И заплакал палач... - Дар Фредерик. Страница 4

Я вышел из дома. В то утро море было такого зеленого цвета, что даже чем-то напоминало Адриатическое. Натура художника в конце концов взяла во мне верх. Я спустился на пляж и укрепил треногу у самого моря, там, где мокрый песок, но куда не достает вода.

Но рисовать я хотел не море, а живописные строения, пестрой гирляндой окаймлявшие все побережье.

В конце концов еще есть время установить личность моей жертвы. Прежде всего надо было получить заключение врача. После обеда поеду в Барселону во французское консульство. Там мне скажут, что делать. Установление личности не потребует долгих хлопот. У нее наверняка были документы, по которым она въезжала в Испанию. Где-то ведь она должна была остановиться... Наверняка с ней вместе кто-то приехал, они заявят о ее исчезновении.

Не из-за чего терзаться сверх меры... Главное, что на моей совести не будет ничьей смерти.

Я начал рисовать. А когда я рисую, в мире для меня остается только палитра с красками, да еще то, что я создаю в двух измерениях...

Я сразу же увлекся. Удачная мысль – приехать в Кастельдефельс!

Пусть здесь и жарит солнце, и море плещется, пусть из проигрывателей на пляже несутся разные фламенко и фадо [6], пусть буйствуют яркие краски, но перед моими глазами возникала грустная Испания. В маленьких домиках наверху, над пляжем мне чудилось что-то отчаянно печальное. И купальщики-то были совсем невеселые. В конце концов, может, они и задавали тон всему пейзажу? В старомодных длинных купальниках, безвкусно одетые... Серьезные даже в улыбке лица... Беспокойные, замкнутые... И питаются плохо...

Я писал картину, как спортсмен, последним рывком выходящий за финишную прямую. Сердце отчаянно билось, меня всего трясло, как в лихорадке. Было хорошо и в то же время трудно. Я весь дрожал, смешивая краски из разных тюбиков, добиваясь желанного идеально голубого цвета. Грустной испанской голубизны. Ярко-голубого, банально-голубого, в противовес другим голубым тонам не несущим покой. Иногда возле меня останавливались отдыхающие и тихонько смотрели, как я работаю. Мне эти любопытные взгляды давно уже не мешают. Я не испытываю ни малейшего неудобства от того, что за мной наблюдают, потому что с давних пор привык отключаться от всего, что не составляет предмет моего искусства. Вся моя жизнь в эти бурные мгновения заключается в квадратике холста – источнике наслаждения. Этот квадратик – мое собственное царство, и властвую я там безраздельно.

И все-таки в тот день какая-то особенно настойчивая тень позади меня в конце концов привлекла мое внимание. Сделав очередной великолепный мазок, я обернулся. Это была она. Девушка стояла тут, босиком, непричесанная, в разорванной блузке и с перевязанной рукой и коленом.

Я невольно опустил палитру.

– Вы! Но как...

Она еще была бледна. Кода оставалась такой же гладкой, но цвет ее изменился, как бывает с тканью, слишком долго пролежавшей в сундуке.

– Это тот старик в рубашке... Он показал мне, где вы...

– Вы говорите по-испански?

– Нет... Но он... он понял, что я хотела видеть вас...

Глупо, конечно, но мне ее слова были приятны. От того, что ей нужно было увидеться со мной, сердце мое наполнилось огромной радостью.

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Да... Только... есть хочется.

– Пойдемте, накормлю вас.

Я сложил тюбики и кисти в ящик.

– Вы художник?

– Да...

Мне хотелось задать ей кучу вопросов, проверить, не вернулась ли к ней память. Но я не посмел.

– У вас талант, – прошептала она.

Взгляд ее был устремлен на полотно.

– Вы так думаете?

– Да... Такой голубой цвет...

Это замечание меня поразило. Я схватил ее за плечи и заглянул в глаза.

– Кто вы? – выдохнул я.

На ясный взгляд набежала легкая тень.

– Не знаю... Вы уверены, что мы в Испании?

– А вы сами этого еще не поняли?

– Поняла...

