Наполеон Первый. Его жизнь и его время - Кадиш Михаил Павлович. Страница 79

Когда Жозефина узнала о грозившей мужу опасности, она выказала себя поистине мужественной, с всепрощающим сердцем. Ей самой приходилось бояться ареста, и самое лучшее для нее было бежать. Но вместо этого она делала все, лишь бы спасти мужа, который о ней никогда не заботился. Она испробовала все, и посещения, и письма, и просьбы, но безуспешно. Террор достиг высшей степени жестокости и избирал свои жертвы из кругов, имевших несчастье своим именем напоминать о монархии.

Вскоре и Жозефина очутилась в величайшей опасности. И настолько все знали ее, что она не могла ускользнуть из рук революционеров, 21 апреля 1794 года, когда она хотела раздобыть себе паспорт и воспользовалась данным аристократам десятидневным сроком для отъезда из Парижа, ее арестовали и отвезли в бывший монастырь кармелиток, превращенный в тюрьму.

В этой ужаснейшей клетке в одной из самых нездоровых местностей Парижа Жозефина своим симпатичным характером подействовала точно луч солнца. За мрачными решетчатыми стенами, в узких грязных переходах, среди отбросов человечества, грубых мужчин и женщин, ходивших здесь с голыми ногами и руками, нечесаными и немытыми, Жозефина пыталась еще улыбаться и вселяла в своих товарищей по несчастью мужество и надежду. Здесь встретились оба супруга, – Александр находился в этой тюрьме уже около полутора месяцев, – и, по-видимому, только теперь вполне примирились, судя, по крайней мере по письмам, которые они писали из тюрьмы своим детям.

Последние во время заключения родителей нашли в лице принцессы фон Гогенцоллерн вторую мать и покровительницу. Говорят, правда, что Евгения отдали в учение к столяру, а Гортензию к портнихе; многие современники подтверждают это сообщение. Если оно даже и соответствует истине, то это, бесспорно, было сделано лишь для того, чтобы расположить террористов в пользу заключенных родителей, которые тем самым обнаруживали якобы свое республиканское мировоззрение. В действительности же дети Жозефины хотя и были отданы в учение ремесленникам, но принцесса фон Гогенцоллерн никогда не теряла их из виду.

Над Францией господствовал диктатор Робеспьер! Тюрьмы были переполнены, и новый закон против аристократов от 26 жерминаля бросал в тюрьмы ежедневно новые тысячи. Не хватало мест, но гильотина помогала и тут. Чтобы придать страшной бойне хотя бы слабую тень правомерности, якобинцы придумали тюремные заговоры. В один день пустели все тюрьмы. Преступники, подкупленные якобинцами, выведывали у заключенных их мысли и намерения и предавали их правительству. Одного из таких накрыл Богарне, но тот обвинил его в устройстве заговора, и генерал окончил свою жизнь на эшафоте. 5 термидора Александра Богарне без допроса и следствия осудили на смертную казнь. 6-го, то есть всего за три дня до падения Робеспьера, открывшего все двери тюрьмы, он взошел на эшафот бесстрашно и гордо, в сознании своей полной невиновности.

Жозефина и для себя не надеялась на лучшую участь. С ее лица исчезла уверенная улыбка. Заключенная в глухой темнице, оторванная от детей, она могла теперь только плакать. Ее слабая, суеверная натура судорожно цеплялась за гадание на картах. Сотни раз в день гадала она, суждено ли ей остаться в живых. Волнения последних недель заставили ее слечь в постель. Это было для нее спасением. Страшная лихорадка помешала ей предстать перед революционным трибуналом, и дело ее было отложено.

Но вот произошло нечто, чего не могла себе представить самая пылкая фантазия: перст судьбы коснулся самого Робеспьера, самого диктатора! Косвенной причиной спасения тысячи несчастных был Тальен. Если поэтому Жозефина и была обязана кому-нибудь своим освобождением, то только ему, а вовсе не его возлюбленной Терезии Кабарю. С нею Жозефина познакомилась только по выходе из тюрьмы. Освобождена она была 19 термидора II года (6 августа 1794 года). Провожаемая благословением своих сотоварищей, она покинула монастырь кармелиток, оставив по себе светлую память у всех. На свободе она не забыла своих несчастных друзей. Многие благодаря ей получили свободу.

Говорят, что Жозефина в это время находилась в близких отношениях с генералом Гошем. Если это и правда, то связь их длилась чрезвычайно недолго, так как Гош покинул Париж 11 или 12 фрюктидора, то есть спустя всего три недели после освобождения Жозефины из тюрьмы, отправившись в качестве главнокомандующего прибрежной армией в Шербург. Возможно, однако, что она вступила с ним в связь еще в монастыре кармелиток, в котором он также был заключен, так как Гош был не только красивым человеком, покорявшим все женские сердца, но и большим ловеласом. Как бы то ни было, но Жозефину за это осуждать нельзя, особенно же в то аморальное время. Разве можно обвинять ее, видевшую ежедневно смерть перед глазами, ее, слабую, томящуюся натуру, ее, в течение трех месяцев видевшую только горе и ужасы? Каждая мысль, каждое слово, каждое занятие таили в то страшное время позади себя грозный призрак – смерть. А ведь Жозефина Богарне была еще так молода: она любила жизнь, а жизнь была так прекрасна.

