По следам кочевников. Монголия глазами этнографа - Бочарникова Е. А.. Страница 54

Наконец мне удалось найти еще один источник: описание священных цамов в книге о тибетских обрядах, составленной самими ламами на двух языках — тибетском и монгольском. Располагая всеми эти материалами, я, возможно, когда-нибудь дам более подробное описание и толкование этих демонических танцев в масках, теперь же ограничусь несколькими словами. Известны различные объяснения смысла плясок цам. Некоторые считают, что это парад демонов и богов в потустороннем мире, каким он предстает перед человеком, покинувшим земную юдоль.

Но мнению Других, в танцах показана расправа над противниками буддизма. Иные утверждают, что пантомима изображает кару, постигшую главного врага буддизма, тибетского царя Ландарма, вероотступника, убитого буддистами в 842 году. Отдельные исследователи полагают, что цамы воспроизводят поздний упрощенный вариант жертвенных обрядов. Кто из ученых ближе к истине — трудно решить. Но в цамах, безусловно, показан мифический пантеон буддийских демонов и богов и танцоры воспроизводят сцены из древних мифов.

Цам— тибетское слово, означающее просто «танец». Ото шествие масок, несущих алтарь и сжигающих фигурен из папье-маше. Дольше всего тянется следующая пантомима: потусторонняя свита могущественного божества, или демона — слуги, демоны низших рангов и различные чудовища — пляшут вокруг своего господина под оглушительную какофонию. Танцы цам в Монголии исполнялись впервые в середине XVIII века в монастыре Эрдени-Цзу.

Кроме танцевальных масок, в музее истории религии хранятся статуи Будды, цветные фрески, обрядная утварь. Мне показывают дудочку, сделанную из берцовой кости шестнадцатилетней девственницы, и несколько жертвенных сосудов из человеческих черепов. Ламаизм смакует всякие ужасы для создания мистического настроения. Если подлинных предметов нет, ламы довольствуются эрзацами. На стене висят картины, написанные вместо холста на человеческой коже, а к черепам привыкаешь, как к натюрмортам на европейских выставках.

При музее истории религии есть небольшой флигель, переполненный статуями будд, расставленными в художественном беспорядке. Говорят, что группа золоченых статуй была сделана в 20-х годах в Польше, Третий по исторической ценности памятник монгольской архитектуры в Улан-Баторе — бывший дворец богдо-гэгэна, находящийся по соседству с двумя монастырями. Получаем разрешение посетить этот дворец. Он состоит из летней и зимней резиденции. Летняя резиденция построена в стиле императорского дворца в Пекине, возможно теми же китайскими зодчими. В период монгольской автономии здесь помещалось правительство богдо-гэгэна. Перед входом возвышается нечто вроде триумфальной арки, а за ней на небольшом постаменте красивый каменный лев. На створках дверей изображены буддийские святые заступники. Архитектурный ансамбль окружен высокой кирпичной стеной. Проходя через привратное здание, попадаешь в первый сад, замкнутый с четырех сторон одноэтажными строениями. Все сделано в китайском стиле: решетчатые окна, крытые галереи. Против привратницкой стоит второе здание, через которое посетитель попадает в главный сад, также окруженный одноэтажными строениями. Яркие балки кровли опираются на раздвоенные концы раскрашенных столбов. Со стороны сада затейливая деревянная решетка образует парапет. Кровля покоится на сложной системе балок. Плоская часть крыши состоит из параллельно уложенных черепиц, наподобие бамбуковых труб. Ребра, выступающие за конец стены, украшены изображениями человеческой головы. На коньке крыши выстроились в ряд фигуры зверей: льва, дракона, рыбы и слона, В помещении дворца небольшой музей: художественная мебель последнего богдо-гэгэна, домашняя утварь, коляска. В средней комнате главного здания возвышается парадный трон. Его спинка позолочена и разукрашена монгольскими мастерами.

По сравнению с летней резиденцией и ее внутренними садами зимний дворец выглядит простым будничным зданием. Остальные строения дворцового ансамбля не сохранились.

