Неизвестные лики войны - Казаринов Олег Игоревич. Страница 37

В 1940 году, во время «странной войны» на Западном Фронте, через динамики, установленные в окопах, «союзники передавали сентиментальные немецкие песенки, немцы — парижские шансонетки и английские застольные песни. Делалось это для того, чтобы вызвать у солдат тоску по дому».

Под Сталинградом германские солдаты зловеще предрекали в коротких перерывах между атаками: «Рус, буль-буль Вольга!»

Советские агитбригады позднее не отставали в выдумках. Наиболее действенным в 1944 году считался приём, когда из динамиков доносилась лирическая музыка, а потом она прерывалась и следовало сообщение, что на Восточном фронте каждые 15 секунд гибнет немецкий солдат. В полной тишине метроном отсчитывал эти пятнадцать секунд, и снова — музыка. После этого немцы не выдерживали, вылезали из окопов, бросали оружие, сдавались в плен, кончали с собой.

Уставшего, дезорганизованного, удручённого неудачами противника засыпали листовками, в которых после описания собственных военных успехов следовал призыв: «Жаль каждого, отдающего при таких условиях жизнь. Штыки в землю! И скорее к нам или домой! С перешедшими добровольно на нашу сторону обращение особенно хорошее. Коли вам дорога ваша жизнь, решайтесь скорее!»

Пытались использовать разновидности психических атак. Накачавшись алкоголем, солдаты шли на врага не пригибаясь, поливая «от живота» автоматными очередями. С самолётов вместе с бомбами сбрасывали пустые бочки, сельскохозяйственные бороны, шестерёнки двигателей, которые не взрывались, но своим жутким воем сводили с ума солдат. (Этот приём имел успех только в начале войны. Позже солдаты прекрасно разбирались, что есть что (Примеч. ред.).

Командование искало новые способы воздействия на врага, иногда при этом применяя технические средства. «В ночь на 10 января (1916 года) генерал А.Н. Куропаткин приказал Киевскому и Таврическому гренадерским полкам, одетым в белые балахоны, ползти к проволочным заграждениям, а прожекторам „ослепить“ сидевших в окопах напротив немцев». Знаток истории русской армии А. Керсновский язвительно отмечал: «Кокандцы и бухарцы, пожалуй, были бы поражены такими „чудесами техники“, но немцам прожектора были не в диковинку, и у них имелась артиллерия, что Куропаткин совершенно упустил из виду. Несколькими очередями немцы погасили наши прожекторы (осветившие заодно и наших гренадер на проволоке) и затем сильным огнём заставили нас отойти в исходное положение. Нелепая затея привела к бессмысленным потерям».

Вместо деморализации врага атакующие оказались сами деморализованы неудачей. Из этого печального опыта не было сделано никаких выводов. И в 1945 году, при штурме Зееловских высот, войска маршала Г. Жукова опять использовали 180 зенитных прожекторов и сирены «ревунов» ПВО. Однако прожектора «не могли пробить пелену пыли, поднявшуюся у германских окопов от снарядов и бомб. Скорее, от прожекторов был вред для самой Красной Армии, поскольку их свет освещал немцам боевые порядки наступающих».

Пресса, в свою очередь, изображала врага то смешным, то страшным, жестоким, сильным.

А. Гитлер, уделявший огромное внимание пропаганде, писал о результатах Первой мировой войны:

«Так, например, было совершенно неправильно, что германская и австрийская пропаганда в юмористических листках всё время пыталась представлять противника в смешном виде. Это было неправильно потому, что при первой же встрече с реальным противником наш солдат получал совершенно иное представление о нём. В результате получался громадный вред. Солдат наш чувствовал себя обманутым. (…) Конечно, это никак не могло укреплять волю к борьбе и закалять нашего солдата. Напротив, солдат наш впадал в отчаяние.

Военная пропаганда врагов, напротив, была с психологической точки зрения совершенно правильной. Англичане и американцы рисовали немцев в виде варваров и гуннов, этим они подготовляли своего солдата к любым ужасам войны».

