Бородино - Тарле Евгений Викторович. Страница 16

Завет Кутайсова был исполнен в точности до победоносного для русской артиллерии конечного момента Бородинского сражения.

Дружная взаимопомощь всех трех родов оружия в Бородинском сражении сказывалась на каждом шагу на всех стадиях борьбы за батарею Раевского. Вот типичная в этом смысле картина с натуры последних боев перед батареей Раевского. Французы шли колонной. «Колонна эта была похожа на беспрерывный прилив и отлив моря,-писал Н. Любенков, - она то подавалась назад, то приближалась, в некоторые мгновения движения ее от действия нашей батареи были на одном месте, она колебалась, вдруг приблизилась. Эскадроны уланского полка бросились в атаку, но по малому числу людей не могли выдержать ее; колонна открыла убийственный батальный огонь, кавалерия наша была отбита и возвратилась. Граф Сиверс, бесстрашие которого в этот день было свыше всякого описания, видя, что не остается у нас более зарядов, приказал взять на передки, и прикрыл наше отступление егерями.

Мы сделали последний прощальный залп из целой батареи. Французы совершенно смешались, но опять строились почти пред батареей; тут Рязанский и Брестский полки грянули ура! и бросились на штыки. Здесь нет средств передать всего ожесточения, с которым наши солдаты бросались; это бой свирепых тигров, а не людей, и так как обе стороны решились лечь на месте, изломанные ружья не останавливали, бились прикладами, тесаками; рукопашный бой ужасен, убийство продолжалось с полчаса. Обе колонны ни с места, они возвышались, громоздились на мертвых телах. Малый последний резерв наш, с громовым ypa! бросился к терзающимся колоннам, более никого уже не оставалось - и мрачная убийственная колонна французских гренадер опрокинута, рассеяна и истреблена; мало возвратилось и наших. Единоборство колонн похоже было на бойню, лафеты наши были прострелены, люди и лошади перебиты… мы все были окровавлены, одеяния наши изорваны… лица наши в пыли, закоптелые пороховым дымом, уста засохли… Ночь провели на трупах и раненых…»³⁷.

Тут приходится коснуться пресловутой легенды, которая в различных выражениях и словесных сочетаниях приписывается французскими историками (а за ними и историками других национальностей) Наполеону. Мы говорим о словах, сказанных Наполеоном в ответ маршалам, просившим у него, чтобы он дозволил дать гвардию: император будто бы ответил, что за столько-то лье (цифра варьируется) от Франции он не может рисковать последним резервом. Тут сомнению подвергается не вопрос, а ответ, точнее: как должно объяснять эти слова Наполеона. Конечно, маршалы просили у императора гвардию или часть гвардии, видя, что они и у флешей и, позднее, у батареи Раевского не могут, неся огромные потери, справиться с русской отчаянной обороной. Наполеон едва ли мог сказать (если бы даже так думал) о гвардии, как о своем «последнем резерве», тем более, что в свое время он уже и решил пустить в дело в этом же Бородинском сражении молодую гвардию, причем этот приказ никакого действия на военные события не оказал. А не дал он всей гвардии по той весьма удобопонятной причине, что Кутузов так умело и всесторонне обдуманно воспользовался преимуществами избранной местности и так удачна была тактика его обороны, что и гвардия уже не могла помочь одержать ту победу, какая была Наполеону нужна. Если бы он и дал всю гвардию, он, правда, мог бы рассчитывать скорее взять Багратионовы флеши и потеснить русские войска несколько раньше, чем это случилось в действительности. А дальше? Ведь, даже уложив на этом деле всю гвардию или хоть часть ее, разве мог Наполеон достигнуть того, что ему было единственно необходимо? То есть, разве мог бы он тотчас же после взятия флешей «с хода» бросить массированную пехоту и конницу от Семеновского на центр русской позиции, овладеть штурмом Курганной высотой и батареей Раевского (уже после ночных и предутренних часов работы превращенной в очень укрепленный «сомкнутый люнет», как ее называл один из ее строителей, военный инженер Богданов). Ничего подобного ни Наполеон, ни Евгений Богарне, ни Латур-Мобур, ни Монбрен сделать уже не могли никак, ни с гвардией, ни без гвардии. Наполеон и маршал Бертье, с ним неотлучно бывший, это хорошо понимали. Но, конечно, авторами «патриотической легенды» и особенно маршалам очень хотелось изображать дело так, что, мол, русские уже совсем погибали, и если бы не растерянность и внезапно напавшая на Наполеона «нерешительность», то блестящая победа была бы одержана. Если Наполеон, произнеся слова, которые ему приписывают, серьезно имел в виду, что вся его надежда на спасение его армии и, следовательно, спасение его мировой империи покоится только на неполных 20 тысячах гвардейских солдат, как на последнем резерве, то этим самым он вполне категорически признал бы себя уже совсем безнадежно побежденным. Если он (это ясно по многим признакам) и чувствовал, что события развертываются вовсе не так, как он о том мечтал, начиная атаку на позиции Багратиона, то уже после кровопролитного и неоднократного отбрасывания лучших французских корпусов прочь от флешей, он никогда не повторял бодрых слов о «солнце Аустерлица», якобы подымающемся на Бородинском поле. Нет, вовсе не в гвардии было дело, и он знал, что. поскольку его основной целью был штурм русских позиций, разгром русской армии и обращение ее в паническое бегство, а целью Кутузова было победоносное отражение наполеоновских сил и сохранение русской армии в таком виде, что за нею оставалась бы возможность большей инициативы, которая за ней и была с того момента, когда русский полководец остановился на бородинских полях,- постольку Кутузов уже победил, а он, непобедимый завоеватель, уже побежден. Что Бородино потребовало таких неслыханных жертв и что русские получили поэтому нужное время для восполнения этих потерь и перехода затем в победоносное контрнаступление,-этого Наполеон тогда еще не знал. Но и того, что было перед глазами у него, когда его лошадь ступала по трупам перед заваленной ими батареей Раевского, к которой он подъезжал, этого было достаточно.

