Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945 - Галланд Адольф "Dolfo, Keffer". Страница 5

Тем временем Третий рейх становился действительностью. Мы уже чувствовали, что авиацию в Германии ожидают большие перемены, потому что одним из самых близких друзей фюрера был Герман Геринг, в прошлом командир истребительной группы «Рихтгофен».

Когда 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером, а президент Гинденбург поручил ему сформировать правительство, то он назначил Геринга на пост рейхскомиссара авиации и приказал ему заняться организацией гражданской авиации и новых немецких военно-воздушных сил. Вот так было положено начало новому направлению, внезапно в распоряжении авиаторов появились все необходимые средства. То, что годами казалось недостижимым и недоступным, теперь было осуществлено в мгновение ока. Насколько я помню, ни один из моих друзей, товарищей или близких не испытывал сомнений насчет новых веяний, которые не встречали каких-либо препятствий на своем пути.

В первый раз я встретился с Герингом в 1933 голу. Членам нашего учебного курса в Шлейсхейме было приказано прибыть в Берлин, где на Беренштрассе нас принял сам Геринг. Он произнес краткую речь. Его размеры и манера двигаться поразили меня, но вскоре это первое впечатление рассеялось перед убеждением, что с нами говорит летчик, воодушевленный своей профессией.

Он коснулся тех трудностей, которые встречались на нашем предварительном, подготовительном пути. Потом заговорил о тех оковах, которые наложил Версальский договор на немецкую авиацию. «Приходит время, — сказал он, — сбросить их прочь. С тайными тренировками немецких летчиков в России, которые использовались как временная уловка, теперь должно быть покончено». Ибо фюрер обрел в Муссолини верного друга, и эта дружба по своей природе не была идеалистической, а имела практическое значение, так как теперь мы имели возможность тренировать наших летчиков-истребителей на базе итальянских военно-воздушных сил. С целью избежать международных осложнений, в равной мере как для Италии, так и для Германии, мероприятие в целом надлежало проводить с величайшей секретностью, под покровом строгой тайны.

Возбужденные и взволнованные, мы уже в июле начали упаковывать вещи. Переодевшись до неузнаваемости, мы в таком виде добрались поездом через Франкфурт в Южную Италию, а другую группу отправили в Удино, на севере Италии. В пограничном городе Бренне мы представились как группа южнотирольских рекрутов, собравшихся на маневры.

В Бари нас подобрали автобусы, которые, вне всякого сомнения, являлись армейским транспортным средством, несмотря на их гражданские регистрационные номера. В них мы и проехали до Гроталье, итальянской воздушной базы еще со времен Первой мировой войны. По дороге туда мы остановились в уединенной оливковой роще, где водители поменяли гражданские номера на армейские. Одновременно с этим наш итальянский эскорт, носивший цивильную одежду, на какое-то время исчез с глаз. В частности, я помню небольшого роста жилистого человека с черной как смоль бородой. Спустя некоторое время все они вернулись, превратившись уже в офицеров итальянских вооруженных сил, причем лицо с упомянутой бородой оказалось майором, командиром воздушной базы, а кроме того, еще и ответственным за нашу подготовку.

После того как нас накормили, а затем провели к квартирмейстеру, где нам выдали итальянскую военную униформу, нам показали наши казармы в Гроталье. Теперь мы были одеты как летчики дуче. Все-таки это было довольно странное чувство — ощутить самого себя в качестве рекрута перед казармой, да еще в незнакомой стране. Внезапно мне на ум пришла мысль: ведь я мог получить такой же опыт в 18-м пехотном полку в Падеборне, не будучи вовлечен в это бедственное положение.

Вскоре мы стали поругивать наше переодевание или маскировку, говорили об этом без обиняков в надежде, что наши итальянские инструкторы немного понимают нас, как мы понимали их команды. После команды «Rompеre le rige» нам нужно было прокричать «Viva il re!», а наши наставники недоумевали, почему они никак не могут заставить нас отказаться от привычки сопровождать это восклицание выражением некоторого пренебрежения и ехидства на лице.

Конечно, мы не собирались этим выражать пренебрежение к Виктору-Эммануилу, с которым у нас не было повода для ссоры, а скорее давали выход своему разочарованию в связи с довольно-таки низким организационным уровнем учений и неудовольствию муштрой и казармой, в чем считали виновными не итальянцев, а Геринга.

