За языком до Киева - Успенский Лев Васильевич. Страница 14
Я уверен, что название КОСЬКОВО связано с мужским фамильярным именем Костько, Константин, что в деревне СУББОТКИНО жил некогда человек с именем Субботка: в старых грамотах упоминается немало мужчин Суббот.
Процент отыменных названий получается равным 60, а если считать с прозвищами и мирскими именами, так и 85. На остальные названия остается небольшая доля, да и то еще не всегда можно точно сказать, что имя тут ни при чем.
Вон слово «кресло» у Даля имеет кроме привычного нам еще пять специальных значений: и «люлька для подъема на стену штукатуров», и «рубка на палубе баржи», и «две слеги с поперечиной на телеге или санях», и какие-то «пяла, на которых свежуют убитую скотину». Как знать, не могло ли от одного из них образоваться прозвище «Кресло» и не от прозвища ли пошел топоним КРЕСЛОВО?
Но, может быть, я придаю слишком большое значение частному случаю: в моем родном месте так, в других иначе?
На то не похоже! Историк С. Веселовский, например, изучая топонимику междуречья Оки и Волги, установил, что больше половины тамошних названий населенных мест происходят от личных имен их стародавних обитателей. Он доказывает, что к этой категории следует отнести немалое число имен мест, которые на поверхностный взгляд кажутся не имеющими ничего общего ни с человеческим именем, ни с прозвищем. Кто бы, не посвященный в тайны исторических архивов, мог сразу заподозрить, что названия подмосковных сел ПУШКИНО, ТУШИНО, ПОДУШКИНО, КРЮКОВО связаны с именами их владельцев: Григория Пушки Морхинина, Туши Квашнина, Крюка Скородумова, купца Подушки?
Добавляет кое-что топонимист А. Попов. Он обнаруживает такие сложные случаи отыменности, которые вообще заставляют призадуматься: оказывается, иной раз вскрыть личное имя в названии деревни или поселка можно только потому, что деревня называется одновременно на двух языках. Так, например, в Карелин есть селения, которые карелы именуют ТОПОЙ-НИЕМИ, ПИРИДОЙ-НИЕМИ. Что они значат, нельзя понять ни из карельского, ни из русского языка. И только потому, что те же деревни русские соседи называют СТЕПАНОВ, СПИРИДОНОВ НАВОЛОК, дело проясняется. Так, Топой, Пиридой в карельском произношении зазвучали чуждые финнам русские имена Степан и Спиридон…
Очевидно, отыменные топонимы — закономерность.
То, о чем я до сих пор говорил, касалось лишь одной, сравнительно небольшой, хотя и важнейшей, части предметов топонимического называния: того, что среди безграничной природы создано человеком.
Естественно, что деревни, поселки, города большие и малые, по крайней мере в значительной части своей, носят людские имена.
Но достаточно хотя бы раз пролететь на самолете незначительное расстояние над нашей страной (нашей в особенности!), и вы выходите из машины пораженный: в безграничном море созданного природой сотворенное человеком, при всей грандиозности масштабов нашего века, совершенно теряется.
На тысячи километров тянутся нескончаемые леса. На сотни — дикие горные кряжи. На сотни и сотни — необитаемые пространства пустынь. И людское на фоне природного начинает вам представляться чем-то вроде слабеньких слоев лишайника, кое-где прилепившегося к поверхности гигантского горного кряжа.
Но хотя в природе еще много необжитого, нетронутого, неиспользованного, — неназванного в ней же несколько меньше. В том числе не названного человечьими именами.
А в то же время стоит только от имен населенных пунктов обратиться к названиям урочищ — гор, утесов, рек, озер, болотистых пространств, — как топонимическая картина резко меняется.
Позволю себе вернуться к тому же названному мною девяностокилометровому кругу великолуцкой земли. Разумеется, мне помнится, в нем несравненно меньше имен, относящихся к природным объектам, нежели тех, которые даны селениям. И тем не менее ясно: тут соотношение разрядов будет совсем другим. Чтобы припомнить и для этих предметов «человеческое имя», приходится отчаянно напрягать память. Зато названий иных типов сколько угодно.
