Грузовой лифт - Дар Фредерик. Страница 3

Сохраняя довольно большую дистанцию, мы прошли несколько сот метров, затем на одном из перекрестков я потерял их из вида. Это было естественно. Я почувствовал неприятный укол в груди, но смирился с разлукой, такой же случайной, как и встреча. Вот только грусть охватила меня, как и шесть лет назад, когда я впервые увидел Анну мертвой, — грусть вперемешку с неверием. Что-то во мне отказывалось принять эту разлуку.

Я продолжал идти своей дорогой, направляясь к дому.

Проходя мимо кинотеатра, я заметил их в холле. Они стояли, разглядывая кадры из кинофильмов. Вообще-то на фотографии смотрела мать, а девочка же не сводила глаз с рождественской елки посреди зала. Елка была изящная, выращенная в каком-нибудь пригородном саду, а на ветках вместо украшений висели портретики кинозвезд.

Я хорошо знал этот кинотеатр, он назывался «Мажестик». Я видел в нем столько вестернов, что когда-то мог назвать любой фильм, посмотрев лишь несколько метров пленки.

Я вошел в холл, женщина заметила меня. Казалось, она ждала моего появления. На этот раз она едва взглянула и внезапно побледнела. Я понял, что если позволю ей подойти к кассе раньше, то потом просто не посмею следовать за ней. Тогда я поспешил подойти первым. Наклонившись к окошку, я увидел в стекле, как она приближается ко мне. Когда я отстранился, она стояла рядом, держа девочку за руку:

— Два места.

Как и в ресторане, я открыл им дверь, и, как и в ресторане, она посмотрела вглубь меня, только пробормотала робко:

«Спасибо». Сеанс уже начался, шел документальный фильм об Украине — колосящаяся степь без конца и края. К нам приблизилась билетерша с электрическим фонариком. Женщина протянула ей два билета. Билетерша, наверное, не заметила девочку, решила, что мы вместе, и посадила нас рядом у довольно широкого прохода.

Сердце у меня колотилось, как в тот день, когда мы вместе с Анной впервые куда-то вышли. Расправив плечи, я сидел неподвижно в кресле, уставившись на экран, но ничего не видел, а слышал только стук сердца. Я чувствовал рядом эту женщину и был просто потрясен. Запах, исходивший от ее манто, пьянил меня.

Девочка громко задавала вопросы, и мать то и дело наклонялась к ней, шепча:

— Помолчи, Люсьенна, здесь нельзя разговаривать.

Наконец ребенок замолчал. Документальный фильм закончился, зажгли свет. Я узнал свою старую киношку, ее даже не перекрасили. Все было как прежде: цвет бордо, обивка из темно-красного плюша, зеленые растения из крашеного картона у экрана.

Мимо прошла билетерша с лотком, полным сладостей, перечисляя их равнодушным простуженным голосом.

— Конфет! — попросила девочка.

Это была, конечно, совсем не оригинальная, но вполне удачная возможность завязать беседу. Я мог бы купить кулек конфет и протянуть их ребенку со словами: «Вы позволите, мадам?» Вместо этого я продолжал сидеть неподвижно, нахмурившись и внутренне сжавшись. Мало того, я даже не шелохнулся, когда билетерша протянула через меня пакетик.

Антракт закончился, мне очень хотелось вновь оказаться в полумраке, в атмосфере многозначительной интимности. Я даже не знал название фильма, это меньше всего интересовало меня.

По экрану пошли титры, но у меня не было никакого желания их читать. Я опять обрел пленительное состояние покоя, в котором пребывал только что в ресторане. Прежде всего это было чувство безопасности и уверенность в том, что проживешь несколько счастливых мгновений.

Девочка заснула. Она постанывала, ворочаясь в кресле, устраивалась поудобнее, но у нее это никак не получалось, и мать взяла ее на руки. Меня задели ноги ребенка.

— Извините, — прошептала соседка.

— Ничего. Я… Мне не мешает.

Но она свободной рукой прижала к себе девочку, чтобы та не дотрагивалась до меня. Эта рука гипнотизировала меня. Я подождал немного, стараясь подавить в себе желание осторожно взять в свои ладони ее руку и так держать ее. Этот контакт был необходим мне, я представлял его, моя кожа чувствовала ее кожу. Я бы мог попытаться схитрить или, точнее, слегка сыграть: принять такую позу, которая позволила бы мне приблизиться к ней — и коснуться пальцами ее рук.

