Хватай Иловайского! - Белянин Андрей Олегович. Страница 21

— Одно движение, одно слово, и я выстрелю вам в спину. Поняли? Вы меня поняли?

— Олух, как он тебе ответит, если ему ни говорить, ни кивать нельзя?! — рявкнула рыжая ведьма, вставая во весь рост. — Подойди и свяжи его!

— Да-да, моя прекрасная госпожа, — забормотал бывший учёный. — Сию минуту, как прикажете… Надеюсь, вы побьёте меня сегодня? Вы так давно не били своего раба…

— Не заслужил, — сплюнула вбок мамзель Фифи и подмигнула мне. — Видишь, характерник, как мы умеем людей обламывать? Ходит в женском платье, меня госпожой называет, плачет от счастья, когда его бьют… Противно?

— Ещё как, — поддержал я, даже и не думая отступать. — Только зачем вам мой Прохор сдался, если тут свой клоун ходит, костями гремит, сам в котёл просится?

— А ты не догадываешься?..

— Нe-а… Разве только чтоб меня заманить? Так как-то суетно всё — курьера красть, Хозяйке труп подкидывать, жандармов липовых из самого Санкт-Петербурга звать, рослых бесов рядом ставить, сортиры взрывать, моего денщика в плен брать… Да просто сказала бы разок, я и сам сюда давно собирался. Чего мудрить-то — в одну иглу восемь ниток засовывать…

— Он не догадывается, — всплеснула руками хромая ведьма, с треском постукивая длинными когтями друг о дружку. — Нет, вы только посмотрите, хвалёный Иловайский так ничего и не понял.

— Можно я его застрелю?

— Заткнись!

— Слушаюсь, моя восхитительная госпожа. Но вы побьёте меня сегодня? Это же был мой план…

— Я сказала, заткнись, тварь! — сорвалась мадемуазель Зайцева, и её лицо исказилось самой неприкрытой ненавистью. — Ты никто, понял? Я приказала тебе, и ты исполнил! Всё! Никакого твоего плана, только мой приказ, ясно тебе?!

— Да, моя прекрасная…

— Заткни-и-ись!!!

Я незаметно толкнул коня локтем в бок, чтоб он ещё на пару шагов приблизился к Прохору. Двое бесов оскалили клыки, не зная, куда деваться.

— Спрячь зубы, и лучше в карман, а то у меня кулаки чешутся, — зачем-то предупредил я того, что слева, одним махом выбивая сапогом клыки тому, что справа. — ІІрохор, ты в порядке?

— Иловайский, вернись, мы не договорили. — За моей спиной раздался сухой щелчок взводимых курков.

Пришлось оставить недобитых бесов и обернуться.

— Может, просто убьёте?

— Нет, сначала ты должен понять и прочувствовать всю глубину своего падения…

Вот за что люблю всяческих злодеев — их хлебом не корми, а дай выговориться! Пока не выскажется от души — не убьёт! Традиция, исторически-литературная, иначе нельзя, иначе ты не настоящий злодей, а так, дурилка картонная, в приличном преступном обществе тебе уважения нет, каждый мелкий бес под ноги сморкаться будет! Так что хочешь не хочешь, а держи форс — рассказывай бедной жертве, что почём, да как, да почему…

— О чём не договорили-то?

— Ты задал много вопросов…

— Ну и?

— Неужели не хочешь перед смертью узнать ответы?

— Не хочу.

— Как это?!

— Передумал.

— А поздно! Придётся тебе меня выслушать!

— Ох ты ж страсть господня, казни египетские… — вздохнул я, подходя к арабу и вновь прыгая в седло. — Может, всё-таки по-быстрому убьёте? Устал я уже, честное слово…

— Не смей со мной торговаться! — зарычала рыжая Фифи, брызгая слюной на подбородок. — Ты будешь послушно сидеть и слушать всё, что я говорю, а потом умрёшь.

Я пригнулся ровно за секунду до того, как сзади грохнул выстрел. Жарковский не удержался и спустил курок. Очень недальновидный поступок, даже, можно сказать, скоропалительный. Пуля едва не пробила верх папахи, потом бы ещё и зашивать пришлось. Интересно, что ж мои-то в ответ молчат?

