Глаза, чтобы плакать - Дар Фредерик. Страница 2

– Ба! Да это мой гвардеец!

Я вошел в уборную. Неловко продемонстрировав свои цветы, я попытался пристроить их на туалетном столике, перевернув при этом полдюжины разных флакончиков.

– Если вы позволите, мадам, – пробормотал я смущенно.

– Я очень тронута вашим вниманием, мой мальчик. В нашем ремесле признательность – большая редкость.

Великая актриса, казалось, была искренне рада моему визиту. Она встала и направилась к туалетному столику. Лишь в этот момент я заметил, что ее уборная сплошь заставлена огромными роскошными корзинами самых разнообразных цветов, на фоне которых мой маленький букет выглядел жалким провинциалом.

– Закройте дверь, – попросила она. – Я страшная мерзлячка.

Выполняя ее просьбу, я задал себе вопрос, с какой стороны двери она хотела бы меня увидеть. Набравшись храбрости, я решил все же остаться в маленьком душном помещении, наполненном ароматами оранжереи.

– Как вас зовут?

– Морис Теланк.

– Вы мечтаете стать актером?

Меня неприятно задел этот вопрос. Я не собирался стать актером, я им уже был, причем явно неплохим, хотя мое имя ничего пока не говорило широкой публике.

– У вас уже есть актерские работы?

– Да, множество пустяковых ролей в кино и одна интересная работа в театре.

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать.

– Вы учились у Симона [1]?

– Нет, я закончил консерваторию в Тулузе.

Люсия громко расхохоталась.

– Какой же вы забавный! Знаете, вы были бы великолепны в "Великом Моне" [2]!.

Я и сам знал, что смог бы великолепно сыграть множество великолепных персонажей.

– Мне следует торопиться, – вздохнул я.

– Это еще почему?

– Чтобы в полной мере использовать время, пока я еще молод.

Она вновь взорвалась от смеха.

– Пока еще молод? Это в восемнадцать-то лет?!

Мне казалось, что все происходит во сне. Я, никому не ведомый провинциал, не успевший освободиться от юношеских прыщей, находился в уборной самой Люсии Меррер и как ни в чем не бывало вел с ней непринужденную беседу! Мысленно я уже начал сочинять письмо матери, в котором в самых восторженных тонах собирался описать это фантастическое событие.

Внезапно на лице актрисы появилось серьезное, почти торжественное выражение.

– Не исключено, что вы станете великим актером, Морис!..

Она назвала меня просто по имени! Ее предположение прозвучало для меня как пророчество. Люсия разговаривала со мной, вдыхая аромат моих роз. Я истуканом стоял перед ней, не зная, куда деть руки.

– Какую роль вы хотели бы сыграть, Морис?

Видимо, журналисты не раз задавали ей этот никчемный вопрос, и теперь она решила переадресовать его мне. Немного подумав, я выпалил:

– Роль Адама!

На этот раз ее смех был полон нежности.

– Очень любопытно. А почему именно Адама?

– Потому что Адаму было неведомо, что существует смерть.

Актриса нахмурилась.

– Вы уже размышляете на такие мрачные темы?

– Очень часто.

– В вашем-то возрасте?

– Возраст здесь ни при чем. Речь идет лишь о наличии или отсутствии способности это осознавать.

– Подумать только! А вы, оказывается, отнюдь не глупы, мой мальчик!

И вновь проклятая краска стала заливать мое лицо и шею. Я поднес ладони к вискам и чуть не обжег пальцы о пылающие щеки. Люсия вытащила из моего букета одну едва распустившуюся розу и протянула ее мне.

– Возьмите, я хочу вас отблагодарить. Если вы любите сувениры, то засушите ее в книге...

Я схватил цветок, который моментально перестал быть для меня обычной розой за восемьдесят франков, и бросился прочь. Не уверен, что перед своим паническим бегством я успел выдавить из себя слова прощания, в памяти осталась лишь немного грустная улыбка, с которой Люсия Меррер смотрела мне вслед. Моя рука бережно сжимала цветок, чем-то похожий на эту улыбку.