Более всего распространению слуха о связи Жозефины с Гошем способствовало то, что Гош после своего освобождения взял к себе маленького Евгения. Генерал сделал это, однако, больше из дружбы к Александру Богарне, с которым разделял тюремное заключение. Еще менее вероятно сообщение Барра в его вообще чрезвычайно лживых мемуарах. Он рассказывает, будто Гош в благосклонности Жозефины был преемником своего конюха.

Мадам де Богарне предстояло устроить как-нибудь свою жизнь. После казни мужа она с обоими детьми очутилась в крайней нужде. Все состояние ее было конфисковано, с Мартиники нечего было ждать, так как отец ее оставил только одни долги. Правда, она заняла у тетки Реноден тысячу двести франков и еще взяла у матери тысячу фунтов стерлингов. Это было ничем для женщины с такими претензиями, как у Жозефины. Расточительность повергла ее в величайшую нужду. Она занимала у всех, даже прислуга была ее кредиторами.

Несмотря на это малозавидное положение, она завязала прежние знакомства, устраивала несмотря на господствовавшую дороговизну званые обеды и пышные приемы, покупала себе шелковые шали и дорогие платки – она заплатила, например, за пару шелковых чулок пятьсот франков ассигнациями, правда, но это была все же довольно значительная сумма для ее стесненного положения. Ей приходилось заботиться об Евгении и Гортензии. Она отдала обоих на воспитание в Сен-Жермен: Гортензию к мадам Кампан, а Евгения в ирландский институт Мак-Дернота. Все это стоило больших денег, долги росли, – это была одна из ее величайших забот, от которой она не отказалась, даже будучи императрицей, когда к ее услугам были все сокровища мира. Ей всегда нужны были деньги. Одни ее туалеты, своим богатством и вкусом делавшие ее одной из самых элегантных дам тогдашнего времени, стоили безумных денег. В конце концов для удовлетворения своей расточительности Жозефина была вынуждена искать спасения в любви.

Общество, в котором она в то время вращалась, не могло подать ей хорошего примера. Она завязала тесную дружбу с прекрасной, но чрезвычайно фривольной Терезией Тальен и ее мужем, наиболее влиятельным лицом после 9 термидора. Обстановка, в которой главную роль играли легкомыслие, галантность, интриги и любовь, нравилась жизнерадостной креолке. Терезия и Жозефина прекрасно понимали друг друга. Они точно были созданы одна для другой. Обе обращали внимание своею внешностью – хотя мадам Тальен была несравненно красивее Жозефины, обе были одинаково добродушны, хотя и сластолюбивы, расточительны, элегантны, капризны и обе старались найти человека, безразлично, мужа или любовника, деньгами которого они могли бы удовлетворить все свои утонченные прихоти. Они различались только в возрасте: Терезии не исполнилось еще двадцати лет и со всею силою своей юности она господствовала над своими многочисленными поклонниками.

Впоследствии Бонапарт положил конец этой малоподходящей для жены Первого Консула дружбе с “Notre dame de Thermidore” или “La propriete du gouvernement”, как называло Терезию Тальен народное остроумие. А ведь все же было время, когда он сам ухаживал за Терезией. Одно письмо его к Барра кончается словами: “поцелуйте мадам Тальен и мадам Шаторено; первую в губки, вторую в щечку”. Но это, правда, относится еще к тому времени, когда такое знакомство казалось ему скорее полезным, нежели вредным. Тогда он в известном смысле сам обязан мадам Тальен, так как она благодаря своему влиянию на Барра и Уврара могла оказать ему услугу. Ведь рассказывали даже, что бледный, скромно одетый артиллерийский генерал в один прекрасный день открыл свое сердце Терезии, у которой бывал частым гостем. Одевался Наполеон в то время не только скромно, но даже небрежно; кошелек его был всегда пуст. Ему нужен был во что бы то ни стало новый мундир, а он, в качестве офицера в отставке, не имел права на таковой. Но Терезия была всемогуща. Она дала генералу Бонапарту рекомендательное письмо к Лефеву, казначею семнадцатой дивизии, и Наполеон получил новый мундир. По всей вероятности, в нем-то он и блистал в столь знаменательный для него день 13 вандемьера. У мадам Тальен Жозефина познакомилась с тогдашним комиссаром Барра, приобретшим вскоре большое влияние. Он без доклада входил к Терезии, бывшей в то время обладательницей его сердца и кошелька. Ему, знатоку женской красоты во всем ее разнообразии, понравилась нежная Жозефина, в которой своеобразно перемешивались французская элегантность и креольская небрежность. Терезия ничего не имела против этого. Барра познакомил ее с богатым и щедрым банкиром Увраром. “Ребяческая ревность” была ей незнакома, и она спокойно уступила место своей подруге. Жозефина была очень довольна – теперь она была избавлена от всяких забот. О любви к Барра у обеих женщин, понятно, не могло быть и речи, а поэтому не было и признака ревности. Наоборот, они еще теснее сблизились друг с другом, чтобы сообща извлекать пользу из влиятельного покровителя.