Она взглянула наверх. Там виднелось длинное белое строение "Каса Патрисио" с зелеными ставнями и большим красным пятном рекламы "Кока-колы".

– Красиво, правда?

– Да.

– В Испании... Я всегда мечтала туда попасть...

Это у нее получилось как бы само собой. Я взял ее за руку.

– Значит, вы вспомнили?

– Нет, почему вы решили?

– Но ведь вы же сказали, что всегда мечтали попасть в Испанию.

Казалось, она изучает что-то в глубине себя самой.

– Нет, ничего не помню. Просто чувствую, что всегда мечтала увидеть Испанию, и все... Я чувствую это, понимаю это, когда смотрю вокруг.

Я вытащил мольберт из влажного песка. Приходилось держать его на вытянутой руке, чтобы не испортить свежую картину. Другой рукой я поддерживал за талию... неизвестную... помогая ей пройти по пляжу.

4

Она ела с аппетитом, даже к какой-то жадностью, что при ее обычной сдержанности выглядело довольно странно.

Должно быть, она здорово проголодалась... Этот скрипичный футляр никак не выходил у меня из головы. И вправду удивительно: молодая девушка болтается ночью по испанским дорогам и вместо багажа таскает за собой скрипку. Может, она скрипачка и приехала на сезон поиграть в Коста-Брава? Или ее уволили, и она решилась на отчаянный шаг?

– Откуда вы?

Вопрос прозвучал неожиданно. Я нарочно спросил будто мимоходом, во время еды, в надежде таким образом оживить ее воспоминания.

И она тотчас же ответила, тоже с полным ртом:

– Я из...

Но запнулась. Даже чуть отпрянула, как будто ее ударили кулаком по лицу. И быстро проглотила кусок бутерброда, который мешал говорить.

– Это ужасно, – вздохнула моя безымянная гостья. – Забыла... Все как в тумане... В пелене...

На кончиках длинных ресниц появились две слезинки; я смотрел, как они скатываются по щекам, и мучился от того, что ничего не мог поделать.

Я тихо прошептал:

– Ну, не плачьте, я же с вами...

Довольно самонадеянное, конечно, заявление, однако ничем другим подбодрить ее я был не в силах. Она снова принялась за еду, уставившись на свою чашку кофе, вокруг которой, как звездочки масляно поблескивали маленькие тартинки.

Я грустно посмотрел на нее. Судя по одежде, она была из средних слоев, по крайней мере, из небогатой семьи. Юбку и кофточку, наверное, купила на распродаже в каком-нибудь большом магазине. Надо бы взглянуть на ярлыки... Может, хоть это наведет на какой-нибудь след.

– Можно? – я отогнул воротничок блузки.

Она сидела покорно, безучастно, как больная. Под воротничком был пришит квадратик ткани с надписью: "Магазин "Феврие", Сен-Жермен-ан-Лэ, департамент Сена и Уаза".

– Вы бывали в Сен-Жермене?

Она не услышала вопроса. Думала о чем-то своем и жевала.

– Скажите: Сен-Жермен-ан-Лэ... Ничего не припоминаете?

Короткое "нет" скользнуло вниз, как нож гильотины. Я не стал настаивать.

Наконец она закончила свой плотный завтрак, и ныряльщица Пилар провела ее к туалету. Техеро явился убирать со стола. Указав на пустой стул незнакомки, он затем покрутил пальцем у виска.

– Loca! [7]

Я пожал плечами.

Остальные постояльцы посматривали на меня с явным неодобрением. Не знаю, что уж они там себе вообразили, но мое поведение явно не соответствовало местным строгим нравам.

Как все они меня раздражали! Даже сеньора Родригес, и та дулась! А ведь сама тоже не могла похвастать расположением этого общества, потому что каждое воскресенье к ней приезжали мужчины, и всегда разные!

Я вышел из столовой. Мамаша Патрисио, как обычно, готовила к обеду рыбу. На этот раз она даже не ответила на мою улыбку... А дурачок Пабло, когда я проходил мимо, низко опустил глаза.

Боже милостивый! Ну что они себе думают?! Будто я для своего удовольствия стараюсь задавить женщину, чтобы она потом потеряла память и оказалась в моей власти?