Вот река ЛОКНЯ. Вот ее приток, речка ДРЕГОШЬ… Озерко ГЛУШАНЁК, маленькое окошко чистой воды среди зыбкого мохового болота. Горка МОЛОТОВКА. Обширное пустое полевое пространство вдоль старого большака — КОРМЫ…
Некоторые из названий очень легко раскрывают свой смысл и свои связи с другими словами. Глушаньками на Псковщине вообще называются все глубокие, расположенные среди трясин озера-окна, остатки зарастающих некогда более значительных водоемов. Данный глушанек как бы только-только превратил свое нарицательное наименование в имя собственное. Говорят: «Поправей Якольцева — озерко Сорокинское; полевей — другое, малое, Глушанек…» — уже не слово, а имя.
Широкое полевое раздолье Кормы называлось так потому, что тут лет сто назад, когда по большим дорогам страны в столицу гоняли гоном гурты скота, были отведены участки для отдыха и подкормки стад. Унавоженные проходившими животными земли еще в двадцатых годах нашего столетия отличались особым плодородием. Болото ТРОСТА для прилегающих деревень имя собственное, соседняя трясина носит название КЛЮКОВНИКИ. Но в других местах вы можете услышать, как тем же словом «троста» вам назовут любую густую мелкую заросль по влажному месту, болотную чащу, состоящую из черной ольхи, различных лоз, камыша, тростника, осоки и тому подобных растений. Там «троста» выступает в качестве имени нарицательного. То же и с «клюковниками»…
Рядом вам попадутся наименования, раскрыть которые нелегко, может быть, даже и невозможно. Нет смысла сейчас заниматься ими: в книге мы будем иметь случай поговорить о подобных казусах вдосталь. Приведу для ясности лишь один пример.
Река ЛОКНЯ, приток Ловати, — откуда взялось это имя?
Были попытки объяснить его при помощи финских языков, тем более что для целого ряда речных названий (река ЛОКСА в Эстонии, река ЛОКЧИМ в Коми АССР) такое объяснение является, по-видимому, единственным. Имя реки ЛУГИ, текущей в этом же озерном крае страны, М. Фасмер толкует как связанное с финским «лаукааниоки» — лососья река. Но Лаукаан и Локня тоже дают достаточно тесные созвучия. Беда в том, что созвучие, увы, далеко не всегда свидетельствует о родстве слов.
Были сделаны предположения о связи нашего названия с литовским языком. Польский языковед К. Буга допускал тут общее с литовским «лукна» — болотистое место. Тоже ведь звучит убедительно: Локня в нижнем течении и на самом деле болотистая (в верхнем — быстрая и каменистая, форелевая) река.
Но тут ввязывается в дело одно обстоятельство. Псковская Локня не единственная в нашей стране носит такое имя. Есть, по сообщению О. Стрижака, несколько рек — его носительниц — на Украине. ЛОКНЯ — приток реки Сулы, воспетой в «Слове о полку Игореве», — течет в Харьковской области.
Так далеко на юг финские влияния никогда не могли простираться. Трудно допустить тут и литовское воздействие, хотя оно и более вероятно.
Поэтому ряд ученых (в том числе и О. Стрижак) пытается найти чисто славянское объяснение гидрониму. Стрижак связывает его со старославянским «локы» — дождь, с сербскохорватским «локва» — лужа, болото, и это кажется соблазнительным, раз там, на юге, текут несколько Локонь.
Однако названий близких достаточно и в моих родных местах: сама Локня вытекает из озера ЛОКНО, ЛОКНОВО, ЛОКНОВАТО — так по-разному значится оно в разных картах. Есть в тех же местах и меньшая речка, ЛОКНИЦА. И пока что приходится сказать, что решительно убедительного, бесповоротного ответа на вопрос: «Что значит и откуда взялось это имя?» — дать нельзя.
Вы разочарованы? Должен предупредить заранее: таким случаям в топонимике счета нет, и, вероятно, гораздо чаще серьезный топонимист может ответить вопрошающему любителю «не знаю», нежели открыть тайну географического имени.
Так или иначе, приведенные мною только что имена не выражают никакого отношения места к человеку, не говорят об их принадлежности или связях с ним. Они построены по большей части на тех приметах и признаках, которые люди разглядели в самих называемых предметах.