Тайны Великой Скифии. Записки исторического следопыта - Коломийцев Игорь Павлович. Страница 24
Константин постарался сделать Готию своего рода буферным государством. С готскими царями был заключен договор, согласно которому готы становились «федератами» империи, обязанными защищать ее северные границы от остальных варваров и, кроме того, ежегодно поставлять 40 тысяч призывников в армию императора. В обмен они получали каждый год стипендию золотом, серебром и продуктами. Граница по Дунаю объявлялась открытой для торговли.
По сути дела, Готия в это время превратилась в составную часть великой Римской империи. Казалось, что восточные германцы прочно заняли освободившееся место скифов и с этой стороны потомкам Ромула и Рема уже ничего не угрожает.
Таков был мир и порядок на Востоке Европы, когда неожиданно для всех свирепое племя безбородых, косоглазых дикарей преодолело Меотиду и напало на соседей готов — аланов.
Ужас народов
Звали этих дикарей гунны. Но кто же они такие и откуда свалились на головы римлян, готов, аланов и прочих почти цивилизованных народов Европы?
Еще в XIX веке мнения исследователей этой темы радикально разделились. Одни в них увидели местное, восточноевропейское племя, финно-угорское по языку, другие выводили гуннскую орду из степей Северного Китая, где еще в III веке до нашей эры сложилась держава кочевников сюнну, или хунну. Причем поначалу сторонники первой версии пребывали в большинстве. Вот, что писал в 1874 году выдающийся российский историк Дмитрий Иловайский: «Гунны, по мнению многих ученых, будто бы составляли одно из племен Восточнофинской или Чудской группы и принадлежали к ее Угорской ветви. Гунны издревле обитали в степях Прикарпатских, между Уралом и Волгой, по соседству со Скифскими народами Арийской семьи, и вовсе не были каким-то новым народом, прямо пришедшим в Европу из глубины Средней Азии от границ Китая во второй половине IV века». Сам Иловайский, правда, придерживался совсем уж экзотической точки зрения — он считал гуннов славянами, ссылаясь при этом на мнение византийского писателя Прокопия, который «замечает, что Славяне в обычаях и образе жизни имеют много общего с Гуннами»{92}.
Но постепенно версия происхождения гуннов (Huns) от орды азиатских хунну (Hiung-nu) в научном мире набрала множество сторонников и в конце концов сделалась общепринятой. После же выхода известной монографии Льва Гумилева «История народа Хунну» сомневаться в этом, по крайней мере в отечественной науке, стало вроде как неприличным{57}. В самом деле, если бегать за миражами-этнонимами, то от хунну до гуннов, как говорится, рукой подать. Но давайте попробуем разобраться, что нам известно о тех и других.
Итак, хунну. 210 год до Рождества Христова. Северный Китай, граница с современной Монголией. Старый шаньюй (вождь) племени хунну Тумэнь имеет двух сыновей от разных жен — любимого и нелюбимого. Поскольку нелюбимый был старше и мог претендовать на власть после смерти отца, шаньюй отдает его в заложники согдианцам, жителям Средней Азии, и тут же затевает с ними войну.
Но сынок оказался не промах. Он убивает своих охранников, крадет лошадь и возвращается к отцу-изуверу. В орде все восхищены подвигами Модэ или Маодуня, так по-разному звучало имя наследника в речи ближайших соседей, и старый вождь вынужден наградить беглеца — отдать ему в управление Тюмень (10 тысяч семейств).
Модэ начинает обучать своих воинов дисциплине. Он вводит новые метательные снаряды, издающие звуки при полете (для создания этого эффекта в полой трубочке перед наконечником делались специальные отверстия), и приказывает: «Все, кто не станет стрелять туда, куда полетит свистящая стрела, будут обезглавлены». Сначала новый вождь сразил на лету собственного ручного сокола. Потом убил своего великолепного коня. Затем жертвой безжалостного лучника стала его молодая красивая жена. Каждый раз тех, кто не выполнял приказ и не стрелял, тут же казнили. Затем на охоте Модэ увидел своего отца и пустил стрелу в его сторону. На этот раз воздержавшихся уже не было, и старый вождь упал, пораженный сотней метких выстрелов. Так Модэ стал шаньюем{192}.