После Первой мировой все стали изображать врага кровожадным. Но это была «палка о двух концах». С одной стороны, это пробуждало к врагу ненависть и решимость бороться до конца, с другой — вызывало чувство страха перед встречей с ним в бою.

Где в этом аду солдату найти светлую отдушину? В письмах из дома? Но зачастую в этих письмах сообщалось о разрушениях, голоде, гибели родных и друзей, измене любимых. В обращении к Богу?

«…Смотришь: у ребятишек этих, коммунистов только что испечённых, и которые потом все валялись полураздетые на том берегу (Днепра), у каждого на шее крестик. Вырезанный из консервной банки, на ниточке. Потому что на Бога одного надеялись, а не на этих (политработников)…»

Капелланы союзников во время Второй мировой войны жаловались начальству, что их заставляют соединять несоединимое: проповедь любви к ближнему с проповедью убивать немцев.

И на солдат, ищущих возможность дать хотя бы чуть-чуть отдыха своей измученной душе, во время войны сыпались слова молитв: «Бог да благословит ваши штыки, дабы они глубоко вонзались в утробы врагов. Да направит наисправедливейший Господь артиллерийский огонь на головы вражеских штабов. Милосердный Боже, соделай так, чтобы все враги захлебнулись в своей собственной крови от ран, которые им нанесут наши солдаты».

Нет, на войне всюду убийство, кровь, смерть. Не забудешься, не убежишь.

Ещё одним из проявлений психических нарушений военного времени является попытка военнослужащего «вычеркнуть боевые эпизоды из своей памяти». Последствиями таких реакций чаще всего являются различные дисциплинарные проступки. Мародёрство. Рукоприкладство. Невыполнение приказа. Пораженчество.

Это не только разгильдяйство, проявляемое несознательными бойцами. Часто это психические нарушения, происходящие незаметно, подкрадывающиеся изо дня в день, из недели в неделю.

Из писем германских солдат с фронта:

«Я очень редко плакал. Плач является выходом, если долго находишься во всём этом. Только тогда, когда я снова буду с вами, переживая всё это, вероятно, мы будем много плакать, и ты поймёшь своего мужа» (1941 год).

«Как может человек всё это вынести! Есть ли все эти страдания Божье наказание? Мои дорогие, мне не надо бы всё это писать, но у меня больше не осталось чувства юмора, и смех мой исчез навсегда. Остался только комок дрожащих нервов. Сердце и мозг болезненно воспалены, и дрожь, как при высокой температуре. Если меня за это письмо отдадут под трибунал и расстреляют, я думаю, это будет благодеяние для моего тела» (1942 год).

И проигравших в борьбе со страхом, сломленных людей — нет, не людей, а «комки дрожащих нервов» — отдавали под трибунал. Расстреливали, вешали, рубили им головы во все времена.

В древности к войскам, проявившим трусость, применялась «децимация» — казнь каждого десятого.

«Между двумя огнями» оказывались солдаты XVII–XVIII веков, которые «должны бояться офицерской палки больше, чем врага». За отсутствие стойкости в бою четвертовали, пропускали сквозь строй, заковывали в колодки. Так, в 1702 г. после взятия Нотебурга был «повешен Преображенского полку прапорщик да солдат 22 человека за то, что с приступу побежали…» Во время Прутского похода на каждом ночлежном пункте русской армии устанавливались виселицы, как предупреждение о немедленной казни без суда за всякую попытку к бегству. Пётр Первый, например, вообще в качестве воспитательных мер придерживался внешне эффектных казней — четвертованием или «колесом». В годы Семилетней войны прибегали к так называемой «политической казни» бежавших — им отрубали уши или кисти рук.

В октябре 1806 года под Йеной прусским офицерам приходилось вытаскивать из домов разбежавшихся солдат и пороть их, чтобы заставить вернуться в строй накануне решающего сражения.

Самих офицеров разжаловали, бросали в крепость, ссылали. («Гильотина уничтожила у офицеров всякую склонность к предательству».)

Со временем меры ещё более ужесточались.

28 сентября 1941 года генерал армии Г.К. Жуков издал шифрограмму № 4976, где говорилось: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны, и по возвращении из плена они также будут все расстреляны».