Главная тайна Библии - Завалов Михаил Игоревич. Страница 14

В короткий период своего общественного служения Иисус просто подтверждал, что согласен с представлениями иудеев о воскресении. Он придал новый смысл многим понятиям того времени — не в последнюю очередь это касается идеи «царства Божьего». С помощью многочисленных загадочных притч и символических действий Иисус хотел сказать, что верховное правление Бога уже устанавливается в мире, хотя не так, как себе представляли или как того желали его современники. Но непохоже, чтобы он пытался придать новый смысл воскресению. А когда Иисус вскользь упоминал о воскресении, его ближайшие последователи, как мы вскоре увидим, не понимали, о чем он говорит.

В одном споре о воскресении, когда саддукеи задали ему хитроумный вопрос, который должен был выставить эту идею на посмешище, Иисус отвечает в самой традиционной манере. Возможно, он ответил более удачно, чем это сделали бы фарисеи, но в целом его слова не выходят за рамки обычных иудейских представлений. [57] Иисус говорил о «воскресении» как об определенном событии в будущем, когда все праведники восстанут к жизни; он также дал понять, что после воскресения некоторые вещи изменятся, так что там не будет иметь никакого значения, кто с кем состоял в браке в земной жизни, — именно последним вопросом хотели поставить его в тупик саддукеи. [Замечу попутно, что, вопреки распространенному толкованию слов Иисуса, Он не говорил, что после воскресения праведники станут ангелами, но лишь то, что в некотором смысле они будут подобны ангелам (Матфей, Марк) или равны ангелам (Лука).] В евангелиях, если не считать этого спора, практически единственное указание на «воскресение» есть у Матфея (13:43), где Иисус утверждает, что в последний день праведные воссияют подобно солнцу в Царстве Отца.

Это место перекликается с Книгой пророка Даниила (12:3), а потому можно предполагать, что речь тут идет о воскресении. Когда Иисус говорит о награде, ожидающей народ Божий, он просто упоминает «воскресение праведных» в обычном для иудеев смысле (Лк 14:14). Одно речение, приведенное в Евангелии от Иоанна (5:29), посвящено грядущему воскресению как праведных, так и нечестивых. Это полностью соответствует представлениям иудеев I века. Иисус придал новый смысл представлениям о Царстве и мессианстве, но как будто ничего принципиально нового о воскресении не говорит.

Однако здесь есть одно исключение: когда Иисус говорит ученикам, что ему надлежит умереть, а через три дня воскреснуть. Конечно, многие ученые утверждают, что это «поддельное» пророчество, вложенное в уста Иисуса церковью позднее, задним числом. Я подробно разбирал этот вопрос и объяснял, почему придерживаюсь противоположного мнения: человек, который делал то, что делал Иисус, и мысливший так, как Он мыслил, вероятнее всего должен был предвидеть свою смерть, говорить о ней языком апокалиптических образов и метафор и придавать ей, как то раньше делали маккавейские мученики, какой–то важный с точки зрения спасения смысл. В том мире любой человек, размышляющий о подобных вещах, просто не мог не сказать в конце: «И Бог оправдает меня после смерти». И оправдание, на которое там надеялись, безусловно заключалось в воскресении — об этом опять же нам говорит Вторая книга Маккавейская.

Но ученики, как это описано в евангелии, просто не могли понять, о чем говорит Иисус. Его загадочные слова, опирающиеся на апокалиптическую метафору о Сыне Человеческом, явно содержали какой–то смысл, и ученики старались его расшифровать, но у них ничего не получалось. Менее всего они были готовы поверить в то, что возвестивший наступление царства Иисус, в котором они уже готовы были увидеть Мессию от Бога, будет казнен руками оккупантов–язычников.

