Романовы. Творцы великой смуты - Коняев Николай Михайлович. Страница 12

Случилось это 17 февраля 1598 года.

Пожалуй, впервые в истории Руси обозначилось это роковое число.

17 мая 1607 года будет убит Лжедмитрий…

17 июля 1610 года будет свергнут царь Василий Шуйский.

17 августа 1610 года Москва присягнет царевичу Владиславу.

17 сентября 1610 года семибоярщина впустит в Кремль поляков гетмана Жолкевского.

17 сентября 1612 года умрет в плену в Варшаве царь Василий Шуйский…

Можно было бы сказать, что все это происходило еще и в начале семнадцатого века, но так считаем мы, а при Годунове счет на Руси велся еще от Сотворения Мира, и шло по этому счету семьдесят второе столетие, или, как выразился Иов, «106 год восьмой тысячи», 7106 год…

20 февраля, после молебна, патриарх Иов с духовенством, боярами и народом отправился в Новодевичий монастырь, где с сестрой – царицей Ириной находился и Борис Годунов. Однако Борис отверг просьбы патриарха и отказался от трона. И только после долгих уговоров согласился принять царский венец.

– Буди святая Твоя воля, Господи… – сказал он и добавил, обращаясь к Иову: – Бог свидетель, отче, в моем царстве не будет нищих и бедных.

Романовы, как свидетельствуют предания, уже тогда понимали великое значения имиджа. Немалые усилия затрачивались ими на обработку общественного мнения. Миф о кроткой супруге Иоанна Грозного Анастасии поддерживался в народной памяти тем упорнее, что Годуновы (женой Бориса была дочь Малюты Скуратова) еще крепче связывались, таким образом, с жестокостями и расправами Грозного…

Вскоре после кончины царя Федора, в пику официальной версии завещания, Романовы распространили слух, что, умирая, Федор якобы завещал царство «Никитичам»…

Этого не могло быть хотя бы уже потому, что царь Федор без Бориса Годунова никаких решений не принимал, а кроме того, никак не мог завещать трон сразу пятерым братьям. Это ведь у Романовых потом двухместный трон появится [12], а у прежних русских царей подобной мебели еще не водилось…

Слух был нелепым, и относиться к нему надо было как к знаку, что Романовы могут вступить в борьбу за русский престол… Или как к напоминанию, что Романовы такие же, как Годуновы, «сродичи царскому корени по сочетанию брака» и, с полным шурьевским правом, могут претендовать на трон Московского царства.

Годунов понимал это и высоко оценил проявленную Никитичами «скромность». После венчания на царство он наградил и самих Романовых, и близких им людей. Помимо Федора Никитича, который уже входил в Думу, ввели туда Александра Никитича, Михаила Никитича, а заодно и зятя Никитичей – князя Черкасского.

Укрепив свои позиции на этом направлении, Борис Годунов попытался разобраться с партией знатнейших русских родов, и тогда Романовы посчитали, что мысль о преимуществе их рода окончательно созрела в народном сознании, и можно пускать в ход приготовленное для свержения Годунова «тайное оружие».

Мы уже приводили цитату из книги Жака Маржерета.

Этот знаменитый наемник прожил в России бурную и насыщенную жизнь…

Вначале он находился на службе у Годунова, затем служил Лжедмитрию, а в конце даже попытался поступить к Дмитрию Пожарскому, но князь не принял его.

«Маржерет кровь христианскую проливал пуще польских людей и, награбившись государевой казны, пошел из Москвы в Польшу с изменником Михайлою Салтыковым. Нам подлинно известно, что польский король тому Маржерету велел у себя быть в Раде: и мы удивляемся, каким это образом теперь Маржерет хочет нам помогать против польских людей? Мнится нам, что Маржерет хочет быть в Московское государство по умышленью польского короля, чтоб зло какое-нибудь учинить. Мы этого опасаемся…» – писал Дм. Пожарский в 1612 году.

Помимо всего прочего, Жак Маржерет попал и в персонажи пушкинского «Бориса Годунова»…

Воистину – редкостная для наемника судьба [13]…

Сочинение самого Маржерета «Состояние Российской империи и великого княжества Московии» является бесценным источником слухов, бродивших в Смутное время…

Находим мы здесь и слухи о спасении царевича Дмитрия…

Н.И. Костомаров считал, что Маржерет слышал о спасении Дмитрия боярами, и «по догадкам» мог называть Нагих и Романовых как людей, облагодетельствованных Лжедмитрием.

Может быть, Маржерет называл имена бояр «по догадкам», а может, и слышал где-то, что это они «спасали» царевича. В свидетельстве этом бесспорно одно – время появления слуха о спасении Дмитрия – 1600 год…

Для России 1600 год памятен началом трехлетнего голода, а также неожиданно жестокой расправой Бориса Годунова с боярской оппозицией.