Тут вполне естественно коснуться и другого вопроса, тесно связанного с выдуманной легендой о том, будто русские были совсем разбиты, когда они отошли от Курганной высоты и люнета Раевского. Если бы это было так, то уж просто было бы непонятно, почему не русские прервали битву, а прервал ее именно сам Наполеон. Они отошли очень недалеко и, невзирая на потери и ужас пережитого, сохраняли и полный порядок, и дисциплину, и боеспособность, и по-прежнему были преисполнены гнева, мести и готовы были продолжать. Но Наполеон и все без исключения маршалы сочли за благо отказаться от мысли сейчас же после взятия люнета повести новую большую уничтожительную атаку против отошедших, однако очень скоро приостановивших свое отступление русских. Разве когда-либо в долгой военной карьере Наполеона случалось, чтобы он вдруг, по своему желанию и решению, прервал битву, которую всерьез считал бы выигранной? Ведь кто, как не он, неоднократно ставил на вид своим генералам, что победа, не довершенная преследованием разбитого врага, не есть победа, и что сам он выиграл имевшее неизгладимые последствия сражение под Маренго 14 июня 1800 г. только потому, что в те самые часы, когда Вена была уже иллюминована по случаю прибытия курьера с известием об австрийской «победе», Бонапарт оставался на. поле боя и, дождавшись подкрепления, вконец разгромил австрийцев.

Почти тотчас же после отхода от Курганной батареи и устройства русских сил на новом месте загремела русская артиллерия. Нужно заметить, что смерть Кутайсова, молодого, предприимчивого, храброго военачальника, которому Кутузов доверил распоряжение всей артиллерией, по свидетельству участников боя, не дала развернуться артиллерии во всю мощь. Но во всяком случае эти последние часы Бородинского сражения нисколько не подтверждают свидетельств, безмерно преувеличивающих значение смерти Кутайсова. Трудно представить себе более великолепный образец артиллерийского боя, чем действия русской артиллерии от занятия французами люнета на Курганной высоте (батареи Раевского) вплоть до девяти часов. Французская артиллерия была вынуждена просить подмогу, и начальник императорского штаба князь Невшательский (маршал Бертье) принужден был дать значительную часть орудий из гвардейских резервов. Бертье сделал это очень неохотно. Правда, на этот раз Наполеон никаких слов о «последнем резерве» не говорил, а просто объяснил, зачем ему нужно сохранить резервы: чтобы пустить их в ход для «решительного сражения», которое, как заявил Наполеон, Кутузов даст французам под Москвой. Граф Матье Дюма, генерал-интендант армии, вел этот разговор с императором именно уже вечером. Но так как русская артиллерия, ничуть не щадя снарядов, продолжала нещадно громить французские позиции, то волей-неволей приходилось отстреливаться. Мало того, стрельба с русских батарей становилась все оживленнее. Произошла при этой неутешительной для французов обстановке неприятная беседа между вице-королем Евгением и Бертье (Наполеон был уже далеко). Евгений решительно требовал новых и новых подкреплений из гвардейских артиллерийских запасов, а Бертье долго не давал, но все-таки вынужден был уступить.