Я вновь не решался.

Я повернулся к ней, она тоже посмотрела на меня. Это было так просто, что я чуть не умер от сознания силы своего импульса. Я взял ее руку, и она отпустила ноги ребенка. Наши пальцы раскрылись навстречу друг другу, а затем сомкнулись, словно в общей молитве. Безумная нега охватила меня.

Я ощутил себя всесильным, и в одно мгновение мне удалось перешагнуть через последние шесть лет. Я снова был с Анной. Она по-прежнему была жива и любила меня. Она передавала мне свою теплоту, а я ей свою силу. Мне захотелось повернуться к незнакомке и сказать ей:

— Я люблю вас.

Может, я действительно любил ее?

Многие считают, что чувству необходимо устояться, что оно является уже результатом, завершением.

Я же очень хорошо знаю, что это не так. Я, который когда-то полюбил Анну и эту женщину с первого взгляда, которым мы обменялись.

Так мы и сидели, сплетя руки, и любовь входила в нас сквозь пальцы. Затем девочка заерзала и принялась плакать во сне, мать вырвала у меня руку, и движение показалось мне разрывом. Она прошептала спящему ребенку:

— Мы сейчас вернемся домой, Люсьенна. Скоро ты будешь в своей кроватке.

Она говорила это для меня.

— Если вы позволите, — пробормотал я.

Я взял девочку на руки, поудобнее пристроил ее, затем встал.

Она была тяжелой, от нее еще пахло младенцем, во сне ее нескладное личико стало красивым и трогательным. Мы поднялись по проходу, идя рядом. Мне казалось, что я знаю ее давно и близко.

Ритм ее шагов был мне знаком. В холле в резком свете больничного неона мы еще раз взглянули друг на друга. Казалось, ей немного мешал, и я испугался, что это реакция на мою дерзость.

И все же, разве она не поощрила меня, когда я спросил:

— Вы на машине?

— Нет, я живу недалеко отсюда.

Она протянула руки, чтобы принять ребенка.

— Спасибо… В это время она обычно спит.

— Я провожу вас!

Безусловно, она ожидала такого предложения, и все же что-то, не знаю, что именно, проскользнуло в ее взгляде. Какое-то время она стояла неподвижно, затем ее руки упали вдоль тела.

— Спасибо.

Она повернулась и пошла, не заботясь больше о нас. Я еле поспевал за ней, потому что девочка становилась все тяжелее и тяжелее. Впервые в своей жизни я нес на руках ребенка, я даже не предполагал, насколько это трогательно. Я шел осторожно, боясь упасть и уронить свою драгоценную ношу.

Так мы и шли друг за другом до конца улицы, затем она повернула направо в сторону нового квартала, которого я не знал, потому что перед моим отъездом его только начали строить. Здесь было меньше света, не было ни магазинов, ни устричников, ни елок, не считая тех, что горели разноцветными огнями в окнах квартир. В полумраке возвышались светлые конструкции. К ним и направлялась женщина. Она молчала всю дорогу, словно забыла о нас — о дочери и обо мне. Раз или два во сне девочка пыталась вырваться, и мне пришлось прижать ее к груди, чтобы она успокоилась. Должно быть, это был очень нервный ребенок. Из квартир доносились звуки радио и телевизоров, люди уже праздновали Рождество, хотя еще было только десять часов вечера.

Но все эти звуки были подобны фону, а единственной реальностью казались наши ритмичные шаги.

Мои силы были уже на пределе, когда она наконец остановилась у новых железных ворот, на которых желтыми буквами, оправленными в черное, было написано: Ж. Драве — Переплетная.

Она достала из кармана ключ и приоткрыла створку ворот.

Наступила пора сказать правду. Я вглядывался в таинственную черноту за приоткрытыми воротами. Можно было с трудом разглядеть двор, два грузовика; в глубине возвышалось широкое трехэтажное здание, в окнах которого отражался свет фонаря на углу заброшенной улицы. Все было черным, неведомым, молчаливым.

Мы обменялись таким же взглядом, как в холле кинотеатра.