— Полагаю, что мирные переговоры закончились. — Араб, легко перемахнув с места сучковатое бревно, встал нос к носу с бессознательным Прохором. — Рогоносцы, можно я просто заберу своего денщика, а вы тут сами друг друга пришибёте? Ей-богу, это будет куда более безболезненно. А то ведь зверствовать начну: я ж безбашенный и в меня только что стреляли…

Тот бес, который уже лишился трёх зубов, дважды себя просить не заставил, но предложил альтернативу. То есть в один миг исчез с глаз долой, да так резво, словно его сатана на ковёр вызвал, объяснительную писать. А вот второй решил сыграть в героя. Нож выхватил, замахнулся, выкрикнул что-то там типа «Вставай, поднимайся, рабочий народ!», кинувшись меня резать. И слова не в тему, и вояка из него оказался хуже среднего. Свалил я дурака одним ударом нагайки меж рогов, а сам к хромой ведьме обернулся. Как ни верти, но, похоже, сегодня опять с женщиной драться придётся. Хотя какая она женщина? Кто бы её реальным зрением видел, без иллюзий и личин, тот бы потом спать только при свете ложился, а под подушку пистолет заряженный клал и молился даже во сне, беспрестанно…

— Жарковский, мазила, перезаряжай! Уйдёт же хорунжий!

— Не уйдёт, моя госпожа, мы хорошо подготовились!

Уйти-то уйду, да мне одному нельзя, а втянуть на круп коня бессознательного Прохора никак не получалось. Тяжеленный он и не помогает никак. Я чуть пузо не надорвал, пытаясь тащить его за шиворот, да ничего не вышло. Мой план трещал по всем швам, придётся импровизировать по ситуации. Спешить, собственно, некуда, да и к тому же только сейчас началось всё самое интересное…

— Ах, Иловайский, Иловайский… Уж тебя-то мы могли бы убить в любую минуту. Только что проку — взять и убить? Одним разом от всех бед и проблем избавить, так? А не лучше ли у человека всё разом отнять — и девушку любимую, и родного дядю, и верного денщика, и даже весь ваш полк казачий на каторгу отправить. Вот уж месть так месть! Куда как заманчивее, чтоб после всего ты себе сам пулю в лоб пустил…

— Неслабо, — спокойно согласился я, хотя внутри всё клокотало от ярости. — Общую схему интриги я теперь, пожалуй, и без тебя смогу вычертить. Вот только нипочём не поверю, что ты сама такое выдумала… У тебя ж мозгов на развес, как у кильки пряного посола!

— Убью гада, — кинулась на меня ретивая рыжая ведьма и затормозила, рыхля землю пятками, когда дуло второго пистолета упёрлось ей в нос. Сухой щелчок взведённого курка возвестил о моей неминуемой победе… ну, примерно за четверть секунды до того, как запястья обожгло дичайшей болью и тульский пистолет выпал из моих онемевших пальцев…

— Прохор?! — не поверил я.

Арабский жеребец ещё более изумлённо уставился на моего денщика, который, поигрывая нагайкой, с недоброй улыбкой смотрел на нас снизу вверх. На нем больше не было верёвок, а глаза отсвечивали зелёным пламенем. Нет, только вот этого мне не хватало…

— Слабую женщину каждый обидеть может, — уняв нервную икоту, оповестила мадемуазель Зайцева. — Но посмотрим, как ты справишься с моим новым защитником!

— Прохор, ты что, офонарел или пьян в дупель?

Он молча протянул руку и, поймав мою левую ногу и вывернув ступню, шутя выкинул мою светлость из седла. Взбешённый жеребец успел тяпнуть его крепкими зубами за предплечье, но от удара передним копытом старый казак ловко увернулся. От ответного взмаха нагайки уворачиваться пришлось уже дядиному арабу…

— Ты чего на коне злость срываешь? Ты мне денщик или кто? Я его спасать еду, а он на меня же наезжает…

Не знаю, право, кому и зачем были предназначены все эти звуковые вибрации, напрасно сотрясающие воздух. Он меня просто не слушал. Счастливая Фифи демонически хохотала, визжа и захлёбываясь слюной. Жарковский всё ещё возился с перезарядкой ружья и, похоже, на данный момент, ей-богу, был наименьшей проблемой. Что-то говорило мне, что своё слово он ещё скажет, и хотя слово это будет нецензурным, но меня оно не особо и удивит.

Главная беда сейчас — это Прохор. Не знаю, какими чарами они опутали моего бедного денщика, но старый казак шёл на меня, как в своё время на штурм турецких бастионов, уверенный и спокойный, как прусская артиллерия. Вопли, крики, брань, призывы к совести и прочее результативности не имели, а в открытом бою я со всей своей характерностью супротив него, как наш лекарь с клизмой против дяди с шашкой! Глаза безумные, на губах жёлтая пена, зубы скалит, рычит, как сторожевой пёс — порвёт и не заметит. Если только…