В одном из залов дворца обнаруживаю замечательные картины, принадлежащие кисти известного монгольского живописца Марзан-Шараба. На одной из картин художник запечатлел старинный дворец с высоты птичьего полета; ансамбль дворцовых зданий был раз в пять больше современного. В дворцах, примыкающих к сохранившимся строениям, — целый лабиринт хозяйственных и подсобных помещений.

На картине увековечены жанровые сценки: кормление птиц, запрягание лошади, лама на велосипеде, шаман с бубном, дерущиеся кумушки, китайцы, торгующие мукой, молящиеся ламы, влюбленные парочки, пестрая, красочная толпа заполняет улицу. В живописи Марзана много сатиры, недаром народ прозвал его «Шутником».

Жизненный и творческий путь великого монгольского художника поучителен. Родился он в 1866 году в семье бедного арата, на территории, входившей тогда в состав Дзабханского аймака (теперь она отошла к Кобдоскому).

До 20 лет Марзан пас скот вместе с отцом… и рисовал. К 1886 году он переселился в столицу, чтобы найти работу. Марзан показал свои рисунки столичным ламам, и те отметили талант юноши. Они стали давать ему работу. Марзан разрисовывал хоругви, писал изображения святых. При одном из столичных монастырей, Цзун-хуре, постепенно возникает небольшой кружок художников, в который входили Джугер, Цэнд, Гэндэн. С ними Марзан создавал позднее часть своих крупных полотен. Художники, сгруппировавшиеся вокруг Марзана, переняли манеру и технику мастера, и кружок развился в самую выдающуюся школу монгольской живописи. Марзан непрерывно совершенствовал свое мастерство, познакомился с европейскими и китайскими художниками. Первый большой этап его творчества совпадает с периодом автономии. Из европейских художников Марзан-Шараб более всего напоминает Брейгеля. Очень возможно, что Шараб был знаком с картинами этого голландского мастера. Но истоки его стиля надо прежде всего искать в китайской живописи. Из нее он черпает эпическую композицию и манеру изображения людей. В первый период в картинах Шараба Восток соприкасается с Западом, но это не вносит эклектики в его типично монгольскую живопись. Острая наблюдательность художника нашла отражение в его пейзаже. Шараб любит изображать маленькие, независимые друг от друга жанровые сценки, наблюдаемые с высоты птичьего полета. Из его больших произведений наибольшей известностью пользуются картины, написанные для монастыря Гандан и других: «Танцы цам», «Праздник Майтрей», «Дворец богдо-гэгэна» и, две монументальные картины, написанные вместе с учениками: «Дойка кобыл» и «Один день монголов».

Часами просиживал я в музее перед двумя последними картинами, фотографируя их, зарисовывая детали, записывая объяснения, за которыми обращался к знакомым, сотрудникам и случайным посетителям музея, а иногда даже к уборщицам. Ведь изображенная художником жизнь была обычной для всех. Обе картины, собственно Говоря, представляют собой одно целое. В них художник увековечил сценки из монгольского быта. Так «Дойка кобыл» изображает праздник кумыса, а «Один день монголов» вмещает огромное количество будничных событий. Композиционно картина состоит из крохотных, часто не связанных между собой сценок, в которых действуют изображенные в реалистическом жанре люди. Если отдельные эпизоды не умещались в отведенные им рамки, художник писал продолжение рядом. Так, например, середину первой картины занимает охотничья сценка. Даже в мельчайших эпизодах Шараб стремился ввести комический элемент. Вот охотник навьючил на лошадь убитых тарбаганов, а сам присел за кустом и целится в лису; в это время сурки лезут на лошадь, чтобы стащить мясца, но охотник их не замечает. На заднем плане собаки преследуют тарбагана, а лисята беспечно резвятся около взятой охотником на прицел матери. Продолжение сцены рядом: охотник возвращается домой верхом на коне, у седла висит подстреленная дичь; босая жена склоняется перед ним в низком поклоне; из дымового отверстия стоящей на заднем плане юрты вьется дымок, свидетельствующий о том, что под котлом уже зажжен огонь. Перед юртой играет сынишка охотника, в тени собака грызет брошенную ей кость.