное противоречие. Я не могу назвать какую-то одну причину моего отрицательного отношения к Сталину в юности. Тут сработала совокупность причин, причем — постепенно и неосознанно на первых порах. Тут сыграли какую-то роль бытовые условия и несправедливости, касающиеся близких людей. Но это само по себе не могло определить направление эволюции личности. Мы жили бедно, но не ощущали себя нищими. Мы получали образование и имели доступ к культуре. Условия жизни понемногу улучшались. Мы имели много знакомых и друзей. Мы имели будущее и верили в него. А нищета — это когда ничего подобного нет. В России нищета как массовый и регулярно воспроизводящийся слой населения исчезла. Я впервые увидел, что такое нищета в реальности, лишь на Западе, и не только в странах Третьего мира, но в самих западных странах, особенно — в США. И несправедливости казались мелкими в сравнении со справедливостью всего строя жизни в целом (опять-таки, как казалось с нашей точки зрения). Дело, очевидно, было не в этом.

Я рос и формировался в сознательную личность во время, когда идеи коммунизма имели самое сильное влияние на молодежь. Я сформировался, как и многие другие молодые люди моего поколения, как идеалистический или романтический коммунист, как коммунист по психологии, Мы называли таких коммунистов «настоящими». Что это такое, некоторое представление об этом дает книга Н. Островского «Как закалялась сталь», а также книги других советских авторов тех лет. Настоящий коммунист — так думали мы — отвергает частную собственность не только в общественном смысле, но лично для себя. Он довольствуется минимумом материальных благ. Слова Маяковского о том, что ему, кроме свежевымытой сорочки, ничего не надо, мы воспринимали всерьез, как формулу личной жизни. Настоящий коммунист абсолютно честен, правдив, самоотвержен, бескорыстен. И интересы коллектива, народа, страны у него на первом месте. Это не был всего лишь ходульный пропагандистский вымысел. В той или иной мере миллионы молодых людей довоенных поколений несли в себе идеалы таких настоящих, психологических коммунистов.