До сих пор при Борисе почти никого не казнили на Москве…

И вдруг царя словно бы подменили.

Царь, который, как утверждают современники, в начале своего правления был «естеством светлодушен, нравом милостив, паче же рещи – нищелюбив; от него же многие доброкапленные потоки приемше, и от любодаровитые его длани в сытость напитавшиеся: всем бо неоскудно даяние простираше, не точию ближним, но и странным», – превратился в подобие Иоанна Грозного, устраняющего «совместников», казнящего недоброжелателей.

Первой жертвой гнева Бориса Годунова стал его свояк – Богдан Бельский.

Бельский, как мы говорили, в конце царствования Грозного был едва ли не самым могущественным человеком. Умирая, царь назначил его одним из правителей государства и, кроме того, воспитателем царевича Дмитрия. Но после смерти Грозного Бельский неудачно пытался действовать в пользу царевича и был сослан в Нижний Новгород.

Теперь, когда разнесся слух, что Дмитрий жив, Годунов первым делом вспомнил о его воспитателе, посланном строить крепость Борисов в дикой степи на берегу Донца Северского…

Борис Годунов отобрал у него все вотчины, а потом приказал своему доктору, шотландскому хирургу Габриэлю, по волоску выщипать у боярина бороду, якобы в наказание за то, что, будучи в Борисове, на пиру свояк расхвастался и скаламбурил: «царь Борис – в Москве царь, а я в Борисове царь».

Но интересовал Годунова, разумеется, не каламбур свояка, а источник слухов о спасении царевича Дмитрия.

Богдан Бельский выдержал пытку, не назвав имен…

С этих пор, говорит Жак Маржерет, Борис Годунов занимался только истязаниями и пытками…

Холоп, обвиняющий своего хозяина, получал от царя Бориса награждение, а хозяина холопа подвергали пытке, дабы исторгнуть признание, иногда – в том, чего он сам не видал.

Марфу Нагую (мать царевича Дмитрия) вывели из монастыря и удалили из Москвы. В столице очень немногие из знатных родов спаслись от подозрений Бориса Годунова.

«Царь хотел все знать», – свидетельствует летопись.

Маржерет уточняет, что Борис хотел знать. Годунова встревожил слух о Дмитрии; он догадался, что ему подготовляют Дмитрия, и хотел во что бы то ни было отыскать и самого Дмитрия, и тех, кто ему готовит это тайное оружие.

Развернутые Романовыми боевые действия против Годунова совершались тайно и долгое время оставались неприметными для посторонних наблюдателей, но сделавшегося вдруг подозрительным Бориса Годунова Никитичам обмануть не удалось…

События разворачивались так…

К Семену Никитичу Годунову, возглавлявшему сыск, явился Второй Никитин Бартенев, служивший вначале у Федора Никитича Юрьева (Романова), а сейчас – казначеем у Александра Никитича, и сказал, что в казне у того приготовлено «всякого корения» для отравления царя Бориса.

Был произведен обыск, «корение» нашли, и оно послужило началом «сыска», длившегося около полугода.

«Подобного проявления мрачной подозрительности и варварства в характере нельзя объяснить иначе, как тем, что Борис, вообще опасавшийся за свою корону и жизнь, в это время был встревожен чем-то важным, искал какой-то тайно грозившей ему опасности и потому прибегал к таким суровым средствам, – пишет Н.И. Костомаров. – На это, конечно, могут возразить, что наши летописцы, описывая тиранства Бориса, не говорят, однако, чтоб поводом к его свирепствам было спасение Дмитрия, и Борис, отыскивая тайные замыслы врагов, не говорил, что они хотят выдумать против него страшилище в образе углицкого царевича… А что Борисовы преследования и гонения не совершались гласно ради Дмитрия, то это в порядке вещей: Борису имя Дмитрия было до такой степени страшно, что он не решался и не должен был решиться произносить его громко на всю Русь. Это был для него только слух. Объявить гласно, что он боится Дмитрия, значило бы рисковать вызвать на свет этот призрак; тем более что сам Борис не мог быть вполне уверен, что Дмитрий убит: он сам не был в Угличе; тех, кто убил его, не мог спросить, ибо их на свете не было; а на преданность Шуйского, производившего следствие, он никак положиться не мог. Да если б он и был вполне уверен, что в Угличе действительно совершилось убийство дитяти, которое считалось царевичем, то кто мог поручиться, что, проникая его козни, заранее не подменили Дмитрия, что не случилось именно то, чем морочили народ во время самозванца. Как тиран подозрительный, но вместе осторожный, Борис старательно укрывал – какого рода измены и замыслов он ищет; он только преследовал тех, кого, по своим соображениям, считал себе врагами, чтоб случайно напасть на след искомого. Для это го-то он и употреблял холопов, надеясь таким путем знать всю подноготную того, что происходит в подозрительных для него домах».