Вся правда о нас - Фрай Макс. Страница 47

А тогда я просто снова погладил лиса. Ничего глупее и выдумать нельзя. Зачем ему докучать?

— Однажды мне пришлось убить очень много народу сразу, — наконец сказал я. — Умирающих от анавуайны. Всех, кого не хватило сил вылечить. Они сами об этом попросили, поскольку были обречены и верили, что анавуайна уничтожает не только тело, но и всего остального человека, целиком, вместе с бессмертной частью сознания, которая, я надеюсь, у всех нас всё-таки есть. Ну и заболевшие на это надеялись, поэтому просили их убить; кроме всего, со времён правления Короля Мёнина осталось суеверие, будто умереть от руки Вершителя очень полезно для дальнейшего посмертного бытия… В общем, неважно. Сейчас я бы наверное что-нибудь постарался придумать, а тогда не сумел. Сделал, как они просили, поехал домой и лёг спать, а потом проснулся и стал как-то жить дальше, причём не то чтобы плохо, совсем нет [22]. Но с тех пор тему убийства из милосердия считаю закрытой. Хватит с меня.

— Ладно, — невозмутимо кивнул Иренсо Сумакей, — принято. Я, каюсь, действительно собирался попросить о помощи, не подумав, что подобная просьба может быть вам неприятна. Просто говорят, что убить для вас — раз плюнуть, и я почему-то принял это на веру.

Самое смешное, что в данном случае обо мне говорят правду. Я действительно могу убить плевком, потому что ядовит, как змея; то есть, на самом деле, гораздо ядовитей, мне даже кусаться не надо, плюнуть совершенно достаточно. Такой нечаянный дар Великого Магистра Ордена Могильной Собаки Махлилгла Анноха, который на самом деле не хотел ничего дурного, а просто честно пытался меня прикончить, но вышла небольшая техническая накладка [23].

— С одной стороны, даже хорошо, что вам не нравится убивать, — заключил знахарь. — А с другой — плохо. Но только для Йовки, а он так стар, что рано или поздно справится сам. Извините меня, пожалуйста.

— Да не за что, на самом деле, — вздохнул я. — На вашем месте я бы, наверное, тоже обрадовался гостю с репутацией безжалостного убийцы. Мне и самому жаль, что я — не он, а просто сентиментальный дурак, которому кажется, будто всякая жизнь драгоценность, а горе и даже безумие — не самая высокая плата за возможность оставаться живым, вполне можно перетерпеть. Я когда-то сам перетерпел и, как ни странно, дожил до дня, когда всё стало иначе. И теперь умом понимаю, что у вашего лиса надежды на благополучный исход, прямо скажем, поменьше, чем просто никакой, как было тогда у меня, но сердце с этим не соглашается. А оно у меня в хозяйстве за старшего, так вышло. Я не выбирал.

— Да, такие вещи не выбираешь, — понимающе кивнул Иренсо Сумакей. — Ладно, идёмте отсюда. Всё, что мы можем сделать для Йовки — оставить его в покое.

Не то от короткого дневного сна, не то от лисьего горя и наших разговоров я был как в тумане и, в общем, довольно приблизительно понимал, что происходит вокруг. Но как-то собрался, послал зов каждому из своих спутников, велел им возвращаться в амобилер. И сам туда пошёл, вполуха слушая по дороге оптимистический отчёт знахаря о состоянии крыла Скрюух — судя по его словам, у нашей синей птицы были неплохие шансы снова взлететь, правда, не слишком скоро. Хорошо если к лету. И тут, по словам Иренсо, была только одна опасность — что за это время Скрюух станет совсем ручной.

— Ну и отлично! — сказал повар Кадди, который, сияя от радости, ждал нас у калитки в обнимку со своей питомицей. — Будет летать над городом, а вечером возвращаться домой, как в гнездо.

Это да. Скандальной синей птицы сыйсу, с истошными воплями кружащей над крышами Старого Города, нам здесь до сих пор отчаянно не хватало. Оставалось надеяться, что Скрюух действительно выздоровеет и внесёт свой вклад в дело окончательного превращения нашего городского пейзажа в сложносочинённую галлюцинацию.