2

В последующие три дня я изредка встречал Люсию Меррер во дворе студии или в баре в окружении разных знаменитостей, из-за которых я не решался к ней подойти. Наконец наступил день съемок, когда мне предстояло играть. Должен сказать, что употребление этого глагола для обозначения того, что мне следовало делать, является сильным преувеличением: мне надо было стоять по стойке "смирно" у дверей во время беседы героини Люсии с президентом Бог знает какой республики. В определенный момент она обронит перчатку. Это знаменательное событие пройдет мимо внимания президента неведомого государства. Я же, после мучительной борьбы с самим собой, в конце концов решусь подобрать перчатку и протяну ее Люсии, за что в виде награды мне будет подарена ее чарующая улыбка. Как видите, возможностей для раскрытия моей актерской гениальности не представлялось никаких. Фильм назывался "Белокурое приключение", и достаточно было услышать несколько реплик из него, чтобы понять, что это далеко не шедевр.

Перед началом съемок Люсия подошла, чтобы пожать мне руку и подбодрить. Она осмотрела каждый шовчик на моей форме и заявила, что я просто неотразим. Как только постановщик объявил о начале репетиции, великая актриса утратила всю свою сердечность и превратилась в "героиню".

К концу съемочного дня появился костюмер с радостным известием, что мадмуазель Меррер приглашает всех на аперитив. Статисты, естественно, в такого рода выпивках участия не принимают. Однако, прежде чем вместе с группой артистов покинуть съемочную площадку, Люсия, обращаясь ко мне, проронила:

– Надеюсь, вы останетесь?

И я остался, получив право на стакан, с которым и пристроился в углу. Руководство фильма важно обсуждало свои проблемы, а мелкая сошка опустошала бутылки. С моей стороны было бы смешно рассчитывать, что Она сочтет нужным подойти ко мне. И все-таки мне было немного грустно. В любом фильме статист всегда остается изгоем. Даже самый убогий электрик, ничтожнейший из ассистентов – неотъемлемая часть съемочной группы... но статист – никогда! Он существует для мебели, не более того. Он часть однодневных декораций. Это даже не человек, это загримированная физиономия, от которой требуется выглядеть естественно и не соваться к актерам основного состава. Статист – это обиженный природой задник жизни, который может претендовать на оплату съемочного дня и надеяться, что окажется в кадре. Предел его мечтаний – момент, когда ему доверят хоть одну реплику, которая выведет его из летаргического сна.

В течение всего вечера никто не обращал на меня никакого внимания. Я ощущал себя чужаком и бедным родственником. Мой стакан с чинзано был похож на милостыню, он даже не тянул на чаевые почтальона.

Опустошив стакан, я поставил его на край стола и, никем не замеченный, направился к выходу в самый разгар веселья. В тот момент, когда я выходил из дверей студии, нужный мне автобус плавно отъехал от остановки и скрылся за поворотом. Следующий должен был появиться не раньше чем через полчаса... Я решил направиться в Шарантон пешком. День, проведенный под юпитерами, утомил меня и навеял грусть. Пешая прогулка в вечерних сумерках была бы мне только полезна...

В начале небольшой автомагистрали меня обогнал "крайслер" Люсии Меррер. Проскочив вперед метров три-ста-четыреста, машина резко затормозила и подала назад. Я сообразил, что Люсия остановилась ради меня, и с бьющимся сердцем бросился навстречу шикарному автомобилю. Актриса сама сидела за рулем. Я стал судорожно дергать за ручку дверцы, но она не поддавалась. Люсии пришлось прийти мне на помощь. Я плюхнулся рядом с ней на широкое, обтянутое белой кожей сиденье, похожее на скамью в зале ожидания вокзала. Люсия нажала на газ. В машине стоял душноватый, пропитанный дорогими духами запах.

– Благодарю вас... – пробормотал я. – И за аперитив тоже.

Люсия, выглядевшая недовольной и озабоченной, ничего не ответила. Казалось, она была целиком поглощена дорогой. Лишь свернув с магистрали, актриса, похоже, вспомнила о моем присутствии.