Он объединил вокруг себя все 24 рода хунну. Но явились соседи — дунху (по-китайски любой кочевник был «ху», «дун» значит «восточный»). Скорее всего, речь идет о предках монголов или тунгусов. Их вождь потребовал себе в дар жену Модэ. Надо полагать, уже новую. Хотя в орде все были возмущены наглостью пришельцев, Модэ уступил, сказав, что не стоит вступать в конфликт из-за женщин.
Но аппетит, как известно, приходит во время еды, и алчный предводитель дунху захотел в подарок «тысячемильную лошадь». Это был чрезвычайно быстрый и выносливый конь, единственный подобный в государстве, наследство покойного шаньюя. Модэ снова уступил, заявив возмущенным соплеменникам: «К чему, живя в соседстве с людьми, жалеть для них одну женщину и одну лошадь?». Дунху, жадные и ограниченные, как все примитивные народы, посчитали, что хунну их боятся, и потребовали себе еще и безлюдный участок на границе между двумя племенами, размером в тысячу миль. На этот раз многие не возражали против передачи куска безжизненной пустыни. Но молодой шаньюй сказал, что землю отдавать нельзя, она — основа государства, и повел своих людей на расслабившихся дунху. Практически не встречая сопротивления, рассеял их войско, ворвался во дворец предводителя этих кочевников и лично зарубил ненасытного вождя{192}.
Китайский историк Сыма Цянь приводит это сказание в назидание потомкам, как пример мудрости, терпения и удачной политики уступок. Яркая иллюстрация современной русской поговорки про «бесплатный сыр, который бывает только в мышеловке». Известно, что Маодунь воевал с Китаем, мог пленить и казнить императора, но отпустил его с миром, сказав, что если погубить этого, китайцы выберут себе нового и таким образом ничего не изменится. Вообще, хунну, как свидетельствуют сами китайцы, были одними из самых миролюбивых и цивилизованных варваров, когда-либо пересекавших границы Поднебесной. Может быть, именно поэтому империя Хань с готовностью заключила договор «мира и родства» с державой Модэ, признав последнего ровней своему владыке (подобное случалось нечасто).
Сами хунну стремились породниться с китайцами и впоследствии образовали на севере «желтой империи» новое государство Чжао со смешанным населением. Но и те кочевники, которые сохранили степные обычаи, охотно окружали себя китайской роскошью: ходили в шелковых одеждах и лакомились изысканными яствами. В расовом отношении этот был смешанный европеоидно-монголоидный тип (причем в смешении в основном участвовали монголоиды узколицые, то есть китайского типа){69, 103}.
Суммируя имеющиеся у нас сведения, можно сказать, что пред строгим ликом Истории хунну предстают вполне цивилизованным полукочевым этносом, переходящим к оседлости, но резко выделявшимся в плане антропологии среди окружавших их монголоидных народов: бородатым, с европейскими «орлиными» носами, имеющим чуть более плоские лица и узкие глаза, чем большинство других европеоидов.
Когда в державе Чжао (Северный Китай) в 350 году нашей эры к власти прорвался ханьский националист Жань Минь — неблагодарный приемыш знатного хуннского рода, началось всеобщее истребление северных варваров. При этом погибло почти 200 тысяч китайцев «с возвышенными носами», то есть уничтожали в том числе собственных соотечественников, имеющих в лицах некие признаки европеоидности. Это значит, что сами хунны несли в себе заметную европеоидную наследственность, которая даже через ряд поколений превалировала у их китайских потомков{57}.
Хунны прекрасно владели обработкой железа, меди, бронзы, золота, имели достаточно развитую культуру, свое высокоорганизованное государство, замечательное искусство.
В середине II века нашей эры эта уникальная степная держава была уничтожена соседями — кочевниками сяньби во главе с их вождем Таншихаем. Шаньюй Хюли покончил жизнь самоубийством в 142 году, а часть северной хуннской орды якобы тогда же бежала на Запад. Вот эти-то последние беглецы-хунну, по мнению большинства современных историков, включая Льва Гумилева, и стали в IV веке грозными дикарями — гуннами{62}.