Очевидно, что-то шло не так, как нужно. Скорее всего, наши хозяева предполагали, что мы были желторотыми новичками и действовали в соответствии с этим, мы же со своей стороны завершили полный, совсем неплохой подготовительный курс. Нас прежде всего интересовали самые последние модели истребителей, а также огневая подготовка. Что хорошего могли нам дать эти небольшие тренировочные самолеты? Ведь мы стремились летать на самых быстрых истребителях в мире, о которых нам рассказывал Геринг. Я допускаю, что ему следовало обсудить этот вопрос с Бальбо гораздо тщательнее.

Совсем недавно итальянский летчик установил новое мировое достижение в области полетов на самолете кверху брюхом, в любом случае совершенно бессмысленное достижение. На нас, «новичков», это почти совсем не производило впечатления. Когда же пришел мой черед выполнять фигуры высшего пилотажа, то я положил мой самолет «бреда» на спину и пролетел спокойно между Торенто и Гроталье туда и обратно. Итальянцы смотрели на это с неудовольствием, а спустя полчаса стали проявлять признаки беспокойства. Ведь кто-то пренебрежительно отнесся к их мировому рекорду. Через сорок минут мне было жестко приказано приземлиться.

Тем не менее вскоре недопонимание насчет нашего положения рассеялось, и мы перешли к боевой подготовке. В отличие от наших итальянских коллег мы прямо-таки наслаждались стрельбой по мишеням-баллонам, которые держали за веревки итальянские солдаты, сидевшие во время стрельб в траншеях. Мы от нетерпения расстреливали почти все мишени еще до того, как солдаты выпускали их из рук. Когда летали «южные тирольцы», траншейно-огневая подготовка была одной из самых непопулярных служб для аэродромного персонала Гроталье.

Наконец наш тренировочный курс окончился, после чего последовали две недели оплаченного отдыха, во время которого я посетил Рим, Неаполь, Каири и Милан. Однако эти незабываемые впечатления были омрачены случайным инцидентом, обусловленным отвратительным, на наш взгляд, трюком с переодеванием. Это произошло в Риме, когда я осматривал один исторический памятник. Видимо, моя глубокая задумчивость или сосредоточенность каким-то непонятным образом привлекла внимание одного из карабинеров. Он подошел ко мне. По всей вероятности, мой ответ чем-то не понравился ему, ибо он незамедлительно попросил меня предъявить документы. Оказалось, что они еще больше возбудили в нем подозрения, поэтому он предложил мне пройти с ним в их управление. Я возражал, но без толку. Меня заставили прождать около часа, и мне до сих пор не удастся найти этому объяснения.

По возвращении в Брюнсвик после нашей итальянской интермедии осенью 1933 года в воздухе висел один насущный вопрос: хотим ли мы быть в списке действительной службы? Несмотря на все внешние заслуги, я был штатским лицом, хотя при этом и являлся почти абсолютно подготовленным летчиком-истребителем. В германской реторте все закипало медленно. Но уже можно было различить очертания немецких люфтваффе. Старые товарищи и друзья Геринга являлись к нему из разных уголков Германии, чтобы трудиться вместе с ним в качестве секретарей или официальных представителей министерства над созданием новых военно-воздушных сил.

Как только и сдал свой последний экзамен в Брюнсвике, меня сразу зачислили в «Люфтганзу» как летчика-добровольца, и я два раза в неделю летал на «Юнкерсе-G-24» или на так называемом «Рорбах-Роланде» из Штутгарта-Беблингена через Женеву или Марсель в Барселону и обратно.

Я близко познакомился с этим городом, расположенным на берегу Средиземноморья и окруженным бесплодными холмами. Меня приводили в восхищение прекрасные готические соборы и сооружения эпохи Ренессанса. Я даже прокатился на фуникулере над Тибидабо, с которого открывался изумительный вид на город и темно-синее море. Прогуливаясь в тени пальм на Пасео-Колон или сидя за каким-нибудь шатким и липким мраморным столиком снаружи бесчисленных баров, попивая анисовую настойку или пиво, я прямо-таки наслаждался красотой и праздным очарованием испанского образа жизни, который всегда приводил меня в восторг как во время гражданской войны в Испании, так и в Аргентине, трансатлантической дочерней стране материнской Испании.