С моей-то рожей - Дар Фредерик. Страница 6

Мой энтузиазм забавлял Эмму гораздо больше, чем глупая песенка в исполнении толстого южанина, гримасничающего на экране.

– Если вы будете относиться к телевидению с таким восторгом, то не сможете оценивать передачи критически. Вам следует иметь в виду, что искусство, которое вы только открываете для себя, во Франции уже стало привычным. Люди перестали говорить, что телевидение – удивительное изобретение. Они его приняли и требуют от него определенной отдачи. Это вполне соответствует человеческой натуре.

Я молча слушал ее рассуждения, думая про себя, что Медина не покривил душой, характеризуя свою жену как умную женщину. Поначалу меня шокировала эта пара. Его я находил холодным, весьма неприятным типом, у которого явно отсутствовали столь милые сердцу любой женщины качества: нежность, увлеченность, шарм. Она же, напротив, была прелестной, живой, веселой. Теперь же я понял, что служило в этой паре объединяющим началом: одинаковый тип ума, едкий и холодный. Они оба воспринимали жизнь такой, какой она была, не украшая ее поэзией, как смотрит часовщик через свою лупу на шестеренки часов.

Меня несколько озадачило то, что Медина решился оставить меня наедине со своей молодой женой в пустом доме. До войны я входил в число признанных сердцеедов, к тому же долгое время я вообще был лишен женского общества.

Когда за хозяином дома захлопнулась дверь и несколько минут спустя послышался рев мотора отъезжающей машины, я внезапно ощутил некоторое беспокойство, осознав, что в доме остались только я и Эмма. Впрочем, эта женщина могла спокойно жить бок о бок с посторонним мужчиной, не опасаясь его притязаний. Я знал, что стоит мне осмелиться на какой-либо двусмысленный жест, она ответит таким взглядом, что все мои дальнейшие попытки обольщения покажутся бессмысленными. Абсолютное отсутствие страха служило ей своего рода броней.

– О чем вы задумались? – внезапно спросила она.

– О вас, – честно признался я, пересказав свои мысли.

Эмма слушала меня так, как и должна была слушать подобная женщина мужчину в подобной ситуации, то есть абсолютно спокойно, почти забавляясь. Когда я замолчал, она засмеялась. Я невольно подумал о ее губах, упругих и теплых. Устыдившись своих мыслей, я отвел глаза от очаровательного лица.

– Вы, оказывается, тонкий психолог, месье Руа. Я действительно вас не боюсь, как, впрочем, и других мужчин. Просто я абсолютно равнодушна к мужскому полу.

Видя мое изумленное лицо, она вновь засмеялась.

– Успокойтесь, это вовсе не означает, что я испытываю склонность к женщинам. Все дело в том, что я люблю только саму себя. Я единственное существо, в ком я могу быть более или менее уверена. Вы меня понимаете?

– Но тогда для чего вы вышли замуж?

– Потому что ненавижу одиночество и не имею ни малейшего желания работать. Фернан умный парень. У него неплохое положение, и оно будет с каждым днем улучшаться, так как он карьерист. Кроме того, мой муж обещал, что не будет настаивать на ребенке. О чем же еще можно мечтать? Идеальный спутник жизни!

– Но вы чудовищная эгоистка, Эмма!

– И горжусь этим. Жизнь слишком коротка, чтобы не быть эгоисткой. Такой уж я уродилась.

Ее слова обескураживали. Женщина казалась одинокой, совершенно одинокой. Она жила в своем собственном мирке, словно закованная в панцирь черепаха. Мне представлялась довольно печальной такая жизнь, но Эмма, видимо, была счастлива.

– Сколько вам лет, месье Руа?

– Не обращайтесь ко мне так. Мне всего лишь сорок четыре года. Хотя по-настоящему у меня нет возраста.

– Вы жалеете о своем прежнем лице?

– Еще как! В нем не было ничего особенного, но я к нему привык.

– Привыкнете и к этому.

– Вряд ли.

– Наверное, это странное ощущение – жить под маской?

– Очень странное!