Абсолютно никому не приходит в голову мысль: «Ну да, все нормально — Он должен пойти на смерть, чтобы нас спасти, а вскоре затем снова воскреснет». Поэтому когда Иисус, похоже, действительно пытается придать новый смысл иудейским представлениям о воскресении, намекая на то, что это событие произойдет с ним одним, ученики совершенно не понимают, о чем идет речь. Когда Он просит их никому ничего не рассказывать о преображении, «пока сын человеческий не будет воздвигнут из мертвых», озадаченные ученики начинают размышлять между собой о том, что это значит — «будет воздвигнут из мертвых». [58] Нельзя сказать, что они ничего не знают о воскресении. Но им не могло прийти в голову, — несмотря на то, что Ирод мог подумать подобное относительно Иоанна Крестителя, — чтобы, как на то намекали слова Иисуса, подобное могло произойти с отдельным человеком прежде всеобщего воскресения. Это наиболее правдоподобное объяснение поведения как Иисуса, так и учеников. Оно прекрасно вписывается во все, что мы знаем о культурном контексте, об их мышлении и мотивациях.

И тогда становится очевидным, что распятие Иисуса разрушало все их надежды. Никто из них не мог бы сказать: «Все в порядке — Он вернется к нам через пару дней». [59] Равным образом никто не мог бы сказать: «Что же, зато Он теперь на небесах у Бога». Их не интересовало «царство» такого рода. Прежде всего, сам Иисус учил их молиться о том, чтобы это царство наступило «и на земле, как на небесах». Они должны были говорить (и эти слова также точно соответствуют тому, что мы знаем о I веке) примерно так: «А мы надеялись, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля» (Лк 24:21), — и должны были сделать вывод: «Но они Его распяли, значит, наши надежды были ошибкой». Надо заметить, что крест уже тогда имел определенное символическое значение в Римской империи, и лишь потом христианство наделило его новым смыслом. Крест как бы говорил: мы, римляне, распоряжаемся в этой стране, и, если вы окажетесь на нашем пути, мы вас уничтожим, причем самым ужасным образом. Распятие означало, что царство Бога не пришло. Распятие того, кто претендовал на роль Мессии, означало, что Он вовсе не Мессия. И когда Иисуса распяли, каждый ученик понимал это однозначно: мы надеялись на него напрасно. Мы проиграли. Каковы бы ни были их ожидания и что бы ни говорил им Иисус, для них надежда обернулась прахом. Они были рады уже тому, что им удалось скрыться, спасая свою жизнь.

Вот в каком мире на сцену неожиданно выходит христианство — нечто новое и в то же время не совсем новое. Что же мы увидим, если попытаемся найти место для этого внезапно возникшего движения на карте представлений тогдашнего иудаизма в более широком контексте язычества?

3. Поразительные особенности надежды первых христиан

Если говорить просто, вера первых христиан относительно посмертной участи человека, несомненно находится на иудейской, а не на языческой части карты идей. Однако можно насчитать семь важных пунктов, в которых вера иудеев претерпела значительные изменения, причем эти новые особенности с удивительным постоянством повторяют разные авторы: Павел — в середине I века, Тертуллиан и Ориген — в конце второго, и далее.

Необходимо сразу отметить, что воскресение было главной основой надежды ранней церкви. Первые христиане верили не просто в некую форму «жизни после смерти»; они практически никогда не говорили о том, что «мы умрем и попадем на небо» (как я часто повторяю, используя название одной популярной книги на эту тему, небеса важны, но это еще не конец света [60]); если же они и говорили о посмертном пребывании на небе, они видели в такой «небесной жизни» временную стадию, предшествующую окончательному воскресению тела. Когда Иисус говорит разбойнику, что тот ныне же будет с ним в раю, этот «рай» не является местом их окончательного предназначения, как ясно показывает следующая глава Евангелия от Луки. Скорее «рай» — это прекрасный сад, где верный может отдохнуть до воскресения. Когда Иисус говорит, что в доме его Отца много «обителей», он использует слово топe, которое указывает на временное пристанище. Когда Павел говорит, что он желал бы «уйти и быть со Христом, ибо это гораздо лучше», он и в самом деле думает о блаженной жизни с Господом сразу после смерти, но это только прелюдия к воскресению. [61] Если вспомнить о различных представлениях, описанных в предыдущей главе, то нужно сказать, что первые христиане строго придерживались идеи двухэтапной будущей жизни: сначала — смерть и то, что начинается непосредственно после нее; потом же — новое телесное существование в заново воссозданном мире.