Когда я сел за рычаг, знахарь Иренсо Сумакей прислал мне зов — использовал Безмолвную речь, чтобы не говорить вслух.

«Мне правда очень жаль, что я затеял этот разговор, сэр Макс».

«Да ладно, — ответил я. — Понятно же, почему. И вообще всё понятно. Очень жалко вашего лиса. А всё остальное ерунда».

— Будет больно, но недолго, — громко сказала вышедшая нас проводить чёрная коза.

Оставалось надеяться, что она и правда изрекает пророчества. Я бы за это дорого дал, если бы знал, с кем можно договориться.

К счастью, по дороге взволнованная и возмущённая грубым медицинским вмешательством в её частную жизнь Скрюух громко вопила, повар Кадди утешал её душедробительно ласковыми словами, которые хотелось законспектировать и выучить наизусть, чтобы изводить потом ближних долгими зимними вечерами, а леди Лари и барышни, бурно жестикулируя, обсуждали прекрасный сад знахаря и встреченное там зверьё. Поднятый ими гвалт быстро вывел меня из печального транса, так что уже на выезде из Нового Города я с облегчением обнаружил в своей шкуре старого доброго сэра Макса, обладающего удивительной способностью выбрасывать из своей дурацкой головы всё, что мешает наслаждаться приятной поездкой, или любым другим событием, которое происходит с ним прямо здесь и сейчас, а стало быть, и является его жизнью. Ну, то есть, моей.

Теперь наслаждаться приятной поездкой мне мешало только здоровое чувство невыполненного долга. Да и то лишь потому, что Дигоран Ари Турбон, чья семейная история интересовала меня сейчас куда больше, чем все прочие тайны этого Мира, сидел рядом со мной и блаженно щурился на солнце, озирая достопримечательности района, через который мы проезжали — древние стены заброшенных Орденских резиденций, покосившиеся крыши ветхих домов, вековые деревья на обочинах и каким-то образом проросшие сквозь булыжную мостовую розовые кусты. Щёки его были оранжевыми, как мандарины — цвет восхищения, если я ничего не путаю.

Ди словно почувствовал, что я о нём думаю, и улыбнулся мне широко и простодушно.

— Я только сейчас начинаю осознавать, как вы нас выручили, — сказал он. — Так далеко этот знахарь живёт! Пешком наверное целый день пришлось бы к нему идти. И потом всю ночь обратно добираться. Удивительно большой город Ехо! Никогда наверное к этому не привыкну.

Я вдруг подумал: а может быть, Ди вообще не гуляет по улицам, как говорит домашним? А просто заходит в какой-нибудь ближайший двор и сидит там весь день? Привыкает понемножку к масштабам и суете многолюдного города, как медленно входящий в холодную воду пловец. Мне-то подобный метод кажется бессмысленной пыткой, проще сразу нырнуть с головой и закрыть вопрос. Но все люди разные, и некоторым легче именно так, это я понимаю, хотя только теоретически.

Ладно, с его прогулками пусть Кофа разбирается. Он обещал.

А вслух я сказал:

— Рад, что выручил. Мне несложно. Даже наоборот. Почувствовал себя ненадолго практически членом вашей дружной семьи. Например, дополнительным младшим братом. Впрочем, у вас и без меня братьев и сестёр наверняка хватает.

Ди, к моему удивлению, отрицательно покачал головой.

— Нет, нас только двое — Лари и я.

И безмятежно улыбнулся.

Я растерялся. Как это — двое? А Иш тогда откуда взялась? Племянница — это же дочь брата или сестры. А ни Лари, ни Ди не называли её дочкой. Впрочем, может быть, в Урдере «племянниками» именуют всех младших родственников, включая самых дальних?

Немного поколебавшись, я решил, что могу его расспросить. Нет никакой особой бестактности в том, чтобы интересоваться чужими обычаями.

— А почему тогда вы называете Иш племянницей?

Ди удивлённо моргнул, и я пояснил:

— У нас «племянник» — это ребёнок брата или сестры. А в Урдере иначе?

Собеседник мой пожал плечами.

— Племянница — это просто племянница, — неопределённо пояснил он. — Была бы она чьей-то дочерью, я бы так и сказал.

— Ээээээ… — протянул я.

Я вообще выдающийся мастер слова.