Мы замолчали, уставившись на экран. Показывали весьма нудную пьесу, претендующую на произведение для избранных. В ней было много нарочитости, скудоумных рассуждений с претензией на философские откровения. Главный герой, бесцветный первый любовник, изо всех сил напускающий на себя грусть, казалось, завяз в авторском тексте, как в смоле. Он из кожи вон лез, чтобы придать своим нелепым репликам хоть какое-то подобие правды. Его попытки выглядеть "посвященным" были нелепы и смешны.

– Эта пьеса предоставляет вам блестящую возможность отвести душу, не так ли? – спросила Эмма. – Легкая добыча для вашего пера! Отличное упражнение для отработки стиля.

Эмма явно втягивала меня в игру. Как только на экране мелькнуло слово "Конец", я поднялся.

– Ну что же. Надо ковать железо, пока оно горячо.

Оставив Эмму смотреть матч по американской вольной борьбе, я отправился к себе, чтобы вступить в состязание иного рода. Предстояло узнать, в каком состоянии пребывает мой писательский дар, не ослабел ли? Посетит ли меня вдохновение? Напомню еще раз, я немало перевел бумаги в изгнании, но никогда не касался современных тем. А ведь именно сиюминутная ситуация является предметом внимания памфлетиста.

Я заперся в своей комнате, задернув шторы, отгородившись от туманной ночи.

Нет ничего более притягательного, чем лист белой бумаги, освещенный светом настольной лампы. Я взял авторучку. Чернила в ней оказались зеленого цвета. Еще один знак внимания Медины. Он не забыл, что я пишу только зелеными чернилами, ибо, по моему мнению, этот цвет подчеркивает ядовитость моих слов.

На девственно-чистом листе я неторопливо вывел заглавную букву своего имени, символ гордыни! После чего взялся за дело. Чернилами мне служила желчь, а не серная кислота. В преамбуле я решил сделать акцент на чудесных свойствах телевидения, на его удивительных возможностях, затем набросился на увиденную пьесу. Эмма написала мне имена всех ее создателей и участников. Я методично высказал свое мнение о каждом из них. Говоря о тексте пьесы, я указал, что это оскорбление не только театра, но и публики. Постановщик был охарактеризован мной как осквернитель театральных традиций. Главного исполнителя я разгромил в пух и прах, объявив, что он в течение всего спектакля служил ярким примером того, чего делать актеру не следует. Разделавшись с каждым в отдельности, я приступил к объяснению, почему все эти люди оказались так плохи, но, в отличие от современных критиков, этим не ограничился, а выдвинул свои собственные, на мой взгляд, весьма дельные предложения. На все про все у меня ушло не больше часа... Закончив статью, я спустился вниз, чтобы показать написанное Эмме. При этом я волновался, как в самом начале своей карьеры, когда приносил первые заметки более опытным, чем я, редакторам.

Эмма безо всякого трепета взяла исписанные листки и спокойно принялась читать. Я смертельно опасался, что разочарую ее. А что, если мой тон, стиль, образность уже не соответствуют современным требованиям?

Женщина, не поднимая головы, внимательно читала страницу за страницей. Закончив читать, она уронила листы на колени.

– Как здорово написано! – со вздохом произнесла она. – Ваш талант просто удивителен! Вы обладаете умением найти единственно верное слово, создать образ, который невозможно забыть. Это не статья, а удар кнута прямо в лицо!

– Вы так считаете?

Эмма в качестве аргумента к своим словам процитировала на память несколько отрывков из моего сочинения.

– Это настоящее искусство, месье Руа. Даже высмеянные вами люди не смогут это отрицать.

– Я вас уже просил однажды не называть меня "месье", если вы хотите, чтобы я не чувствовал себя здесь чужаком. Попробуйте хотя бы создать иллюзию, что воспринимаете меня как друга. А к другу не обращаются "месье".

– А как же мне вас называть?

– Мое имя Жан-Франсуа.

– Но по возрасту вы годитесь мне в отцы!

– Спасибо, что напомнили!

– Ну-ну, не обижайтесь... Жан-Франсуа!

2

Медина пришел в еще больший восторг, чем его жена.

– Немного длинновато для телекритики, – заметил он, – но это настолько хорошо написано, что патрон, я думаю, не станет требовать сокращений.